Майкл облизал распухшую нижнюю губу; от вина защипало ранку.

— Заключенные нужны Хильдебранду для опытов. Насколько я могу припомнить, проведено уже более трехсот экспериментов. Я догадываюсь, что вы регулярно общаетесь с Хильдебрандом. А фотографии вам нужны для того, чтобы информировать свое вышестоящее начальство о ходе проекта. Я прав?

— Вы знаете, это очень необычная комната, — сказал Блок, оглядываясь по сторонам. — Временами здесь можно слышать голоса мертвецов.

— Наверное, вам очень хочется убить меня, но вы этого не сделаете. Ведь мы-то с вами знаем, как важен «Железный кулак». — Еще один выстрел наугад, и еще одно меткое попадание. Блок снова уставился на него. — Мои друзья в Москве будут очень рады поделиться этой информацией с союзниками.

Намеки Майкла попали точно в цель.

— А кто еще знает об этом? — спросил Блок; кажется, голос его даже чуть дрогнул.

— Не только Чесна. — Это было неплохой возможностью лишний раз щелкнуть Блока по носу. — Она оставалась с вами, пока я был в ваших апартаментах.

Задело. У Блока снова вытянулось лицо, когда он начал осознавать то, что предателем мог оказаться кто-то из обслуги «Рейхкронена».

— Кто дал вам ключ?

— Этого я не знаю. Ключ принесли и оставили в номере Чесны во время концерта в «Бримстоне». Я возвратил его, опустив, как и было условлено, в цветочный горшок на втором этаже.

«Пока все вроде бы идет неплохо, — думал Майкл. — Во всяком случае, Блоку и в голову не придет, что я мог залезть к нему по стене замка». Майкл склонил голову к плечу. Сердце его колотилось, он понимал, что затеял игру со смертью, но нужно было выиграть время.

— А знаете, я думаю, что вы правы насчет этой комнаты. В ней и вправду можно услышать голос мертвого полковника.

— Вы можете поддразнивать меня сколько угодно, барон, — сдержанно улыбнулся Блок; на щеках у него проступили пятна пунцового румянца. — Но всего несколько инъекций сыворотки правды — и вы выложите мне все как на духу.

— Я думаю, что со мной вам справиться будет несколько труднее, чем с покойным Франкевитцем. К тому же даже при большом желании я не смогу рассказать вам того, чего не знаю сам. Ключ принесли, и я его вернул в конверте вместе с пленкой.

— Пленкой? Какой еще пленкой? — На этот раз дрожь в голосе стала более заметной.

— Но ведь не мог же я отправиться к вам в гости, не подготовившись, не правда ли? Разумеется, у меня при себе была камера. Ее тоже любезно предоставил друг Чесны. Я переснял фотографии из вашего портфеля, а заодно и бумаги, очень похожие на листы из бухгалтерской книги.

Блок молчал, но Майкл догадывался, о чем он сейчас думает: секретная информация, ответственность за сохранность которой была возложена на него, попала в руки русского шпиона, и возможно, он успел направить ее с курьером в Советский Союз, а «Рейхкронен» оказался гнездом предателей.

— Лжешь! — наконец выдавил из себя Блок. — Иначе ты не стал бы так свободно болтать об этом.

— Просто мне не хочется умирать, и пытки я тоже не жалую. В любом случае информация благополучно передана. И вы уже ничего не сможете с этим поделать.

— А вот тут вы не правы! Ох как не правы! — Блок схватил с подноса вилку и зажал ее в кулаке. Он стоял рядом с Майклом, лицо его побагровело. — Я сотру «Рейхкронен» с лица земли и, если понадобится, казню всех, от последнего водопроводчика до управляющего. А вы, мой дорогой барон, расскажете мне, где и при каких обстоятельствах вы познакомились с Чесной, каким образом вы были намерены покинуть страну и многое другое. Но в одном вы правы: убивать вас я не стану. — Он воткнул зубья вилки в левую руку Майкла. — Вы действительно очень ценное приобретение. — Майкл вздрогнул. — Я сожру вас, — сказал Блок, тыча зубьями вилки Майклу в грудь, немного ниже горла, — как кусок мяса. Я прожую все, возьму то, что надо, а остальное выплюну. — Он выдернул вилку, концы зубьев которой окрасились кровью. — Пусть вам стало известно о «Железном кулаке» — как и о докторе Хильдебранде, и о Скарпе, — вы все равно не знаете, как будет использован «Железный кулак». Никто не знает о том, где находится крепость, кроме меня, доктора Хильдебранда и еще нескольких людей, допущенных к проекту, в лояльности которых не может быть никаких сомнений. Об этом вашим русским друзьям ничего не известно, и поэтому они не смогут передать информацию англичанам и американцам, а? — Он вонзил вилку в левую щеку Майкла, выдернул и попробовал на вкус его кровь. — Это, — сказал Блок, — лишь начало обеда.

Щелкнув выключателем, он погасил лампу.

Майкл слышал, как он прошел через всю комнату. Открылась железная дверь.

— Бауман, — сказал полковник, — отправь этот хлам в камеру.

Майкл с трудом сдерживал дыхание; он выдохнул неслышно, сквозь зубы. По крайней мере, какое-то время его не будут истязать. В сопровождении трех солдат вошел Бауман. Руки и ноги Майкла отвязали от железной крестовины стола, под дулом автомата его выпихнули в коридор и повели по каменному полу.

— Давай, скотина! Пошевеливайся! — покрикивал Бауман — стройный молодой человек в круглых очках на вытянутом мрачном лице. По обеим сторонам коридора располагались запертые железными засовами деревянные двери, каждая высотой не более метра. В дверцах были проделаны маленькие раздвигающиеся квадратные окошки. Наверное, через них передают в камеры воду и хлеб. В воздухе пахло застоявшейся сыростью, а также гнилым сеном, человеческими испражнениями, потом и грязным телом. «Как конура для приблудных собак», — думал Майкл. Из-за закрытых дверей до его слуха доносились стоны и приглушенное бормотание заключенных.

— Стой! — скомандовал Бауман. Он стоял, словно застыл, и с глубоким безразличием глядел на Майкла. — На колени.

Майкл помедлил. В спину ему уперлись стволы двух автоматов. Он опустился на пол, и тогда один из солдат отодвинул на ближайшей двери ржавый засов. За дверью послышалась возня.

Бауман открыл дверцу. В лицо Майклу ударила горячая волна тошнотворной застоявшейся вони. В темноте тесной конуры он мог различить пять или шесть тощих человеческих тел, остальные, должно быть, сидели, привалившись к стенам. Пол устилала грязная солома, от пола до потолка было не более полутора метров.

— Входи! — сказал Бауман.

— Пощады Божьей милостью! Пощады! — выкрикнул лысый худой человек с выпученными глазами и гноящимися язвами на впалой груди, бросаясь на коленях к двери. Тут он остановился, дрожа и с надеждой глядя на Баумана. Глаза его светились в темноте.

— Я сказал, входи! — повторил фашист.

Один из солдат ударил Майкла ногой по ребрам, остальные вталкивали его в дьявольскую каморку. Дверь захлопнулась. С ржавым скрипом задвинули железный засов.

— Пощады Божьей милостью! Пощады Божьей милостью! — продолжал выкрикивать один из узников тесной конуры, пока наконец раздавшийся откуда-то из темноты камеры грубый окрик не заставил его замолчать:

— Заткнись, Метцгер! Все равно тебя никто не услышит!

Лежа на загаженном сене в душной, зловонной темноте, слыша, как стонут и что-то бормочут во сне заключенные, Майкл чувствовал, как им медленно, но верно овладевает уныние.

Жизнь человека бесценна; но тогда почему же находятся люди, которые ее так ненавидят? Он думал о клубах горького черного дыма, валившего из высоких печных труб, отравляя воздух запахом сожженной человеческой плоти. Он думал и о сколоченных из сосновых досок ящиках, доверху заполненных человеческими волосами, и о том, как, должно быть, не раз в том далеком мире детства кто-то — отец или мать — расчесывали эти волосы, проводил по ним любящей рукой и целовал лоб, на который спадали детские локоны. И вот теперь эти волосы отправляются к мастеру, который сделает из них парик, а ставшее ненужным тело — в печь крематория. Здесь не просто уничтожали людей; серым пеплом оседали на землю целые миры, спаленные в печи. И ради чего все это? Во имя Lebensraum — пресловутой гитлеровской теории «жизненного пространства» — и Железных крестов? Он вспомнил о Мышонке, когда он лежал мертвый среди колючих зарослей; шея несчастного маленького человека была сломана одним резким рывком. У Майкла защемило сердце; он привык убивать, но это вовсе не доставляло ему удовольствия. Мышонок был хорошим другом. Разве можно подобрать эпитафию лучше этой? Оплакивать одного человека среди этих владений дьявола, где людей отправляют на смерть тысячами, — все равно что на пожаре ворваться в горящий дом и дуть на свечу. Он постарался отделаться от навязчивых воспоминаний о том, как Сапог ударом ноги сломал мертвую руку, чтобы завладеть медалью. На глаза у Майкла навернулись слезы, и он понял, что если так дело пойдет и дальше, то в этой чертовой дыре можно лишиться рассудка.