Денщик ухватил Франкевитца за волосы и попытался пальцами раздвинуть ему веки. Один глаз был вдавлен глубоко в глазницу и вытек. Другой же, налитый кровью, выдавался вперед, словно передразнивая рисунок карикатурного человечка на обгоревшем клочке бумаги.

— Гляди! — приказывал Блок. — Ты меня слышишь?

Франкевитц тихо застонал, и у него в легких послышалось влажное клокотание.

— Это копия той работы, что ты исполнил для меня, так? — Блок держал обрывок у самого его лица. — Зачем ты его снова нарисовал? — Навряд ли Франкевитц стал бы заниматься этим ради собственного удовольствия. — Кому ты его показывал?

Франкевитц закашлялся, захлебываясь кровью. Его уцелевший глаз мигнул и наконец остановился на обуглившемся по краям обрывке.

— Ты нарисовал эту картинку, — продолжал Блок, с расстановкой выговаривая слова, как будто обращаясь к умственно отсталому ребенку. — Зачем ты ее нарисовал, Тео? Для чего тебе это понадобилось?

Взгляд Франкевитца остановился, но он все еще дышал.

Если так пойдет и дальше, то они от него ничего не добьются.

— Едрит твою мать! — злобно выругался Блок и, поднявшись с пола, прошел к телефону. Подняв трубку, он старательно вытер ее рукавом и набрал четырехзначный номер. — Говорит полковник Джерек Блок, — объявил он оператору. — Соедините меня с медицинской службой. Побыстрее!

Ожидая ответа, он снова и снова разглядывал обгоревшие обрывки. Вне всякого сомнения, Франкевитц по памяти воспроизвел свой рисунок и потом попытался его сжечь. Блок был встревожен. Кто еще мог его видеть? Надо во что бы то ни стало узнать это, но Франкевитц был нужен ему живым.

— Срочно пришлите машину! — приказал он офицеру медицинской службы гестапо, принявшему звонок, и тут же продиктовал адрес. — Выезжайте немедленно! — едва не срываясь на крик, распорядился он и бросил трубку на рычаг.

Затем Блок снова подошел к Франкевитцу, желая убедиться, что тот еще дышит. Если со смертью этого вонючего уличного художника окажется безвозвратно утерянной такая информация, на виселице придется болтаться ему самому.

— Не умирай! — приказал он Франкевитцу. — Слышишь меня, скотина?! Ты не умрешь!

— Если б я только мог заранее знать, что вы не хотите, чтобы он подох, то не стал бы так сильно молотить его, — недоумевающе пробормотал Сапог.

— Не бери в голову! Пойди лучше на улицу и дожидайся машины!

Спровадив Сапога, Блок переключил все свое внимание на картины, составленные у стены рядом с мольбертом, и принялся судорожно перебирать их, отбрасывая в сторону одну задругой, пытаясь и в то же время боясь обнаружить среди них нечто подобное тем клочкам, которые были крепко зажаты у него в руке. Найти ничего не удалось, но легче от этого ему почему-то не стало. Он проклинал себя за то, что сразу не отделался от Франкевитца, думая, что вдруг придется что-нибудь переделывать, а одного художника для такого проекта было более чем достаточно. Лежавший у его ног на полу Франкевитц зашелся в кашле, харкая кровью.

— Заткнись! — рявкнул на него Блок. — Ты не умрешь! Мы не дадим тебе умереть! А прикончить тебя еще всегда успеется, так что заткнись и не вякай!

И, как будто повинуясь приказу полковника, Франкевитц снова потерял сознание.

Блок тешил себя мыслью, что хирурги гестапо по кусочкам соберут его заново. Они свяжут проволокой кости, заштопают рваные раны, вправят суставы. Конечно, он будет больше похож на Франкенштейна, чем на прежнего Франкевитца, но лекарства сделают свое дело: они развяжут ему язык. Он заговорит как миленький и расскажет, зачем и, самое главное, для кого повторил он этот рисунок. Дела с «Железным кулаком» зашли слишком далеко, чтобы весь проект рухнул из-за этого валяющегося на полу вонючего куска мяса.

Блок уселся на диван цвета морской волны, на валики которого были наброшены ажурные салфетки, и через несколько минут услышал доносившийся с улицы клаксон приближающейся к дому машины медицинской службы. И тогда он вдруг подумал, что судьба и боги Вальхаллы[9] благоволят к нему, потому что Франкевитц еще дышал.

— Тост! — Гарри Сэндлер поднял свой бокал. — За гроб Сталина!

— Гроб Сталина! — повторил вслед за ним чей-то голос, и все выпили.

Майкл Галлатин, сидевший за длинным, богато сервированным столом как раз напротив Гарри Сэндлера, не раздумывая осушил свой бокал.

Этот вечер, а было уже восемь, Майкл, вместе с Чесной ван Дорне проводили в шикарных апартаментах полковника СС Джерека Блока, оказавшись в числе прочих двадцати приглашенных: нацистских офицеров, прочей знати рейха и их спутниц. По такому случаю на Майкле был черный смокинг, белая рубашка и белый галстук-бабочка. Сидевшая по правую руку от него Чесна в этот вечер надела длинное черное платье с глубоким декольте и жемчужное ожерелье. Все военные были в парадной униформе, и даже Сэндлер предпочел своему дорогому твидовому пиджаку официальный костюм серого цвета. Майкл, как, по всей видимости, и большинство приглашенных, не мог не порадоваться тому, что на этот раз Сэндлер пришел один, оставив своего любимого сокола у себя в номере.

— За надгробие на могиле Черчилля! — предложил седовласый майор, сидевший недалеко от Чесны, и все — Майкл тоже — вновь весело осушили бокалы.

Майкл огляделся вокруг, обводя взглядом длинный стол, всматриваясь в лица приглашенных на этот званый ужин гостей. Самого хозяина вечера, так же как и его адъютанта, в подбитых железными подковками тяжелых сапогах нигде не было видно. В его отсутствие всем распоряжался молоденький капитан, пригласивший гостей к столу и теперь направлявший ход вечеринки в нужное русло. После еще нескольких тостов, во время которых были вспомянуты экипаж затонувшей подводной лодки, доблестные воины, павшие в боях за Сталинград, а также жертвы Гамбурга, официанты начали подавать ужин. Главным блюдом в этот вечер был зажаренный кабан, и Майкл, не без удовольствия заметил про себя, что внесенный поднос был поставлен напротив Гарри Сэндлера. Заядлый охотник, скорее всего, подстрелил зверя во время вчерашней охоты в заповеднике, и теперь, отрезая большие куски жирного мяса и ловко перекладывая его на тарелки, Сэндлер демонстрировал перед всеми, что с ножом за столом он управляется так же ловко, как и с ружьем на охоте.

Кабанье мясо было слишком жирным, и Майкл ел мало, он с большим интересом прислушивался к разговорам окружающих. Наигранный оптимизм и напускную уверенность, что русские еще будут отброшены назад, а англичане сами приползут на коленях к Гитлеру, умоляя его подписать договор о перемирии, можно было сравнить с пророчествами ярмарочного цыгана, предсказывающего будущее по хрустальному шару. Отовсюду слышался смех и громкие голоса, вино лилось рекой, а официанты подносили все новые и новые блюда. Атмосфера нереальности происходящего все сгущалась, еще немного — и Гарри Сэндлер сможет нарезать ее ломтями. Нацисты давно привыкли к такого рода пиршествам, все они выглядели сытыми и довольными.

Майкл и Чесна провели за беседой большую часть уходящего дня. Чесне тоже ничего не было известно о «Железном кулаке». Точно так же не знала она ничего ни о разработках доктора Густава Хильдебранда, ни о том, что происходило на облюбованном им острове в Норвегии. Разумеется, Чесна была осведомлена, что Хильдебранд высказывался в пользу применения химического оружия — это было общеизвестно, — но Гитлер, по всей видимости, еще не забыл, как ему самому во время Первой мировой войны довелось повстречаться с ипритом, и он поэтому не спешил открывать сундучок Пандоры. Или, по крайней мере, пока не спешил. Но были ли у нацистов в наличии химические бомбы и снаряды? Майкл тоже задавался этим вопросом. Чесна затруднялась назвать точную цифру, но, по ее подсчетам, в рейхе имелось самое меньшее пятьдесят тысяч тонн химического оружия, приведенного в полную боевую готовность на тот случай, если Гитлер вдруг изменит свое решение. Майкл обратил особое внимание на то, что немцы могут применить газовые снаряды при высадке союзников, но Чесна не согласилась с ним. Для того чтобы сорвать такую операцию, Германии понадобились бы тысячи бомб и снарядов. К тому же газ того типа, в разработке которого участвовал отец нынешнего доктора Хильдебранда — иприт во время Первой мировой войны, а также табун и зарин в конце тридцатых годов, — может быть подхвачен непредсказуемыми прибрежными ветрами, и тогда газовая завеса накроет позиции самих обороняющихся. Таким образом, доказывала ему Чесна, газовая атака на союзников обернется против германской армии. Подобная возможность, должно быть, уже рассматривалась высшим военным командованием, и она не думает, что Роммель — командовавший укреплениями на Атлантике — пойдет на это. Тем более, продолжала Чесна, что воздушное пространство в этом регионе в настоящее время контролируется союзниками, и они наверняка собьют любой немецкий бомбардировщик, осмелившийся приблизиться к месту высадки.