— Бычье дерьмо, — сказала Гейл и поднялась на ноги. — Ведь именно такое отношение, такое неверие и придавало им силы. Мы смеялись над легендами, называли все это детскими сказками, но на самом-то деле они продолжали все это время существовать! Они ждали, чтобы нанести удар. Мы помогали им тем, что отказывались верить в то, чего не видели. Я вам вот что скажу — за эти несколько дней я пережила столько, что хватило бы на целую жизнь, и теперь я дважды подумаю, верить мне во что-то или нет…

— Одну минуту, — остановил ее Лотт. — Я вам сообщил официальную позицию. Но неофициально могу вам сказать, что я поражён.

— Есть и те, кто уцелел в других городах. Люди должны знать об опасности. Они должны поверить в то, что произошло здесь, и быть готовыми вступить в борьбу со злом, иначе то, что было в Лос-Анджелесе произойдёт везде.

Лотт сделал паузу, посмотрел на Гейл, задумчиво шевеля губами.

— И вы собираетесь рассказать им?

— Хочу написать книгу. Думаю, что у меня получится. Не знаю, кто ее напечатает… Не знаю, смогу ли я вообще ее напечатать… но для начала мне нужно отсюда выбраться.

— Извините, — сказал капеллан, чувствуя неловкость, — но мне нужно заняться другими людьми, помочь им. — Он двинулся прочь.

Гейл сказала ему вслед:

— Я и не просила помогать мне. — Он остановился. — Я спрашиваю, возможно ли это?

— Вы никогда не служили в армии?

— Проклятье! Ничего слышать не хочу насчет приказов и секретной информации! Все это я сама могу узнать. Я с вами разговаривала, как один человек с другим человеком, и не нужно возводить посреди стенку военного устава. Клянусь, что не стану разговаривать с репортерами. — Глаза ее яростно сверкали. — Я пережила ЭТО, и книга, или статья — все это принадлежит мне.

Лотт помолчал, сделал несколько шагов, снова посмотрел на нее. Он снова затянулся, потом смял сигарету в картонном стаканчике. Лоб его был нахмурен, он вернулся к Гейл, поставил стаканчик на подоконник и поднял жалюзи. Гейл увидела яркое солнце, белые пески, серые горы вдали, домики базы, тоже оштукатуренные белым, бетонные дороги и дорожки. Три больших серо-зелёных пятнистых бронетранспортёра медленно проехали мимо окна — они были полны вновь прибывшими беженцами. Гейл увидела, как разворачиваются над пустыней два вертолета, заходя с востока. Слабо постукивая роторами, они прошли высоко над базой.

Лотт довольно долго хранил молчание. Глаза его ввалились и были тревожны.

— Я в морской пехоте почти двадцать лет, мисс. Армия — это моя жизнь. И моя обязанность — подчиняться приказам. Если база закрыта, то я должен делать все, чтобы она оставалась закрытой. Вы понимаете? — Он смотрел на Гейл, ожидая ответа.

— Ага, — сказала Гейл. — Но я бы сказала, что у вас есть и другая обязанность, не так ли? Вы эти крестики носите только для красоты?

— Конечно, — продолжал он, не подавая виду, что он ее вообще услышал. — Это очень большая база, почти 930 квадратных миль — пустыня, горы, затвердевшая скала-лава. Масса складов, вспомогательных бараков, гаражей — десятки мест, где можно спрятаться. И военная тюрьма — очень интересное место. Береговой патруль отправляет туда тех, кто пытается уйти в самовольную отлучку. С некоторыми я разговаривал. Впрочем, имея под одним боком Лос-Анджелес, под другим Лас-Вегас, трудно ожидать от всех примерного монашеского поведения. Помню, один паренек отправился в самоволку. Звали его Паттерсон, и был он, кажется, из Айдахо или Огайо… В общем, он отправился в поход вот за те холмы, потому что девушка, с которой он встречался два или три года, собралась выходить замуж и он хотел этому помешать. Домой он не добрался и помешать не успел, но с базы все-таки удрал. Он взял потихоньку джип и направился через двадцатипятимильную полосу пустыни, настолько пустынную, что даже змеи там не живут. Днём эту зону патрулирует вертолет, по ночам — вышки с прожекторами. В некоторых местах ветер наметает такие высокие дюны, что любой желающий смыться в самоволку, может просто уйти за дюны, а ближайшая дорога — всего в двух-трех милях. Паттерсон уехал ночью. У него само собой была карта и компас, и он вёл машину с выключенными фарами. Это опасно. Если бы он заблудился, то береговой патруль мог бы его и не найти, или найти уже одни кости. Не знаю, как он стащил джип, но на базе столько машин — какой-нибудь джип вполне может отсутствовать пару дней и никто ничего не заметит. Смотрите, «геркулес» садится. — Он показал в небо и Гейл увидела, как плавно спускается на посадочную полосу большой транспортный самолет, вроде того, что доставил на базу прошлой ночью ее и Джо. — Отличный самолет, — сказал Лотт. — Работает, как мул. Люди иногда забывают ключи в зажигании. А при всей нашей сегодняшней неразберихе, я бы не удивился, если бы кто-то поставил за бараком джип и совсем о нем позабыл до следующего утра. Патруль, конечно, сегодня ночью будет бдительно дежурить. Они его найдут и вернут на базу после 22.00. Это комендантский час для штатских. Запомнили?

— Запомнила, — сказала Гейл. — Спасибо вам.

Он был искренне удивлен:

— Да за что же? Ах, сигареты! Не за что. А теперь, если вы меня извините, я отправлюсь по делам — сегодня у меня их масса. Если проголодались, ближайшая столовая на флаговой площадке. Увидите знак.

И он покинул Гейл, не оглянувшись больше ни разу, пробираясь между коек к мужчине, сидевшему, закрыв лицо руками, ссутулившись, словно вопросительный знак.

Сидя в шумной комнате столовой, Джо сняла упаковку с картонного стаканчика апельсинового сока — на стаканчике стоял знак Красного Креста — и заставила себя выпить его, хотя сок был теплый и отдавал мелом. Но это была первая еда, которая попала в ее желудок за последние сутки, не считая кусочка ветчины и заплесневелого сыра в том доме, где укрылись от бури она, Гейл и Энди. На миг ей показалось, что сейчас апельсиновый сок выплеснется обратно, так вдруг сократился желудок. Теперь все будет не так, и у всего будет другой вкус. Мир дал крен, и в черную пустоту начало соскальзывать все, во что она всегда верила. Глаза горели от слез, но плакать она уже была не в силах. А спать — тем более.

Она не могла поверить, что Энди погиб. Она отказывалась верить этому. Когда она наконец заснула прошлой ночью, ей приснился странный сон — будто бы она идет вдоль немного извилистой дороги, горизонт немного светится красным. Она идет долго, потом вдруг чувствует, что рядом с ней кто-то идет. Это — Нина Палатазин с серым лицом, покрытым морщинами, но глаза — настороженные, живые, какими Джо их никогда не видела. Старая женщина шла с трудом, но спину держала прямо, подбородок высоко поднят. Вдруг она заговорила слабым, каким-то отдаленным голосом, словно далёкий шепот прохладного ветра пустыни.

— Дорога длинна, малышка, — сказала мать Палатазина. — Это трудная дорога. Но ты не можешь сейчас сойти с нее и не можешь остановиться. Она идет в обе стороны — из прошлого в будущее. Впереди для Энди приготовлено многое, очень многое. Ты должна быть готова и сильна. Сможешь? — Старая женщина пристально посмотрела на нее, и Джо увидела, что силуэт женщины слегка как бы волнообразно покачивается, словно шелковая ткань на ветерке.

— Он умер. Его схватили вампиры. Или он погиб во время бури, в землетрясении.

— Ты в самом деле в это веришь?

— Я… не хочу в это верить, но…

— Тогда, НАДЕЙСЯ, — настойчиво сказала старая женщина. — И никогда не переставай надеяться, потому что когда исчезает надежда, можешь садиться прямо на дорогу и больше не трогаться с места.

— Он мёртв, — тихо сказала Джо. — Не так ли? Ты можешь сказать мне правду?

— Могу сказать, что он жив, хотя устал очень, и ранен. Но ты больше ничего не хочешь узнать?

— Хочу, — неловко сказала Джо.

— Дорога ведёт дальше, — сказала старая женщина. — И она ничего не обещает, кроме перехода — от рождения до смерти. Ему я больше не понадоблюсь. До конца пути с ним придется идти тебе — такова воля божья. О, смотри! — Она показала на озаренный розовым огнём горизонт. — Ночь на исходе. Скоро наступит день. Я так устала… — Она посмотрела на темную равнину. — Наверное, нужно мне немного отдохнуть в этом мирном месте. Но тебе придется продолжать путь, Джо. И тебе, и Энди. — Старая женщина несколько секунд смотрела на нее, потом сошла с полотна дороги и двинулась через равнину, вдаль. Джо смотрела, как исчезает она из виду, и в последнюю секунду превратилась в комочек белого света, запульсировала и исчезла, словно унесенная ветром. Теперь стало заметно светлее, и Джо поняла, что нельзя останавливаться, нельзя поворачивать назад. Ничего другого не оставалось, как встретить восходящее солнце. И вскоре после этого она проснулась.