Но если этот свет и показался, то уже погас. Или скрылся, когда тот, кто его нес, нырнул под защиту изгороди или стены, мрачно подумал Мэтью.

И пришла еще одна мысль, на этот раз имеющая мрачные последствия: а если это кто-то из жителей увидел его фонарь и вышел за ним проследить? Он подумал, что его можно было принять либо за воплощение самого Сатаны, либо за мелкого демона, рыщущего в глухую ночь по Фаунт-Роялу в поисках новой жертвы. Один пистолетный выстрел способен положить конец его планам и, быть может, жизни, и даже один крик может иметь те же последствия.

Мэтью ждал. Очень хотелось погасить лампу, но это значило бы воистину признать, что он занят нечестивым делом. Мэтью вгляделся. Больше света не было, если он вообще был.

Время шло. Надо продолжать, что начал. Мэтью пошел дальше, то и дело оглядываясь, но признаков слежки не замечал. Вскоре он оказался перед домом Грина.

Вот и настал момент истины. Если в ближайшие секунды Мэтью постигнет неудача, все будет кончено.

Он проглотил ком застывшего в груди страха и подошел к двери. Потом, пока не утратил решимости, сжал кулак и постучал.

— Кто… кто там?

Мэтью оторопел. В голосе Грина звучал самый настоящий испуг. Такова была двойная сила убийства и страха — люди стали бояться даже в своих домах.

— Это Мэтью Корбетт, сэр, — ответил он, ободренный ужасом в голосе Грина. — У меня к вам дело.

— Корбетт? Господи, парень! Да ты знаешь, который сейчас час?

— Да, сэр, знаю. — Тут начиналась необходимая ложь. — Меня послал магистрат Вудворд.

Поразительно, как гладко слетает ложь с отчаявшегося языка!

Что-то произнес в доме женский голос, неразборчиво, и Грин ответил:

— Это клерк магистрата! Надо открыть!

Слетела щеколда, дверь приоткрылась. Грин выглянул: рыжая грива спутана, борода — как воронье гнездо. Убедившись, что перед дверью стоит всего лишь Мэтью, а не демон восьми футов ростом, он открыл пошире.

— Чего там надо, парень?

Мэтью увидел крупную, но не уродливую женщину, стоявшую в дверях позади Грина. В одной руке она держала фонарь, а на другой — рыжего и большеглазого ребенка лет двух или трех.

— Магистрат желает, чтобы к нему привели мадам Ховарт.

— Как? Сейчас?

— Да, сейчас. — Мэтью огляделся. В соседних с Грином домах свет не зажегся: свидетельство либо страха, либо того, что там не осталось людей.

— Ее же через три-четыре часа поведут на костер!

— Вот почему он желает видеть ее сейчас, чтобы дать ей последнюю возможность раскаяться. Так требует закон. — Еще одна легко произнесенная ложь. — Он ее ждет.

Мэтью показал в сторону особняка Бидвелла.

Грин нахмурился, но наживку проглотил. Он вышел из дверей в длинной серой рубахе. Посмотрел в сторону особняка и в окне наверху увидел свет.

— Он бы предпочел сам прийти в тюрьму, но слишком болен, — пояснил Мэтью. — Поэтому мне придется пройти с вами в тюрьму, забрать осужденную, а потом мы с вами отведем ее к магистрату.

Грин был весьма не в восторге, но так как он был тюремщиком, а это — официальное дело, отказаться он не мог.

— Ладно, — сказал он. — Погоди минутку, я оденусь.

— Если можно, у меня к вам вопрос, — сказал Мэтью раньше, чем Грин скрылся за дверью. — Не скажете, сегодня есть люди на дозорных башнях?

Грин фыркнул:

— А ты бы стал там сидеть один, когда на тебя того и гляди что-нибудь сверху рухнет и устроит, как с беднягой Линчем? Каждый житель Фаунт-Рояла — мужчина, женщина или ребенок — из тех, что еще остались, — сегодня сидит у себя в доме за запертыми дверьми и ставнями!

— Вот я о том же, — сказал Мэтью. — Нехорошо получается, что вам приходится оставлять жену и ребенка одних. В смысле, без защиты. Но дело официальное, ничего не попишешь.

Грин был ошарашен этой мыслью, но буркнул:

— Вот именно. Так что нечего тут зря пережевывать.

— Ну… вообще-то у меня есть предложение, — проговорил Мэтью. — Времена сейчас очень опасные, я сам знаю. Поэтому можете просто дать мне ключ, и я отведу мадам Ховарт к магистрату. До казни ее вряд ли придется уводить обратно в камеру. Конечно, я не решусь к ней подойти без пистолета или шпаги. У вас они есть?

Грин уставился на Мэтью.

— А ну-ка постой, — сказал он. — Слыхал я толки, что ты неровно дышишь к ведьме.

— Да? Ну… в общем, так это было. Было. Она меня ослепила, и я не видел ее истинной сути, пока сидел за решеткой. Но с тех пор я — с помощью магистрата — понял глубины ее коварства.

— Еще говорят некоторые, что ты сам обращен в демона, — сказал Грин. — Лукреция Воган такое говорила на воскресной службе в лагере преподобного.

— Правда?

«Чертова баба!»

— Ага, и говорила, что ты можешь быть с ведьмой заодно. А преподобный Иерусалим сказал, что ты возжелал ее плоти.

Очень трудно было Мэтью сохранять внешнее спокойствие, когда внутри все бушевало.

— Мистер Грин, — проговорил он, — это я прочел ведьме приговор о казни. Будь я на самом деле демоном, я бы просто заворожил магистрата и не дал бы ему признать ее виновной. У меня для этого были все возможности.

— А преподобный говорил, что это ты мог напустить болезнь на Вудворда, чтобы он помер, не успев вынести приговор.

— Я был главным предметом тирад преподобного? Если так, надо мне у него хотя бы долю попросить в тех монетах, что он нажил на моем имени!

— Главным предметом был Дьявол, — ответил Грин. — И как нам выбраться из этого города, сохранив на себе шкуры.

— Когда преподобный сделает свою работу, шкуры на вас останутся, но кошельков не будет. — Мэтью уклонялся от главной своей задачи, а это нехорошо. — Но, пожалуйста… давайте выполним просьбу магистрата. Как я уже сказал, вы можете дать мне ключ, а я…

— Нет, — прервал его Грин. — Уж как мне ни неохота сейчас покидать дом, заключенная на моей ответственности, и ни одна рука не откроет ее замок, кроме моей. Потом я отведу вас обоих к магистрату.

— Но, мистер Грин… я думаю, что в свете причин для вас остаться и… — Мэтью говорил в пустоту, потому что великан-тюремщик уже скрылся в своем доме.

План, так тщательно продуманный, начал расползаться. Очевидно, Грин сомневается в намерениях Мэтью. Кроме того, рыжебородый монолит верен долгу настолько, что готов оставить жену и ребенка в вечер сатанинской охоты. Мэтью мог бы похвалить этого человека, если бы не честил его сейчас на все лады.

Через несколько минут Грин появился снова, в той же ночной рубахе поверх бриджей и сапог. На шее у него висел кожаный шнурок с двумя ключами. В левой руке он держал фонарь, а правая лапища, к большой тревоге Мэтью, тащила палаш, которым быка можно было бы обезглавить.

— Не забудь, — сказал Грин жене, — держи дверь на запоре! И если кто-нибудь попытается влезть, ори так, чтобы легкие лопнули! — Он закрыл дверь, накинул щеколду и повернулся к Мэтью. — Ладно, пошли! Ты впереди!

Настало время, подумал Мэтью, прибегнуть к запасному плану.

Единственная проблема состояла в том, что запасного плана у него не было.

Мэтью провел Грина к тюрьме. Он не оборачивался, но, судя по тому, как шевелились волосы у него на загривке, Грин держал палаш острием ему в шею. На улице Гармонии залаяла собака, другая ответила ей с Трудолюбия, и эта мелодия тоже вряд ли успокоила нервы тюремщика.

— А почему мне об этом не сказали? — спросил Грин, уже подходя к тюрьме. — Если это необходимое требование закона. Что, нельзя было сделать это днем?

— Закон гласит, что осужденному по делу о колдовстве должна быть предоставлена возможность покаяния не более чем за шесть и не менее чем за два часа до казни. Это называется закон о… гм… конфессиато. — Если Иерусалиму сошел с рук обряд санктимонии, то почему бы Мэтью не воспользоваться той же стратегией? — Обычно магистрат приходит в камеру осужденного вместе со священником, но в данном случае это невозможно.

— Да, теперь понятно, — согласился Грин. — Но все равно — почему меня не предупредили?