— Директор, — повторил Мэтью, разглядывая страницу. У него в голове что-то щелкнуло и встало на место.

— Я в ту ночь хотел сказать: «Эбен Осли продает своих воспитанников преступному миру». Не всех, конечно, но некоторых. Может быть, тех, у которых есть таланты, полезные этому директору. Из которых он может выковать себе инструменты и потом их использовать. Вот здесь видите слово «Чепел». Это может быть имя?

— Да, — ответил Мэтью, лихорадочно думая. «Директор. Ремесленная школа». — Это и есть имя. «Приходили какие-то люди и устраивали нам испытания. Ну, знаешь, читать, переписывать тексты, разгадывать загадки…» — говорил Джон Файв. — Саймон Чепел. «Выясняли, что с нами раньше было, чего мы хотим в будущем». — Я думаю, это может быть…

— Что именно? — спросил Кирби, подвинувшись ближе.

«Даже пару раз приезжал один такой, который проверял, владеет ли кто-нибудь из старших ребят шпагой или кинжалом».

— Я думаю, — начал Мэтью и тут же поправился: — Я уверен, что это оценки. Баллы. Эбен Осли оценивал этих детей. Может быть… какие-то их особые таланты, а может быть, что-нибудь совсем обыденное, вроде того, умеют ли они понимать и исполнять приказы. Некоторые воспитанники были жертвами насилия, как Джон Файв. Может быть, оценивалась их жестокость или умение драться. Может быть — насколько они подходят для преступной жизни. А вот это… это «отсеянные». Либо самим Осли, у которого был первый выбор, кого представлять Чепелу, кого нет, либо самим Чепелом впоследствии.

Ему вспомнился Сайлас. Сайлас с ловкими руками и проворными пальцами. Сайлас Оукли, представленный с высокими оценками директору Саймону Чепелу двадцатого июня — практически месяц назад.

«Я просто упражнялся», — сказал Сайлас.

Для какой же будущей цели? Конечно, не для шиллинговых карманных краж, это ниже уровня профессора Фелла. Что-то должно быть более монументальное, более грандиозное. Кража ключа от несгораемого шкафа с дипломатическими документами, когда на карту поставлены судьбы народов и королей? Кража деловых писем, или охраняемых государственных печатей, или надушенных записочек любовников, которые могут вызвать скандалы и казни и падение империй в одну ночь… если не заплатить нужную цену за их возврат?

«Контракт подписан самим профессором», — сказал Кирби Безглазый Мальчик.

Потому что, подумал Мэтью, профессор был заинтересован увидеть воспитанников в деле.

«Новый Свет, — сказала миссис Герральд, — требует новых имен».

И не просто новых имен, понял сейчас Мэтью.

Новой крови.

Кирби ждал. Мэтью закрыл книжку и сказал с мрачной уверенностью:

— Профессор Фелл финансирует школу преступников. К северу, вверх по Гудзону милях в пятнадцати отсюда. Главным там человек по имени Саймон Чепел. Не думаю, что он и есть профессор, хотя могу ошибаться. Но где же еще искать потенциальных учеников, как не в приюте, полном мальчишек, уже познавших лишения и насилие? Неогранённые алмазы, я бы сказал.

Кирби кивнул. Свет понимания озарил его, хотя его действия обрекли его на мрак тюрьмы.

Мэтью подобрался, снова отметив расстояние между собой и лестницей.

— Этот блокнот я отнесу в Сити-холл, — сказал он, и голос, к счастью, не выдал, насколько свело ему живот судорогой страха. — Я отдам его Лиллехорну и расскажу ему все. — Он подождал, чтобы слова дошли до лихорадочно воспаленного мозга адвоката. Единственной реакцией Кирби было едва заметное быстрое подергивание рта. — И я бы хотел, чтобы вы пошли со мной.

Где-то под ярким синим небом плыл через реку паром. Где-то пели птицы на зеленых джерсейских холмах. Где-то невинные и счастливые дети играли в Джека-Соломинку.

А в полумраке погреба адвокатской конторы на Брод-стрит сидел Маскер с искаженным страданием лицом.

— Сами знаете, Мэтью, что я этого сделать не могу.

— Я знаю, что вы это сделать должны. Что толку в этой книжице без ваших показаний?

Кирби смотрел в пол.

— Вы говорили… что в этой трагической истории еще есть надежда. Можно спросить, в чем она?

— Надежда, — ответил Мэтью, — в том, что если вы сегодня — прямо сейчас — сдадитесь властям, обещаю, что я и некоторые влиятельные люди обеспечим вам свидание с матерью до того, как вы пойдете в тюрьму.

— Вот как? Вы и некоторые влиятельные люди?

— Да. Это я обещаю.

— Хорошо. — Кирби натянуто улыбнулся. — И после этого мне должно сразу стать легче, не правда ли?

— А на что вы надеялись, Тревор? Вы думали, что я раскрою организатора этого преступления, чтобы вы получили шанс убить и его до того, как он попадет под суд? — нахмурился Мэтью. — Если так, то вы действительно безумны. А воспитанников, которые в этом участвовали, вы тоже хотите убить? Айвзу тоже горло перерезать? — Эта фраза повисла в воздухе, когда Мэтью увидел злобный взгляд пустых глаз Кирби и подумал, что слегка пережал. Все же он продолжил: — Мне кажется, что если вы снова начнете бриться и увидите себя в зеркале, то поймете, как на вас подействовало убийство. Вы не преступник в душе! И даже Эндрю Кипперинг, при всех его пороках, не убийца. Пора бросить это дело, и пусть закон завершит то, что начали вы.

— Ну вот, теперь вы начнете мне рассказывать о мощи закона! О величии судов! О том, что Правосудие, эта слепая шлюха, всегда торжествует!

— Нет, не начну. Вы юрист, вы знаете, что это не так. Ошибается и выносит неверные решения любой суд, даже руководимый самыми лучшими намерениями. Такова жизнь. Но я пытаюсь объяснить вам, что ваши показания свершат правосудие над большим числом негодяев, чем ваш нож. Всех вы не убьете. Я даже не думаю, что в сердце своем вы хотели бы этого. Но ваши показания могут отправить их всех за решетку. Ваша история требует этого от вас, Тревор. Не продавайте истину задешево.

— Истину. Я ничего не могу доказать.

— Это начало, — ответил Мэтью, поднимая блокнот.

Кирби пошатнулся. Тяжело заморгал, глядя на фонарь, потом уставился в пространство.

— Мне… мне нужно подумать. — Рука медленно поднялась ко лбу. — Я устал. Я так устал…

— Я знаю, — сказал Мэтью и дал последний свой залп: — Ваша мать спит, даже когда ее глаза открыты. Мне кажется, ей снится, что «Ответ короля» прибыл, что вы входите в дверь. Вот чего она ждет, Тревор. Своего сына, который придет разбудить ее. И если вы прямо сейчас пойдете со мной к Лиллехорну, у вас есть такой шанс.

По лицу Кирби пробежала дрожь — и тут же слезы выступили на глазах. Как будто на виду у зрителей злая буря разрывала на части прибрежный дом — так резко искривилось лицо Кирби, и тяжелое рыдание сорвалось с его губ. Мэтью подумал, что ни один человек не может издать такого звука: это был вопль проклятого, низвергнутого с Небес. Слезы побежали по щекам Кирби, и лицо его снова стало маской — хотя эта маска страдания была превыше любой кары, известной Человеку, — колени его подогнулись, и он свалился наземь, пополз, пополз среди ящиков и бумаг подбрюшья своей профессии биться всем телом о недвижные кирпичи.

Мэтью пришлось взять себя в руки, потому что он тоже был потрясен. Кирби отдал все — положение, невесту, жизнь. Он вел битву, чтобы отомстить за страшную несправедливость, и отдал в этой безнадежной битве свою душу. Мэтью теперь думал, что месть пожирает и невиновного вместе с виновным и обоих их сжигает, обращая в тот же холодный пепел.

Но Мэтью был уверен, что в одном никто не сможет отказать Тревору Кирби.

Он был хорошим сыном.

— Я иду, — услышал Мэтью свои слова, и рыдания стихли. — Вы пойдете за мной, когда сможете?

Ответа не было. Кирби прижимался к стене, пряча лицо.

— Прошу вас, — сказал Мэтью. — Ради нас обоих.

Взяв с ящиков свою треуголку, он надел ее, крепко держа блокнот, и повернулся к лестнице. Вздрогнул, услышав за спиной движение, но нападения не последовало. Он поднялся по лестнице, вышел в дверь — в тот яркий свет, в котором плыл паром, пели птицы и дети играли в свои радостные игры.