Блок что-то говорил ему. Что же это было? Майкл мучительно пытался вспомнить. Блок говорил о какой-то крепости. Да, точно, о крепости. Он сказал еще: «Никто не знает о том, где находится крепость, кроме меня, доктора Хильдебранда и еще нескольких людей, допущенных к проекту…»

Крепость. Что же это за крепость? Остров Скарпа? Нет, Майкл так не думал; уж слишком легко удалось Чесне узнать о том, что у Хильдебранда на Скарпе был дом и лаборатория. Во всяком случае, эта информация не содержалась в строжайшем секрете. О какой крепости упомянул Блок и какое отношение она могла иметь к планам нацистского командования по использованию «Железного кулака»?

«Следы от пуль на стекле и выкрашенном в зеленый цвет металле, — размышлял про себя Майкл. — Точнее, на металле оливкового цвета. Почему был выбран именно этот оттенок?»

И вдруг его лица коснулись чьи-то пальцы.

Он вздрогнул от неожиданности и ухватил тоненькое запястье пригнувшейся фигурки, призрачный голубоватый силуэт которой проступал рядом с ним на фоне темноты. Послышался приглушенный вскрик; фигурка попыталась вырваться и отползти в сторону, но Майкл держал ее крепко.

Тогда еще одна фигура, побольше, тоже видимая Майклу в темноте таким же голубоватым силуэтом, вынырнула откуда-то из темноты справа от него. Она занесла руку для удара. Тяжелый кулачище огрел Майкла по голове, отчего у него зазвенело в ушах. Второй удар пришелся в лоб, и он поднялся на колени. В голове у него промелькнула ужасная мысль, что его пытаются убить. Это было похоже на панику. Может быть, они настолько голодны, что готовы терзать человечину? Он выпустил руку первого человека, который тут же поспешил отползти подальше, забившись в дальний угол, и сосредоточил все свое внимание на втором из нападавших, который оказался больше и сильнее. Рука его замахнулась для третьего удара; Майкл ударил по незащищенному локтю и услышал, как противник тихо вскрикнул от боли. Глаза различили очертания головы и проступавшие сквозь темноту черты лица. Он ударил его кулаком и не промахнулся.

— Охрана! — закричал кто-то по-французски. — Охрана! На помощь!

— Пощады Божьей милостью! Пощады Божьей милостью! — снова заверещал крикун.

— Эй, придурки! Перестаньте! — по-немецки сказал кто-то из темноты. У этого человека был сильный датский акцент. — Вы тут так весь воздух перепортите!

Вокруг груди Майкла обвились чьи-то жилистые руки. Он откинул голову назад и ударил затылком в лицо наступавшего на него сзади. Руки разжались. Большая фигура с разбитым носом не собиралась сдаваться. Крепкий кулак нанес мощный удар по избитому и покрытому синяками плечу Майкла, заставив его вскрикнуть от боли. Грубые пальцы схватили его за горло, и противник навалился на него всем телом. Майкл ответил на это коротким ударом ладони снизу, по заросшему бородой подбородку, и услышал, как щелкнули зубы нападающего. Человек застонал, но пальцы его крепко сжимали горло Майкла, пытаясь добраться до гортани.

Пронзительный девичий визг враз заглушил несущиеся со всех сторон безумные крики.

Крошечное окошко в дверце конуры отодвинулось, и в него просунули латунный наконечник пожарного брандспойта.

— Берегитесь! — предупредил датчанин. — Они сейчас…

Из латунного наконечника ударила тугая струя воды, и под ее мощным напором Майкла и его противника отбросило в разные стороны. Майкла прижало к стене, струя воды больно била в тело. Визг захлебнулся в кашле. Крикун тоже умолк, его болезненное тело тотчас прибило к полу холодными струями. Через несколько секунд все стихло, наконечник брандспойта исчез, и окошко в двери задвинулось. В наступившей тишине раздавались тихие стоны.

— Эй ты! Новенький! — послышался все тот же грубый голос, который еще раньше приказал Метцгеру заткнуться. Но теперь его обладатель говорил, еле ворочая от боли прикушенным во время драки языком. — Смотри, если вздумаешь тискать девку, я сверну тебе шею, понял?

— Я вовсе не хотел ее обидеть, — ответил Майкл на своем родном языке. — Просто мне в темноте показалось, что на меня кто-то напал.

Метцгер продолжал всхлипывать и жалобно скулить, и было слышно, как кто-то пробует его утешить. Вода стекала по стенам, собираясь лужами на полу, и в сыром воздухе сильно пахло потом.

— Она не в себе, — сказал Майклу русский. — Ей лет четырнадцать. Сколько раз ее уже успели изнасиловать! И вот кто-то из сволочей выжег ей глаза раскаленным железом.

— Ты извини.

— За что? — переспросил русский. — Разве ты это сделал? — Он хмыкнул, и из его сломанного носа вылетел сгусток крови. — Ну ты и сукин сын, это надо же было так меня приложить! Звать-то тебя как?

— Галатинов, — ответил Майкл.

— А я Лазарь. Эти сволочи взяли меня в плен под Кировоградом. Я был летчиком. А ты?

— А я простой солдат, — сказал Майкл. — Меня они взяли в самом Берлине.

— В Берлине, говоришь? — Лазарь рассмеялся, и из носа у него снова пошла кровь. — Вот это да! Здорово! Значит, наши боевые товарищи скоро пройдут маршем по улицам Берлина. Уж тогда-то они спалят этот чертов город и выпьют за смерть Гитлеpa. Надеюсь, они поймают этого мудака. Представляешь, как он будет болтаться на крюке мясника посреди Красной площади?

— Возможно и такое.

— Нет, этого не будет. Гитлер не даст взять себя живым, это уж точно. Есть хочешь?

— Ага.

В первый раз с тех пор, как его засунули в эту нору, Майкл подумал о еде.

— Вот. Подставляй руку, у меня тут кое-что осталось.

Майкл протянул руку. Лазарь нашел его ладонь в темноте и, крепко удерживая ее своими жилистыми пальцами, вложил что-то в ладонь. Майкл понюхал: от маленького кусочка черствой хлебной корки пахло плесенью. В таком месте не отказываются от угощения. Он ел хлеб, медленно пережевывая его.

— Галатинов, а сам-то ты откуда?

— Из Ленинграда. — Майкл дожевал корку и теперь языком пытался достать застрявшие в зубах хлебные крошки.

— А я из Ростова. Но успел пожить во многих городах. — Таким было начало биографии Лазаря. Ему тридцать один год, и отец его работал в «инженерном составе» советской авиации; на деле это означало, что он возглавлял бригаду механиков. Лазарь рассказывал о жене, троих сыновьях — все они были в Москве, в безопасности — и о том, что ему удалось на своем Як-1 совершить более сорока боевых вылетов, во время которых он сбил двенадцать самолетов люфтваффе. — Я как раз работал над тринадцатым, — тоскливо сказал Лазарь, — и вдруг из-за облаков прямо надо мной вывалились еще двое. Они в клочья расстреляли мой бедный «Боевой молот», я покинул его и спустился на парашюте. Приземлился чуть ли не в сотне ярдов от амбразуры вражеского пулемета. — Майкл не мог разглядеть лица рассказчика в темноте, но заметил, как очерченный голубоватым контуром силуэт пожал плечами. — Я храбрый только в небе. А на земле как-то не очень. И вот я здесь.

— «Боевой молот», — повторил Майкл. — Это был твой самолет, да?

— Я сам придумал это название. Даже написал его краской на фюзеляже. И потом еще пририсовывал по свастике за каждый сбитый самолет. Это была красивая умная машина, просто зверь! — Он вздохнул. — А знаешь, я ведь так и не увидел, как она падала. Наверное, это и к лучшему. Иногда мне очень хочется верить в то, что она все еще летает в небе над Россией. В нашей эскадрилье все пилоты давали своим самолетам имена. Тебе все это, наверное, кажется ребячеством?

— Нет, конечно. Это помогает человеку выжить, и, значит, все правильно.

— Вот и я тоже так думаю. Американцы делают то же самое. Вот бы тебе увидеть их самолеты! Размалеваны, как волжские шлюхи, особенно дальние бомбардировщики. Но сражаются, как настоящие казаки. Эх, нашей бы армии такие машины! Вот мы бы тогда…

Лазарь рассказал Майклу и о том, что его постоянно переводили из одного лагеря в другой, в Фалькенхаузене он живет уже с полгода, а может быть, и больше. В эту конуру его бросили совсем недавно, недели две назад, хотя он в этом не совсем уверен — в таком месте трудно уследить за ходом времени. Почему он оказался здесь, об этом остается только догадываться, но он истосковался по небу.