При мысли о высоте у него засосало под ложечкой. Но ведь при прыжках с парашютом его прежде всего пугала необходимость шагнуть из люка самолета в пустоту, а не сама высота.

— Я смогу войти через балкон, — сказал он наконец.

— В Берлине немало возможностей свести счеты с жизнью. Если тебе надоело жить, можешь прямо сейчас рассказать Блоку о том, кто ты есть на самом деле, и он с радостью всадит тебе пулю в лоб. По крайней мере, это избавит тебя от необходимости совершать самоубийство.

— Нет, я говорю серьезно, — сказал Майкл, и Чесна видела, что он не намерен шутить.

Она принялась было доказывать ему, что только безумец может отважиться на такое, но тут неожиданно на балконе появились хихикающая девица и следовавший за ней нацистский офицер, который по возрасту годился ей в отцы.

— Дорогая, дорогая, — блеял старый козел, — скажи мне, чего ты хочешь?!

Майкл привлек к себе Чесну, и они направились к дальнему углу большого балкона. Ветер дул им в лицо, принося с собой хвойный запах соснового леса и сырого тумана.

— Возможно, другой такой возможности мне не представится, — сказал он тихим бархатным голосом. Чесна почувствовала, как он проводит рукой по ее спине, спускаясь все ниже, и она не оттолкнула его только потому, что знала: старый козел и его юная нимфа смотрят в их сторону. — К тому же у меня есть некоторый опыт в покорении горных вершин.

Майклу пришлось пройти специальный непродолжительный курс скалолазания, перед тем как отправиться в Северную Африку. Это было искусство — заставить небольшой выступ на камне удержать целых восемьдесят килограммов веса, и эти навыки очень пригодились ему в парижской Гранд-опера. Он посмотрел вниз через перила и вновь мысленно прикинул свои шансы.

— Я смогу, — сказал он, чувствуя нежный аромат Чесны, а ее прекрасное лицо было совсем близко.

В небе над Берлином продолжали танцевать столбы света от прожекторов. В порыве охватившего его желания он еще крепче прижал к себе Чесну и поцеловал ее в губы.

Она собиралась оттолкнуть его, но не стала этого делать, зная, что за ними наблюдают. Она обняла Майкла, чувствуя, как под черным смокингом перекатываются железные мышцы, а рука его опускается все ниже. Майкл ощутил вкус ее губ, они показались ему сладкими как мед, и вдобавок в этом медовом вкусе присутствовал чуть заметный перечный привкус. Она уперлась ему в грудь ладонью, но у нее ничего не вышло: рука словно не желала ей повиноваться. Его поцелуй становился все глубже, и Майкл почувствовал, что Чесна отвечает на его ласки.

Майкл слышал, как смазливая девица сказала пристававшему к ней старому козлу:

— Вот чего я хочу.

Тем временем еще один офицер выглянул на балкон.

— Время, господа! — объявил он и тут же скрылся за балконной дверью.

Козел в мундире и продолжавшая хихикать юная нимфа ушли в комнаты. Майкл прервал бесконечный поцелуи, и Чесна перевела дух.

— Время для чего? — переспросил он.

— Для встречи в клубе «Бримстон». Это происходит раз в месяц, внизу, в зрительном зале. — Откровенно говоря — смешно подумать! — у нее закружилась голова. Наверное, от высоты. Губы ее пылали. — Кстати, и нам следует поспешить, а то займут все лучшие места. — Она взяла Майкла под руку, и они чинно проследовали с балкона в гостиную.

Вниз их доставил переполненный лифт. Остальные гости устроенного Блоком званого ужина спешили в холл Майклу клуб «Бримстон» представлялся чем-то вроде нацистской мистической секты, появление которой в стране, где традиционно процветали всякого рода ордена, братства и тайные общества, вовсе не казалось чем-то сверхъестественным. Но как бы там ни было, ему предоставлялась возможность выяснить это. Майкл отметил, что Чесна еще крепче сжала его руку. Она явно была встревожена, хотя лица ее не покидала ослепительная улыбка. Актриса продолжала играть свою роль.

Зрительный зал на первом этаже замка, в который вела дверь в дальнем конце холла, постепенно заполнялся публикой. Около полусотни членов клуба уже заняли свои места. На сцене был опущен красный бархатный занавес, на стропилах висели разноцветные прожектора. Нацистские офицеры все как один явились в парадных мундирах; большинство остальных участников вечера отдали предпочтение строгим костюмам и вечерним туалетам. Майкл с Чесной шли по проходу между рядами.

— Чесна! Сюда! Идите к нам! — встав со своего места, призывно замахал им Джерек Блок. Сапога поблизости не было. Блок сидел в компании нескольких офицеров из числа приглашенных им на ужин. — Подвиньтесь, господа! — сказал он им, и те сразу же повиновались. — Пожалуйста, сядьте рядом со мной, — пригласил он. Чесна села, а Майкл устроился рядом, у самого прохода Блок накрыл руку Чесны своей ладонью и широко улыбнулся. — Прекрасный вечер! В воздухе пахнет весной, чувствуете?

— Еще бы, — согласилась Чесна. Она мило улыбалась полковнику, но в голосе ее звучали напряженные нотки.

— Я очень рад, что и вы тоже составили нам компанию в этот вечер, барон, — обратился Блок к Майклу. — Вам, должно быть, известно, что членские взносы нашего клуба полностью идут во Фронтовой фонд.

Майкл кивнул. Блок о чем-то заговорил с женщиной, сидевшей впереди него. Майкл увидел, что Сэндлер занял место в первом ряду; две женщины сидели по обеим сторонам от него, и он им что-то увлеченно рассказывал. «Небылицы про Африку», — подумал Майкл.

За пятнадцать минут в зале собралось около восьмидесяти зрителей. Свет в зале начал гаснуть, тяжелые двери закрылись, оставив за стенами зрительного зала тех, кто не удостоился приглашения. Разговоры смолкли сами собой, наступила напряженная тишина. «Черт возьми, что здесь происходит?» — недоумевал Майкл. Чесна все еще держала его за руку, и он чувствовал, как ее ногти впиваются ему в кожу.

На сцене появился мужчина в белом смокинге. В зале послышались вежливые аплодисменты. Первым делом он поблагодарил уважаемых членов клуба за то, что те вновь собрались на эту традиционную встречу, и за то, что они оказались так щедры в своих денежных пожертвованиях. Он продолжал говорить что-то о боевом духе рейха и о том, что доблестная молодежь, надежда и опора Германии, непременно разобьет наголову русских и обратит их в бегство. На этот раз аплодисменты оказались менее дружными, а кое-кто из офицеров даже недоверчиво усмехнулся. Мужчина на сцене — про себя Майкл назвал его конферансье, — ничуть не смутившись, продолжал расписывать блистательное будущее рейха и заявил, что Германия обретет сразу три столицы: Берлин, Москву и Лондон. Пролитая сегодня кровь, вещал он, завтра обязательно обернется венками победы. А поэтому мы будем сражаться! Неустанно сражаться!

— А сейчас, — напыщенно объявил он, — представление начинается!

Открылся занавес, и сцену осветили огни рампы. Конферансье поспешил за кулисы.

Посреди сцены стоял стул, на котором сидел мужчина. Он читал газету и курил сигару.

Майкл едва не вскочил с места.

Это был Уинстон Черчилль. Совершенно голый, с зажатой в бульдожьих зубах сигарой и потрепанным номером «Лондон тайме» в коротких, жирных руках.

В зале раздался смех. Скрытый от глаз зрителей духовой оркестр грянул веселенькую мелодию. Уинстон Черчилль невозмутимо сидел на стуле, закинув ногу на ногу и не отрываясь от газеты. Пока публика, смеясь, аплодировала, на сцене появилась вышедшая из-за кулис девица, весь наряд которой состоял из высоких черных сапог. В руках у нее была кожаная плеть-девятихвостка. На ней был грим — черный квадратик нарисованных углем гитлеровских усиков. Каково же было изумление Майкла, когда он узнал в голой девице Шарлотту, ту самую Шарлотту, которая просила автограф у Чесны. Теперь же от былого смущения не осталось и следа; она маршировала по сцене, и груди ее тряслись на каждом шагу. Оторвавшись от газеты, Черчилль словно невзначай взглянул в ее сторону и истошно завопил. Публика в зрительном зале покатывалась со смеху. Черчилль упал на колени и, обратив к публике свой плоский белый зад, поднял вверх руки, моля о пощаде.