Но тут дверь каюты вновь открылась, и из нее появился человек, который занес внутрь сверток, а за ним — Чейн, что-то отрывисто, резко, приказным тоном говоривший ему. Чейн заметил Мура и подошел к планширу.
— Что вы здесь делаете? — спросил он угрожающе. — Я же велел вам проваливать!
— Я хочу пойти с вами, — объяснил Мур.
Несколько мгновений Чейн молчал. Потом он сказал:
— Уходи домой, белый. Эта охота не для тебя.
И отошел от борта.
Мур отчаянно замахал руками:
— Постойте! Погодите! Прошу вас! Вы вряд ли поймете, но для меня это очень важно. Я не буду обузой, я сам плавал, я могу подменить любого из команды. За мной не придется присматривать!
— Зачем вам это? — спросил индеец.
— Я… хочу быть там, — сказал Мур. — Лично удостовериться, что лодка не вернется. Позвольте мне пойти с вами.
— Вы сошли с ума, — сказал Чейн.
— Нет. Я нашёл эту сволочь, из-за меня она всплыла. Если бы не я, по Кокине этой ночью не гуляла бы смерть. Как вы не понимаете? Я должен быть там, обязательно, у меня есть право помочь вам остановить эту тварь… может статься, у меня даже больше прав на это, чем у вас.
Чейн хмыкнул.
— Нет, не больше.
— Ну так как? — настаивал Мур, отмахнувшись от этого замечания.
Чейн внимательно присмотрелся к нему. Он вдруг протянул руку, крепко взял Мура за запястье и потянул к себе, пока траулер не поднялся на гребне очередной волны.
— Ладно, — сказал он. — Но старайтесь не мешать мне.
«Гордость» снова качнулась, разбив крутым боком бурлящую пену, и затихла. Тогда с причала на палубу кто-то спрыгнул. Чейн круто обернулся, а рыбаки разинули рты.
Яна откинула волосы с лица, и мокрые пряди рассыпались по ее плечам.
— Я с вами, — объявила она мужчинам.
Не успел Чейн и рта раскрыть, как девушка подступила к нему. Индеец попятился.
— Выслушайте меня. Прежде всего хочу довести до вашего сведения, что то, что вы задумали, — безумие. Я сама дура набитая, что пришла сюда, но если вы намерены догнать подводную лодку, а тем более заметно замедлить ее продвижение, без меня вам не обойтись. Я знаю эти лодки вдоль и поперёк, я знаю, где слабые места в их броне, знаю, где ее можно протаранить, чтобы лишить маневренности. И еще я знаю, что траулер против подводной лодки, даже такой старой и медленной, это самоубийство. И не заводите старую песню о том, что-де женщина на борту приносит несчастье — меня этим не проймешь, только зря потратите время.
Приоткрыв рот, Чейн, как зачарованный, смотрел на нее. Дождь заливал испещренную шрамами половину его лица.
— Если кто-нибудь из вас начнет лезть не в свое дело, окажетесь за бортом, понятно? Если уж вам так приспичило, помогите ребятам перетащить бочки с соляркой. Давайте! — Он наградил Яну уничтожающим взглядом и вернулся в рубку.
Трюмный люк был распахнут; Мур помог какому-то индейцу протащить тяжеленную бочку по палубе и спустить ее в трюм, а Яна убирала у них с дороги тросы. Кошмар, думал Мур, кативший по палубе четвертую бочку, что если мы ошиблись и лодка идет вовсе не к Ямайке, а к Тринидаду и Южной Америке? Нет, нет; он был уверен, что некогда служившее в военном флоте чудовище, снедаемое яростью и жаждой крови, отправит субмарину охотиться на грузовые суда в районе морских сообщений. Что если мы опоздали, что если лодка ускользнула, что если страшную команду уже не остановить?
Примерно за сорок минут траулер был приведен в полную готовность. С нижней палубы донесся гортанный рокот, закурился белый дымок выхлопов, задраили люк. Несколько индейцев спрыгнули на причал и стали убирать швартовы. Под ногу Муру подвернулся пустой деревянный ящик с полустертой, сделанной по трафарету надписью «НЕ КАНТОВАТЬ», и он пинком отшвырнул его в сторону. Команда собралась на юте. Они покинули траулер и стояли под дождем, глядя, как «Гордость», отдав швартовы, отходит от причала. Кто-то помахал на прощанье рукой.
— Чейн их оставил! — сказал Мур Яне и пошел в рубку.
Внутри просторной каюты с покрытыми темным лаком дощатыми переборками стоял штурманский стол; в глубине рубки горела укрепленная на стене керосиновая лампа. Подволок был из толстых, некрашеных деревянных брусьев. Чейн, который почти касался его головой, стоял за полированным штурвалом с восемью спицами, перед тускло освещенными приборами. На уровне его плеча на полке примостилась рация. Мур громко сказал, перекрикивая шум двух дизелей:
— А что же остальные?
Чейн, не отрывая глаз от моря за широким стеклом в деревянной раме, переложил штурвал на несколько градусов влево, и стекло забрызгала пена.
— Остались на берегу со своими семьями. И вы, и женщина сами напросились сюда, Мур. Если вы передумали, плывите обратно, я не против.
— Но вам же понадобятся люди!
— Я ни с кого не требую больше, чем он сам хочет дать, — сказал Чейн. — Их место в Карибвиле, с близкими. Они помогли мне подготовиться, а большего я у них просить не вправе.
— Но вы ничего не сможете в одиночку, — возразил Мур.
— Я не один.
Вошедшая в рубку Яна вопросительно посмотрела на Мура. На стекло обрушился дождь пополам с морской водой; нос траулера высоко задрался и резко опустился. Яна ухватилась за деревянный брус подволока, чтобы не упасть.
— Если вы передумали… — повторил Чейн.
— Нет, — ответил Мур и повернулся к Яне: — Вам не следовало бы быть здесь.
— За меня не волнуйтесь, не маленькая.
Чейн сердито засопел.
— Либо сию секунду убирайтесь с моего корабля, либо идите на бак и смотрите за морем.
Из рубки Муру видно было бурлящее море. Небо из черного становилось серым — быстро светало. Сильный ветер гнал низкие тучи, рвал облачную пелену, и в прорехи пробивался промозглый желтоватый свет. Мур вышел на палубу, на резкий колючий ветер, и увидел, что в небо поднимается черный столб дыма. Он висел точно над деревней, и сердце Мура мгновенно подкатило к горлу.
— Чейн, — позвал он, показывая на дым. Индеец выглянул, не выпуская штурвала из сильных рук. «Деревня горит», — сказал он, задыхаясь от ярости. В горле застрял комок. Чейн развернул траулер, очень медленно, чтобы волны не перехлестывали через левый борт, перевел рычаг управления двигателями на «малый вперёд», и шум дизелей стал тише. Холодные угрюмые глаза Чейна смотрели в одну точку.
Через несколько минут Мур различил разгромленные рыбачьи хижины. Траулер Чейна прошел между обросшими зеленой слизью бакенами в более спокойные воды гавани. Запах дыма здесь был густым и едким, и Мур почувствовал, как ярость закипает в нем с новой силой. Когда траулер подходил к грузовой пристани, Мур увидел кучку оборванных островитян, закричал им и бросил швартов. Не дожидаясь, пока Чейн отключит двигатели, он спрыгнул на причал и стал пробираться сквозь толпу к лачугам.
Чейн вышел на палубу.
— Мур! — рявкнул он. — Не до того!..
Но Мур уже исчез. Ярость бушевала в нем, ноги вязли в сыром песке. Над бухтой висел тошнотворный запах гари. На мостовой лежали вынесенные из развалин обугленные трупы; во многих из них не осталось ничего человеческого — трудно было представить, что когда-то они ходили, жили, дышали как все люди. Мур стиснул зубы, высматривая знакомые лица, но не мог никого узнать. Впереди, там, где работала еще одна группа спасателей-добровольцев, кто-то крикнул: «Вот он!» — и какая-то женщина зарыдала.
Потрясенный Мур уходил все дальше. Вокруг мелькали лица — изможденные, осунувшиеся, грязные, знакомые и незнакомые, но все — застывшие от боли и ужаса. Женщина укачивала на руках мертвого ребёнка, муж стоял над ней, дико озираясь, — он понимал, что должен что-то сделать, но думать не мог. «Баю-бай, баю-бай, — шептала женщина сквозь слёзы, — спи, мой милый, засыпай…» Предрассветные сумерки разорвал пронзительный рыдающий вопль. Мур увидел обугленные, еще дымящиеся развалины на месте пивных. Дождь почти перестал, и пожар разгорался с новой силой, перекидываясь на другие здания; он заметил лихорадочно работавшие пожарные бригады. Вдали, на вершине холма, стояла не тронутая огнём и все равно пустая и мертвая «Индиго инн».