— А я — голоден, — возвестил Мэтью, радуясь, что через этот перевал им удалось перебраться. — Как и мы все, я уверен. Можем ли мы попросить у вас немного супа или хотя бы немного хлеба?

— Все, что угодно, лишь бы быстро, — сказал Джулиан. — Мы можем пробыть здесь не больше часа. Чем раньше мы тронемся в путь, тем лучше.

Грета Отри — старушка с щербатой улыбкой и копной седых волос — возможно, и была простой деревенской женщиной, готовой разменять седьмой десяток, но Мэтью понимал, что она вовсе не глупа. Комментарий Джулиана заставил ее усомниться в том, что хотя бы один из путников говорил правду.

Впрочем, она могла подозревать их в чем угодно, но и что с того? Что она могла с этим поделать?

— У меня есть горшок куриного супа с ячменем и достаточно хлеба, чтобы каждому доставаться хотя бы по кусочек, — сообщила она, иногда коверкая окончания слов. — Горшок на кухне. Если хотеть, вы можете поесть там за столом.

— Отлично! — воскликнул Мэтью. — И… к слову о горшках. Не подскажете, есть ли у вас уборная?

— Там, взаду. — Она небрежно указала на прихожую. — Один горшок подходить всем. И я прошу вас вынести его на улицу после того, как использовать. И почистить снегом, ja?

— Да, разумеется.

— Что это? — внезапно спросила Элизабет.

Мэтью и остальные повернулись, чтобы узнать, что ее так заинтересовало. Элизабет сделала несколько шагов в сторону другого угла комнаты, где в темно-зеленом горшке с землей была посажена небольшая ель. Дерево было украшено небольшими бумажными розочками, а с ее ветвей каскадами свисали нити разноцветных бусин. Зрелище — при всей своей простоте — было довольно красивым.

— О, — проворковала Грета. — Это есть tannenbaum[158]. Это традиция в стране, где я родилась. Там принято приносить в дом и украшать ель в это время года. Здесь вы называете это рождественская ель.

— Дерево… в доме? — удивилась Элизабет. — Как необычно. И при этом очень мило.

— Я любить хороший настроение, которое оно приносит, — сказала Грета. — А теперь… вы хотеть есть суп? И те, кому надо на горшок, тоже могут это сделать. — Она жестом позвала гостей следовать за ней.

Джулиан отодвинул одну из штор, проверяя, что творится снаружи, и увидел, как Оливер пробирается сквозь снежные вихри. Мэтью заметил, как лицо Файрбоу скривилось, когда он встал рядом с Элизабет и уставился на ель.

— Это самое жалкое зрелище, что я когда-либо видел, — фыркнул он. — Дерево в доме! К чему это уродство? Это так же нелепо, как то, что вы, Элизабет, выступаете на стороне этих двоих — против меня. Вы полностью выжили из ума?

— Вы напрашиваетесь на еще один порез, доктор, — тихо отозвалась Элизабет. Она старалась не поднимать шума, поскольку кухня, куда ушла Грета, была совсем рядом. — И куда бы вы пошли, даже если б вам удалось сбежать? Замечу, что на это у вас не было ни единого шанса. Ждите своего часа, доктор. Вот и все, что я могу вам сказать.

— И вы затеяли это предательство, потому что когда-то состояли в одной банде с Корбеттом? Уверен, когда Самсон найдет вас, ему будет интересно об этом услышать.

— Это не предательство, а здравый смысл. Впрочем, вряд ли вы понимаете — ваш здравый смысл остался в Лондоне на снегу. Вместе с вашим ухом.

Дверь в дом открылась, и вошел Оливер Отри.

— Ффух! — выдохнул он, прошествовав мимо остальных к очагу, чтобы согреться. — Впереди холодная ночь, имейте в виду! Ну, о ваших лошадках я позаботился, так что беспокоиться не о чем. — Он разделся, сняв шапку и пальто и попутно отряхивая их от снега. Мэтью подумал, что Оливер Отри, вероятно, на несколько лет старше своей жены, и улыбка у него была щербатой, ей под стать. Но у него было широкое дружелюбное лицо с массивной челюстью, а волосы у самого лба чуть вились. Именно на этом участке его шевелюру тронула седина, что придавало ему необычное сходство с ангелом.

Оливер Отри вновь покосился на раны Файрбоу.

— И все-таки! Так обрезаться бритвой, надо же! — сказал он, прищурив серые глаза. — Махать ею где ни попадя — не самое умное решение.

Грета вернулась в комнату, лицо ее ничего не выражало.

— Олли, они рассказывать мне историю о pferdefedern. Лучше не задавать этим людям вопросы. Мы не хотеть знать их планы, это нас не касаться. Пойдемте, суп готов. — Она отвернулась и величественно удалилась из маленькой комнаты.

— А что значит это слово? — поинтересовался Мэтью, нахмурив брови. Отри вторил ему, и седая курчавая прядь его волос покачнулась.

Он ответил:

— Конские перья, если дословно.

Так и не уловив смысла сказанного, Мэтью отправился в комнату с горшком, а затем, повинуясь приказу хозяйки, вышел через заднюю дверь дома, прошел мимо поленницы и небольшого сарайчика и отважился даже углубиться в лес, прежде чем опустошить и вычистить за собой горшок. Элизабет вышла следующей, и Джулиан ждал ее у черного входа, несмотря на то, что бежать она не собиралась. Далее пришел черед Файрбоу. Он отказался вычистить за собой горшок, поэтому Джулиану пришлось сделать эту работу за него. Он не побрезговал грязной обязанностью, однако выражение его лица говорило о том, что за это унижение доктор еще поплатится.

Пальто и шапки отправились на настенные крюки, и, наконец, пришло время усмирить недовольное бурчание желудков.

В маленькой, но ухоженной и чистой кухне, где горел еще один очаг, все собрались за крепким дубовым столом, чтобы отведать куриного супа и черного хлеба, который — как счел Мэтью — был приготовлен по прусскому рецепту.

Прежде чем приступить к еде, Джулиан и Оливер умудрились вступить в какую-то перепалку по поводу цены пребывания здесь путников. Отри сказал, что за все восемь лет работы гостиницы никто не останавливался здесь всего на час, поэтому он не знает, какую плату установить. Пришлось вступить в переговоры. В итоге Джулиан сторговался с хозяином до четырех шиллингов.

Суп и хлеб быстро отправились в изголодавшиеся животы, а за ними последовал горячий крепкий чай.

Грета села на стул рядом с Файрбоу, чтобы нанести ему на раны мазь из маленькой зеленой баночки. Средство сильно пахло имбирем и явно жгло. Не стерпев боли, Файрбоу закричал, но Грета успокаивающе заверила его, что имбирь сотворит чудеса исцеления. Если, — добавила она, переглянувшись с мужем, — на пути в Уэльс не будет новых несчастных случаев.

— Это будет зависеть от поведения узника, — сказал Джулиан, макая в остатки супа кусок хлеба. Он явно не собирался оставлять ни крошки. — Мэтью и я благодарим вас за гостеприимство, но, боюсь, нам пора уходить.

— Но ваша четверка не готова снова отправиться в путь! — возмутился Оливер. — Лошадки сильные, но нельзя ж гнать их без продыху!

— Они справятся. Им придется. Иного не дано. И еще, если ты сжалишься над этим джентльменом, — Джулиан покосился на Файрбоу, — и продашь ему пару чулок, будем рады. Кажется, он жаловался, что у него мерзнут ноги.

— У меня всего две пары, и я их не продам, — последовал ответ. — В наших краях шерсть найти непросто. Да и дорого.

У Мэтью мелькнула мысль, и он понял, что должен был додуматься до этого раньше.

— Багажное отделение экипажа, — шепнул он Джулиану. — Мой… гм… эскорт, наверное, взял с собой вещи. Там могут быть теплые чулки.

— Твой эскорт? — переспросила Грета, но осеклась. — Никаких вопросов от меня. — И она демонстративно начала убирать посуду.

— Прошу, проверьте карету! — почти умоляюще заныл Файрбоу. — Если хотите, чтобы я живым добрался до той чертовой деревни, ради Бога, проявите милость!

— Я тоже не буду задавать вопросов, — нахмурился Оливер, допив чай одним глотком и выходя из-за стола. — Принесу еще поленьев! — предупредил он жену, обернувшись через плечо.

— Сходи, проверь карету, — решился Джулиан. — А потом нам надо будет ехать дальше, независимо от того, готовы к этому лошади или нет.

Прежде чем выйти на улицу Мэтью надел шубу из шкуры белого медведя и перчатки, укутавшись в свое одеяние как можно плотнее. Ветер хлестнул его по лицу с такой силой, что он на миг растерялся. Несмотря на то, что на часах было около трех дня, небо из светло-серого уже превратилось в темно-синее. Начались сумерки.