— Да.

Прохожий ничего больше не сказал, только свернулся под плащом и исчез в его складках.

Мэтью посидел еще минуты две, потом подбородок у него упал на грудь. Огонь продолжал гореть, тепло успокаивало. Мэтью вытянулся рядом с костром, слушая, как трещат дрова, как тихо шелестит дождь по крыше из веток. Перед глазами вновь возник кровавый ужас дома Бертона, пес со сломанной спиной и разбитое лицо Тома, но хуже всего было то, что мысленным взором он видел Слотера на свободе, где-то в этой ночи, шагающего вперед и вперед, милю за милей — чудовище, идущее по полям резни.

Потом сон сжалился над ним, и внезапно он провалился в полное забытье.

И так же внезапно проснулся.

И лежал тихо-тихо, еще в тумане спросонья, прислушиваясь к звукам ночи.

Далеко-далеко ухнула сова. Потом второй раз, и третий.

Дождь перестал, подумал Мэтью. Больше не было его слышно.

Снова сова. Та же или другая? Вроде бы эта с другой стороны, и ближе к лагерю.

Он открыл опухшие со сна глаза. Огонь догорел до красных угольков.

Из-под плаща Прохожего раздался снова пронзительный крик, все выше и выше, под конец как отчаянный вздох или мольба о пощаде. Потом тишина, и наконец крик взметнулся снова, сделался прерывистым и хриплым, превратился в сдавленный стон.

И снова сова. Прохожий молчал, но Мэтью слышал, как он часто дышит, будто убегает от чего-то и не убежать.

Мэтью невольно поежился. Огонь угасал, ночь становилась холоднее. Мэтью осторожно и тихо потянулся к наломанным веточкам, которые Прохожий собрал для костра, и когда бросил их в огонь, одна вежливо и негромко треснула, без всякой резкости — как могла бы треснуть под сапогом человека, скрытно пробирающегося среди сосен.

Взметнулся темно-зеленый плащ. Ошеломленный так, что утратил дар речи, Мэтью глянул в лицо проклятого.

Кожа еще сильнее натянулась на черепе. Казалось, от ее давления человек обнажил зубы в муке. На лбу и на щеках сверкал пот. Узкие щелочки глаз смотрели точно на Мэтью, но не видели его — перед ними стоял какой-то кошмар, и смотрели они не на человека, а сквозь него, на какое-то далекое видение. Индеец стоял на колене, тело его тряслось.

В свете ожившего костра Мэтью увидел блеск ножа — и вдруг размытая полоса лезвия оказалась у его шеи.

— Прохожий! — сказал Мэтью твердым голосом, не решаясь шевелиться. Лицо индейца придвинулось, будто проплыло по воздуху оранжевой лампой среди тьмы. — Прохожий! — повторил Мэтью, но на сей раз голос его предал и прозвучал надтреснуто. — Я не из твоих демонов.

Глаза Прохожего всмотрелись ему в лицо. Прошли секунды и вдруг на глазах у Мэтью безумие оставило индейца — так взмывает стая ворон, одеялом укрывшая сжатое поле. Только что была — и нет ее, осталось только воспоминание о взвихривших воздух черных крыльях.

Прохожий сел на корточки и посмотрел на нож у себя в руке. Мэтью, каким бы он ни был усталым, засомневался, что ему удастся еще раз заснуть в эту ночь. Он сел, почесал горло, где клинок грозил нарисовать улыбку мертвеца, и уставился в огонь, будто ища там утешительную картинку.

— Ага, — сказал Прохожий охрипшим голосом и сунул нож в хранилище на поясе. — Теперь ты знаешь.

— Что знаю?

— Почему у меня нет жены и вряд ли когда-нибудь будет.

— Такое случалось раньше?

— Несколько раз, в твоей стране. Конечно, мне не позволяли владеть ножом. Но я пытался напасть на некоторых дам, которые меня… признавали. Это было только один раз, но одного раза достаточно. — Прохожий не поднимал головы, устыженный тем, что собой не владеет. — Можешь себе представить мою… — Он снова поискал слово, и Мэтью решил, что в это время Прохожий вспоминал слова, которые выучил и которые ему так мало приходилось применять, что он их почти забыл. — Популярность, — закончил он.

Мэтью кивнул.

— А что тебе снится? — спросил он. Прохожий промолчал. — Это так страшно, что рассказывать невозможно?

Прохожий ответил далеко не сразу. Он подобрал несколько палочек, сломал их в пальцах и положил одну за другой в огонь.

— Приходят демоны… и показывают мне всякое, — произнес он наконец. — Такое, что только у демонов хватит жестокости показать это человеку.

— Сказано много и при этом не сказано ничего, — заметил Мэтью. — Что конкретно они тебе показывают?

— Конец мира, — ответил Прохожий и помолчал, чтобы до собеседника дошло. — Точнее сказать, конец моего мира. Твой останется, но когда-нибудь — может быть, когда-нибудь! — ты об этом пожалеешь.

— Я не понял.

Прохожий открыл мешок, где держал вяленое мясо, кремень и огниво, и достал знакомый предмет: сломанные серебряные часы. Положил их на левую ладонь и поглядывал на них иногда, будто убеждаясь, что они все еще безжизненны.

— Когда мне было одиннадцать лет, — начал Прохожий, — в деревню явилась группа англичан с проводником, говорившим по-нашему. Очень богатые были с виду люди. В серых плащах и в шляпах с перьями. И принесли мешки подарков. Связки пестрых тканей, стеклянные бутылки, ожерелья и браслеты, шерстяные шапки и все такое прочее. Да, они были богатыми и хотели, чтобы мы об этом знали. Дочери вождя они привезли фарфоровую куклу с белыми волосами — я это очень хорошо помню, потому что все дети столпились вокруг, желая посмотреть. А потом эти люди сказали, что за свои подарки хотят кое-чего в ответ, и это будет на пользу и им, и племени. Они сказали, что хотят трех детей, которых возьмут с собой через темную границу — показать им, как выглядит мир, который называется Англия, и Лондон, великий город короля.

— Заключили соглашение, — говорил Прохожий, глядя в огонь. — Решили выбрать троих детей и отправить их на одной из летающих по облакам пирог, что сейчас стоит в водах Филадельфии. Выбрали Проворного Скалолаза, вторая была Красивая-Девочка-Которая-Сидит-Одна, а я был третий. — Он посмотрел на Мэтью. — Меня тогда звали Он-Тоже-Бежит-Быстро. Потому что Он-Бежит-Быстро — это был мой отец. Ты его видел, он с моими младшими братьями подобрал у колодца твоего друга. Так быстро, как прежде, он уже не бегает, но все равно успевает.

— И за это я ему благодарен.

— Ему было бы приятно это услышать, но не от меня. Потому что мы больше не разговариваем. Я для него — большой позор из-за своего безумия.

— А в чем безумие? В плохих снах?

— Позволь, я буду рассказывать дальше. Нам троим и всему племени было сказано, что мы увидим мир Англии и город Лондон своими глазами, а когда вернемся — через два года — сумеем объяснить нашему народу, что мы видели. В надежде, как сказали эти люди, создать связь между нами как братьями. Но ты поймешь из моего рассказа, что этим людям нужны были только дети, и на то имелась причина. — Прохожий кивнул сам себе, глядя в огонь. — С детьми куда легче управляться. Они такие доверчивые, такие… неискушенные.

— Ты хочешь сказать… эти люди не сделали того, что говорили?

— Нас отвезли в Англию, да. — Дернулась мышца на его лице, будто он жевал горькую жесткую галету. — Жуткая была дорога. А хуже всего в этих суровых морях, в этой тошноте — знать, что уезжаешь все дальше и дальше от дома, и чтобы вернуться, придется пройти эту дорогу сначала. Как вы, англичане, повторяете это снова и снова, мне не понять.

Мэтью выдавил неловкую улыбку:

— Наверное, мы тоже малость не в своем уме.

— Должно быть, так. Но… это вообще свойственно всем людям. Небольшое безумие — ради поставленной цели. — Прохожий повертел в руке часы, провел пальцами по серебру. — Проворный Скалолаз не дожил до прибытия. Матросы стали держать пари, как быстро он принесет перо чайки, привязанное к мачте кожаным ремнем. И вешали его все выше и выше. Капитан их предупреждал, чтобы прекратили, и джентльмены, которые плыли с нами, запрещали им… но индейского мальчишку девяти лет в бутылку не посадишь и под палубой не запрешь. Ему платили мятными леденцами, и один как раз был у него во рту, когда он упал. А я стоял рядом с Красивой Девочкой и смотрел на него, лежащего на палубе, и вспоминал фарфоровую куклу с белокурыми волосами и надеялся, что она так легко не разобьется.