Не очень серьезная проблема, но перекрыла ту, над которой работал Грейтхауз — куда более обыденная вещь: следить за женой богатого владельца причала, который заподозрил наличие молодого любовника. Но это работа и деньги, и Грейтхауз сказал Мэтью, что по мере того, как будет расходиться слух об агентстве, решающем проблемы, этих проблем будет становиться все больше, и будут они, даст бог, более интересными.

— Могу я это открыть? — спросил Мэтью.

— Можешь, но я думаю, миссис Герральд хотела бы, чтобы ты сделал это в одиночестве.

— Понимаю. — Он не понял, но ответил из вежливости.

— Вот такой ты и есть, — скривился Грейтхауз. — Главное — вежливо ответить.

— Тогда я ее открою, когда буду дома.

— И я бы тебе предложил выспаться получше. — Он оглядел обстановку «Рыси», где было слишком все мирно для его буйного нрава. — При всем том веселье, которое получаешь ты в этом склепе. — Он направился к выходу, остановился, потом вернулся к столу. — Да… Мэтью… я не слишком легко раздаю комплименты, но хочу сказать, что агентство очень гордится тобой в деле миссис Свенскотт. Я все равно считаю, что это был необдуманный риск, но… но ты натянул мне нос.

— У меня не было такого намерения.

— Не было, так не было. Я хотел бы также сообщить вам, сэр, что дело Маскера и Саймона Чепела я в полном объеме изложил в письме, которое только что отослал Кэтрин, и могу вам гарантировать, что она будет обсуждать это дело со своими партнерами и государственными чиновниками как в Англии, так и Европе, и таким образом ваше имя приобретет большую и заслуженную славу. — Грейтхауз осклабился: — Как тебе мой официальный стиль? Надо уметь так заливать, когда пишешь письма.

— Вам не идет.

— Я тоже так думаю. Именно поэтому я теперь писание всех писем свалю на тебя. Если не возникнет нужда нанять клерка, каковой пока нету. — Грейтхауз замолчал, но не отходил, и Мэтью понял, что сейчас последует продолжение: — Когда твое имя становится известным, в этом есть и хорошее, и плохое, — сказал он уже серьезнее. — И если ты еще не привлек к себе внимание определенного лица, то это все же произойдет.

— Я об этой возможности думал.

— Просто теперь ты будешь в курсе.

— Я планирую быть, — ответил Мэтью. — В курсе.

— И хорошо. Да, кстати: мы скоро начнем тренировки по рукопашному бою. В конце недели.

— Отлично. — Радость Мэтью не так чтобы сияла солнечным блеском. Сильно нужен ему был этот рукопашный бой, когда он дрался с той мартышкой в высокой траве. Но если вспомнить пару винно-красных портьер в пруду с золотыми рыбками… — И чем раньше, тем лучше.

— Ты бы мог зайти по дороге в аптеку и купить мази, — предложил Грейтхауз. — Ту, что от боли в натруженных мышцах. И кстати… возьми для меня тоже. Доброй ночи, джентльмены, — сказал он и потом — Мэтью через весь зал: — Не торчи тут до ночи, бледная… то есть не засиживайтесь слишком поздно, мистер Корбетт.

И вышел прочь.

Мэтью взял таинственную коробочку и встал. Обещал Ефрему, когда будет время, замолвить за него Берри доброе слово, последний раз посмотрел недобрым глазом на матующий треугольник фигур на доске и направился домой.

Вечер был прекрасен. Переливались мириады звезд, прохладный ветерок тянул с моря, обещая осень. Из соседней таверны доносились скрипка и смех, на улицах было довольно много прохожих, направляющихся куда-то по своим делам. Идя на восток через перекресток Краун-стрит и Смит-стрит, Мэтью увидел справа зеленый свет фонаря констебля, уходящего на юг, и вторую такую же лампу, идущую на север. И на каждом углу вдоль Смит-стрит стояли деревянные столбы с фонарями. Установка фонарей на всех углах города еще не закончилась, но каждая маленькая свечка немножко отодвигает большую тьму.

Потом он поднял взгляд на вывеску по левой стороне улицы — свеженарисованное объявление «Кафе на Краун-стрит». Окна еще были темные, но Роберт Деверик рассчитывал открыть его в ближайший месяц и работать каждый день допоздна. Приняв решение остаться в Нью-Йорке, он пошел против собственной матери, что требовало храбрости Персея. Насколько понимал Мэтью, Роберт счел, что его образование должно на что-нибудь пригодиться, и потому решил заняться импортом кофе в качестве партнера-представителя вместе с неким молодым человеком, приехавшим недавно из Лондона, у которого были весьма экстравагантные идеи о том, чтобы добавлять в кофе — можете себе представить? — ароматизированные сливки. Мэтью мысленно пожелал Роберту удачи, решив про себя когда-нибудь попробовать этот весьма новаторский напиток.

Он пошел дальше к гавани, свернул направо в сторону своего дома и тут увидел при свете углового фонаря на Краун-стрит, что к нему быстрым широким шагом приближается не кто иная, как сама Полли Блоссом. Одетая в пышное платье, поддерживаемое изнутри нижними юбками, шляпу с перьями и белые перчатки с кольцами на пальцах. Она шла, опустив голову, слегка ссутулив широкие плечи, будто раздумывая о своей роли в спасении души некоего проповедника.

— Добрый вечер, мадам, — сказал Мэтью с коротким кивком, поравнявшись с ней и слишком поздно заметив длинные локоны белого парика и несколько лошадиное лицо.

— Добрый вечер, сэр, — ответил лорд Корнбери, и быстрое клацанье высоких французских каблуков по твердым английским камням унесло губернатора Нью-Йорка, совершающего вечерний моцион.

Только напряжением всех сил Мэтью смог удержаться от комплимента: «Прекрасные туфельки!»

Пройдя еще несколько шагов, он остановился на гаванской улице, набрал полную грудь ночного воздуху и посмотрел на дома, лавки, таверны, на сверкающие огоньки фонарей.

И тут он понял, что настоящая Королева Бедлама — это город на острове между двумя реками.

В этом городе, где скоро будет больше пяти тысяч населения, есть губернатор, разгуливающий в женском платье, проповедник, всей душой любящий проститутку, печатник, раскалывающий лбом грецкие орехи, главный констебль, который застрелил мальчишку, магистрат, бывший когда-то чемпионом по теннису, прачка, коллекционирующая тайны, и коронер, коллекционирующий кости. Есть парикмахер, владелец белки по имени Сассафрас, есть портной, умеющий опознать мертвеца по часовому кармашку часов, и черная великанша, готовая на пару секунд отложить лиру, чтобы тебя убить.

Если город, как корабль, представлять себе женщиной,[70] то сидит она в царственной позе на своем троне, держа свои тайны в золотом кубке. Королева Бедлама, она может смеяться сквозь слезы и рыдать сквозь смех. Королева Бедлама, знающая коловращение человечества, знающая безумие его и мудрость. Королева Бедлама мечет кости, пьет беспробудно, совершает иногда жестокие поступки.

Но вот она — Королева Бедлама в своем платье ночи, расшитом желтыми алмазами фонарей. Вот она, безмолвная в своих мыслях и громогласная в своих желаниях.

Вот она, Королева Бедлама на самом краю нового мира.

Мэтью зашагал дальше.

Дом, где он жил, стал для него своим. В сарае, конечно, остался земляной пол, но зато он был почти весь укрыт новой красной дорожкой. Появился письменный стол, полка для нескольких книжек, куда можно поставить еще, удобная кровать, и симпатичное, хотя и сильно потрепанное коричневое кожаное кресло, где-то раздобытое Григсби. На стенах крючки для одежды, под овальным зеркалом — умывальник с водой и полочкой для туалетных принадлежностей. Конечно, места оставалось столько, что там мышь не повернется, хвостом не зацепившись, но мышей, слава богу, не было. Как и — подумать страшно — тараканов.

А вот что было — это новое окно.

Когда ставни были открыты — вот как сейчас, — через стекла видна была гавань, кусок освещенной луной реки, а днем — участок зеленого Бруклина. Григсби бесплатно поместил в «Уховертке» объявления каменщика, плотника и стекольщика, а Мэтью настоял, что часть платы внесет он из своего первого жалованья, заработанного решением проблемы Свенскоттов.