Особенно Мэтью отметил работу, кипевшую возле нескольких судов постарше — у них стесывали названия. Если хочешь прожить морской работой, следует отдавать должное уважение королеве Анне, да еще всегда есть чиновники, держащие наготове блокнот и карандаш, чтобы взять на таковой нарушителей. Поэтому корабли со словом «Король» в названии переименовывались в честь королевы. Целый ряд древних морских судов стоял, погрузившись килями в ил, ожидая очищения молотом и крещения более политичным именем.

Мэтью внимательно наблюдал за этой работой, пока «Меркурий» продвигался к городу, и в голове у него крутились новости, которые Мармадьюк выдал в воскресенье вечером, когда двое усталых путников вернулись из Уэстервика.

— Интереснейший был момент! — сказал тогда Григсби. — Когда преподобный Уэйд с кафедры заявил, что разрывается между своей церковной семьей — паствой, и той семьей, что создали они вместе со своей покойной женой. Он сказал, что решение давалось ему мучительно. В какой-то момент, должен заметить, он замолчал так надолго, будто до сих пор еще не совсем решил. Но потом он объявил, что прежде всего должен чтить память покойной жены, а именно этого она хотела бы от него. Преподобный сказал, что принимает на себя все последствия. После чего рассказал всю историю. Его старшая дочь Грейс больна и при смерти. И знаете, где она лежит?

— Расскажи, — попросил Мэтью, кладя себе сахар в чай.

— В доме у Полли Блоссом! Можете себе представить? — Седые брови метались и прыгали. — Преподобный объявил всем и каждому, что Грейс — как это он сказал? — дитя улиц, нашедшее путь домой. Он стоял на кафедре, глядел всем в глаза и сказал, что заходил в этот дом увидеть свою дочь и будет туда ходить, пока она не преставится. И не только это: он еще будет отпевать ее на кладбище и похоронит ее на участке, который выбрал. Ну, сами понимаете, некоторые старейшины просто вспыхнули, и был почти бунт.

— Не сомневаюсь, — сказал Мэтью.

— Констанс сидела там в переднем ряду, с этим своим молодым человеком… ну, знаешь, у которого одно ухо.

— Я знаю.

— Наверное, они уже знали, потому что никак не реагировали, но церковь вся просто взревела. Кто-то из старейшин орал про богохульство и кощунство, другие повернулись и ушли — а видели б вы, как задирали носы жители Голден-хилла! Это была бы комедия, — весело сказал Григсби и тут же посерьезнел, — не будь это столь трагично. Боюсь, что не служить более Уильяму Уэйду в нашем городе.

— Может быть, еще и послужит, — возразил Мэтью. — У него сильный характер, и он очень много сделал для церкви Троицы. Если достаточно прихожан встанут на его защиту — как им и следует поступить и что обязательно сделаю я, — он еще может выстоять бурю.

Григсби искоса поглядел на Мэтью.

— Вот почему, — спросил он, — у меня складывается отчетливое впечатление, что ты не удивлен?

— Не удивлен фактом, что наш проповедник прежде всего и более всего человек? Что каждый человек, преподобный или недостойный, может стать жертвой стечения обстоятельств? Или что человек, который учит любви и прощению других, сам умеет любить и прощать? Ты уточни, Марми, чему мне следует удивиться?

Печатник пожал несоразмерными плечами и оставил спор, хотя не без ворчания, пары нелепых гримас и едва слышного рокотания басового китайского гонга.

Глядя на приближающийся город, Мэтью подумал, что надо было бы с Григсби полегче, но он все еще злился из-за этой истории с женитьбой, как злилась и Берри. Людей не сажают, как растения, в один горшок, чтобы они переплели корни. Нет, это должен быть долгий процесс взаимного интереса и открытий, и надо предоставить событиям идти своим чередом. Но все равно нужно было бы помягче с печатником — хотя бы за те усилия, что он затратил на превращение молочного сарая в жилье. Отличный письменный стол, приличная кровать, книжные полки, которые, даст Бог, недолго останутся пустыми, и даже рогожа для укрытия земляного пола. Конечно, хорошо бы вид какой-то. Но так или иначе, а это его собственный особняк, и лучшей арендной платы не придумаешь.

— Мистер Корбетт?

Мэтью обернулся. Перед ним стоял дородный седобородый мистер Хэвестро и его не менее дородная, но, к счастью, безбородая жена Джанин. Накануне вечером Мэтью узнал, что они жители Нью-Джерси, владельцы мукомольни возле Стоуни-Пойнт, едут навестить сына и его семью. Хэвестро, бывающий в Филадельфии регулярно, подсказал несколько мест, где Мэтью мог бы остановиться на ночлег.

— Было очень приятно с вам пообщаться, сэр. — Хэвестро протянул мозолистую рабочую руку. — Надеюсь, ваши дела пойдут удачно. Вы говорили, юридические вопросы?

— Да, сэр, некоторые.

— Что ж, еще раз удачи вам. Не забудьте про гостиницу Сквайра на Честнат-стрит. Там потрясающая говядина. А если вы предпочитаете рыбу, то в «Синем якоре» подают прекрасный ужин. Пансион миссис Фонтейн не так богато устроен, как «Маркет-стрит-лодж», но если вы человек моего склада, то оцените сэкономленный шиллинг.

— Спасибо, сэр.

Леди Хэвестро быстро двинула мужа локтем в живот, а Мэтью сделал вид, что не заметил.

— Ах да! — вспомнил Хэвестро, и щеки его слегка зарумянились. — Я хотел вас спросить: вы женаты?

— Нет, сэр.

— Ага. А… гм… есть ли у вас постоянная подруга?

Мэтью знал, к чему ведется разговор. «Красавица-дочка приятеля знакомого моего друга, едва шестнадцати лет от роду, интересуется выйти замуж и завести семерых детишек, если представится подходящий молодой человек». Он улыбнулся:

— В данный момент я совершенно свободен и собираюсь таковым оставаться.

Глаза леди несколько поугасли. Хэвестро кивнул:

— Будете в наших краях, забегайте.

Когда его жена отвернулась, он быстренько поднял большой палец.

«Меркурий» ошвартовался, и Мэтью с другими пассажирами сошел по сходням на доски причала. Музыкант пиликал на скрипке, собирая монеты в жестяную кружку, чуть дальше танцевали две девочки, а их предполагаемые родители отбивали ритм на барабанах. Одно и то же — что в Филадельфии, что в Нью-Йорке.

Мэтью направился на перекресток улиц Волнат-стрит и Четвертой, где, по словам Хэвестро, находился дом миссис Фонтейн. Пейзаж еще заволакивал речной туман, но представший Мэтью город чем-то напоминал Нью-Йорк — дома и лавки из красного кирпича и серого камня, церкви с деревянными шпилями, пешеходы, спешащие по делам, телеги, грохочущие по улицам. Приятным штрихом были деревья, посаженные вдоль тротуаров через равные расстояния. Мэтью быстро понял, что расположение улиц здесь совсем не такое, как в Нью-Йорке — правильная квадратная сетка, а не хаотичное нагромождение.

Но через еще один квартал он понял, что у такого приятного расположения есть и недостаток. Из тумана вылетела подвода с сеном, запряженная парой лошадей, несущихся так, что он бы оказался под копытами, если бы не был внимателен и не успел запрыгнуть обратно на тротуар, благодаря судьбу, что обошелся без сломанных костей. Сетка улиц — это значило, что они длинные, ровные и без препятствий, и горе пешеходу! Мэтью отметил, что кучера пользуются такой возможностью и пускают лошадей бегом.

Сняв себе номер у миссис Фонтейн, побрившись и проглотив легкий завтрак, Мэтью взял саквояж и отправился обратно к Маркет-стрит в поисках конторы Икабода Примма. Солнце уже пробивалось сквозь туман, и портной на углу Маркет-стрит и Четвертой подсказал ему, где найти нужное здание — всего в квартале на восток, рядом с очень красивой, обсаженной вязами церковью Христа.

«И. Примм, адвокат», гласила медная табличка на воротах. Шесть ступеней восходили к солидной двери. Мэтью поднялся, открыл ее и оказался перед юным клерком, сидящим за регистрационным столом. Обстановка была тихая и серьезная, как в склепе, и лежали тени цвета темного чая. Клерк подождал, пока Мэтью закрыл за собой дверь и подошел к его столу.

— Могу я вам чем-нибудь быть полезен, сэр?

— Да. Я хотел бы видеть мистера Примма, если можно.

Глаза молодого человека за очками смотрели двумя безразличными кружочками угля. Мэтью знал это выражение — человеку, лишенному власти, она вдруг падает прямо в руки.