— Вы имеете в виду — о нашей свадьбе?

Кипперинга передернуло:

— Попросил бы вас воздержаться от подобных непристойных выражений.

— А ведь преподобный вряд ли одобрил бы посещение своим будущим зятем данного заведения, — сказал Поллард, растягивая губы в ехидной улыбке. — Как вы думаете?

— Думаю, что не одобрил бы, — ответил Мэтью, — но здесь кормят хорошо и дешево. Я неоднократно здесь обедал. Кроме того, мы с моим другом хотели бы поговорить наедине, что вполне можно сделать здесь в задней комнате.

— Разумеется. Я бы, конечно, поинтересовался, какие могут быть секреты между клерком магистрата и будущим зятем проповедника, ради которых надо закрываться в задней комнате подобного гадючника, но это же было бы бестактно?

— Джоплин, кончай докапываться к ребятам! — поморщился Кипперинг. — Этот молодой человек еще не женат. Раз он так решительно настроен двигаться к этой катастрофе, его только можно восславить за храбрость. Мне никогда не хватило бы духу просить у старого ворона руки его дочери. А тебе?

— Сэр! — начал Джон с таким жаром в голосе, что Мэтью было подумал, что драки не избежать. — Я бы попросил вас не отзываться о преподобном Уэйде в столь неуважительном тоне!

— Прошу прощения, не хотел никого обидеть. — Кипперинг приподнял кружку. — Это эль разговаривает.

— Вот именно, — сказал Поллард. — Когда-нибудь этот разговорчивый эль подведет тебя под хороший мордобой. Но послушайте, Корбетт, я хотел бы спросить вас про Деверика. Вы знаете, что он был моим клиентом.

— Нашим клиентом, — поправил его Кипперинг.

— Да, нашим клиентом. Быть может, лучшим нашим клиентом. А вы видели, как его труп валялся там на улице. Страшный конец для человека в его положении.

— Страшный конец для человека в любом положении, — возразил Мэтью.

Загремел, сокрушая барабанные перепонки, очередной вопль, сопровождаемый грохотом от стола, где метали кости. На той стороне стола кто-то проклинал растакую полосу невезения в какой-то карточной игре.

— Какие-нибудь мысли на этот счет есть? — спросил Поллард. — В смысле, вы сразу оказались на месте преступления, как говорит Лиллехорн. А недавно вы высказывали резонное мнение об организации зашиты закона в присутствии нашего нового денди-губернатора.

— Никаких мыслей, кроме очевидных. Я спросил бы, не знаете ли вы каких-нибудь врагов мистера Деверика.

Это был выстрел наугад, потому что вряд ли Деверик встретил бы врага с протянутой рукой, но надо же с чего-то начинать.

— Мы об этом уже говорили с Лиллехорном. — Кипперинг пытался помешать проститутке снова заняться карманами его сюртука — это было как удерживать рукой хорька. — У Деверика были враги в деловом мире. Но в Лондоне. Были проблемы с поставками от некоторых ненадежных коммерсантов, которым нам пришлось пригрозить судом, но дальше бряцания оружием дело не шло. Ничего больше.

— Должно быть что-то больше.

В разговор вступил Поллард:

— Тогда вас наверняка интересует, были ли враги у доктора Годвина, если, конечно, я правильно понимаю, что их убил один и тот же маньяк. Но если так, то нужна ли маньяку причина для убийства? Абсолютно не нужна! — ответил он сам себе.

— Я вот думаю, — сказал Мэтью, — что если Маскер — вовсе не маньяк, а умный человек, скрывающий свои мотивы?

— И что это за мотивы? — спросил Кипперинг, хотя ему приходилось то и дело отвлекаться: проститутка, которой не удалось опустошить его карманы, стала облизывать и целовать ему шею.

— Понятия не имею, но мне хотелось бы знать, нет ли какой-то связи между доктором Годвином и мистером Девериком. Вы не знаете ничего такого?

Снова взревели игроки, какой-то разозленный проигравший с размаху дал по столу ладонью, мимо Мэтью, как дикая кошка в джунглях, проскользнула проститутка в высоком рыжем парике и с белой краской на физиономии, ущипнув его по дороге за зад, а Поллард повернулся к столу, где метали кости, и крикнул, перекрывая голоса ставящих:

— Не метать, пока я не поставлю! Чей бросок сейчас? Твой, Виндхэм?

— Не вижу никакой связи, — сказал Кипперинг, изо всех сил сражаясь с извивающейся распутницей. — Он не был пациентом доктора, если вы это имеете в виду. И Годвин не был нашим клиентом.

Мэтью пожал плечами:

— Да я и не думал, что это так просто. Ладно, мы пойдем. Всего вам доброго.

— И вам тоже, — сумел ответить Кипперинг. — И удачи… в вашем деле, какое бы оно ни было.

Он поудобнее перехватил девицу и тоже погрузился в азарт игры.

Задняя комната «Тернового куста» находилась в конце короткого коридора, где висела табличка: «Азартные игры запрещены. Женщинам вход воспрещен». Здесь, в таверне, располагалась «столовая» для джентльменов, чтобы они могли обсуждать свои дела в относительной тишине. Конечно, шум игры сюда доносился, но был уже терпимым. Комнату тускло освещали несколько фонарей. У одного из шести столов, достаточно далеко стоящих друг от друга, сидели трое мужчин. Все они дымили длинными глиняными трубками, плавая в клубах дыма, разговор у них шел тихий и серьезный. Никто из них не глянул в сторону вошедших. Мэтью и Джон выбрали самый дальний от двери стол в противоположном углу.

Они еще не успели устроиться, как подошла официантка, поставила два стакана портвейна и пошла прочь. Мэтью стер с ободка стакана что-то вроде присохшего куска еды, надеясь только, что это не говяжьи мозги.

Джон Файв сделал долгий глоток вина и сказал:

— Я просто не знал, куда мне еще обратиться, Мэтью. Когда Констанс мне рассказала, я ей сказал, чтобы не тревожилась. Сказал, что все утрясется, но… я не знаю, Мэтью. Лучше не становится.

— Ты бы начал с самого начала, — посоветовал Мэтью.

— Она говорит, что это началось около месяца назад. В конце мая или начале июня. Ее отец всегда любил гулять приблизительно на закате. Говорил, что ему так легче дышится. И ее никогда это не беспокоило. Но вдруг он стал выходить все позже и позже. Сейчас почти каждый вечер — после десяти. И когда он возвращается обратно, то он…

Джон замялся. Было видно, что ему очень неловко развивать эту тему.

— Ну? — подсказал Мэтью. — Когда он возвращается обратно — то он что?

— Он приходит не такой. — Джон закрутил вино в стакане водоворотом и глотнул еще. — Констанс говорит, что он возвращается мрачный духом. Тебе эти слова что-нибудь говорят?

— Что она хочет этим сказать? Сердитый, в меланхолии?

— Наверное, если это слово значит — печальный. Или просто… ну, не знаю. Будто он не хотел ходить туда, где был, но должен был идти. — Джон посмотрел другу в глаза, и его взгляд был одновременно и страшно серьезным, и почти умоляющим. — Только никто этого не должен знать. Я знаю, многие горожане считают Уильяма Уэйда прямолинейным и жестокосердным начетчиком, но я от него ничего, кроме добра, не видел. Констанс тоже его нежно любит и говорит, что для нее лучшего отца никогда не могло быть. И еще он умный человек — не только в делах религии. Он при любой возможности ходит рыбу ловить, ты это знаешь?

— Нет, не знал.

— Теперь знаешь. У него есть любимое место в конце Винд-Милл-лейн. Я ходил с ним как-то в субботу утром. Он о чем хочешь может разговаривать. Умеет предсказать погоду, а за домом у него такой огород, что куда там бабуле Кокер.

— Правда?

Это действительно производило впечатление, потому что восьмидесятитрехлетняя бабуля Кокер — приехавшая в голландский Новый Амстердам всего в пятнадцать лет — выращивала помидоры, кукурузу, фасоль и дыни такие, что на фермерском рынке возле ее прилавка собиралась толпа.

— Я вот чего хочу сказать: преподобный Уэйд не из тех проповедников, кто пробегает по городу, вытаращив глаза с криком «Покайтесь перед Господом» и вынимая денежки из всех Питов, Полов и Мэри, до которых успевает дотянуться. Ты же знаешь таких?

Мэтью кивнул. Он отлично знал этот тип. Видел такого близко, Исход Иерусалим его звали.

— Уильям Уэйд — человек достойный, — говорил Джон. — Если он попал в беду, то не по своей вине.