Мы жили в маленьком городке. Но не слишком маленьком. В таком месте, где не так много улиц, не так много домов и где почти ничего не происходит. Но город был хороший, и соседи у нас тоже были хорошие. Этим вечером мы втроём — я, жена и дочь — вместе вышли на улицу и обошли много домов в поисках лучших сладостей. И, разумеется, на дне мешка со сладостями оказалась странная конфета, которую не решился бы трогать ни ребёнок, ни взрослый. Это неизбежная часть любого Хеллоуина.

Как я уже сказал, год выдался не из лёгких. В этом году на Хеллоуин было гораздо холоднее, чем в прошлом. А ещё немного темнее и намного тише. Обстановка была, я бы даже сказал, мрачной. Количество семейных фотографий в нашем доме сократилось. Вот так обстояли дела.

Мы с Кэрол обсудили наши планы на завтра. На субботу. Мы могли бы отдохнуть. Идти нам было некуда, никаких важных планов не было. Рано утром обещали дождь и похолодание. Совсем скоро зима. Я подумал о холодных днях, о деревьях без листьев и понял, что ещё не готов к этому.

Часы показывали почти полночь. Время фильма ужасов. Да-да, была у меня такая традиция. Каждый Хеллоуин ровно в полночь я выбирал из своей коллекции DVD-дисков какой-нибудь старый фильм ужасов. А дисков у меня было много. Кэрол устала за день, к тому же она всё равно не очень-то любила ужасы, поэтому я поцеловал её, пожелал спокойной ночи и, когда она стала подниматься по лестнице, полез в свою коллекцию в поисках фильма, название которого уже держал в уме. Нашёл: «Призрак дома на холме», первая версия 1963 года, чёрно-белая картина, от которой мороз по коже. Я уже смотрел его, и не раз. Последний раз — в прошлом году. Я хорошо его знал.

Я вставил диск в DVD-плеер, откинулся на спинку дивана и включил фильм. За окном уныло завывал ветер, будто кто-то оплакивал покойника. Да уж, обстановка под стать празднику. Если не считать, что Хеллоуин почти закончился, и все ведьмочки, чёрные кошки, вампирчики и призраки либо уже спали, либо готовы были вот-вот провалиться в мир грёз.

И когда я успел достать эту белую сверкающую руку из мешка?

Не помню, но это как-то произошло. Может быть, когда в фильме впервые показали дом на холме, эту прекрасную готическую обитель ужаса? Может быть. Но вот я уже поймал себя на том, что смотрю на странную конфету и гадаю, кто мог бросить её в мешок. Я понюхал её.

Пахло мятой.

«Элеонора… Элеонора… Оно знает моё имя…»

Отличный фильм. Но я держал в руке странную конфету — держал в руке призрачную руку, — и мне начинало казаться, что она не только красиво выглядит (пять длинных заострённых пальцев)… и не только приятно пахнет… а что, если она приятна и на вкус? Она вовсе не ядовита. Просто… не такая, как остальные. Необычная. Я никогда раньше таких не видел. Так что… поймите меня правильно, я вовсе не хотел отравиться, просто… это ведь всего-навсего конфета, только сделанная в форме человеческой руки. Разве это имеет какое-то значение?

Пан или пропал. Ну, это же просто смешно — бояться конфеты. То есть, я, конечно, не боялся. И откусил один палец. Хрустящий. Это определённо… мята? Нет, не совсем. Мятный привкус есть, но… кажется, туда добавлена корица? Или масло гвоздики? Вкус напомнил мне кое-что: восковые губы, я до сих пор помнил их вкус. Незабываемый, но… необъяснимый.

Ничего плохого не случилось. Я съел всю конфету. Хрустела она вполне приятно.

А теперь — драма, чёрно-белый ужас и одинокая страдающая душа, обитающая в доме на холме.

Как я уже сказал, время близилось к полуночи. Почти полночь. Ещё несколько шажков секундной стрелки, и очередной Хеллоуин останется в прошлом.

Вот только я уже не был в своей гостиной, я больше не смотрел фильм на большом экране.

Нет.

Я был в другом месте. Это произошло, когда я моргнул? Или когда отвёл глаза от экрана, чтобы посмотреть на часы? Или это случилось в промежутке между ударами моего сердца?

Это уже была не моя гостиная. Я стоял в какой-то другой комнате. Мне показалось, или в воздухе слегка пахло порохом? Комната была маленькая, будто бы гостиничная. Тёмная. Печальная. Окна плотно завешаны шторами, словно старые раны: зашиты, но не до конца излечены. Они выглядели так, будто уже долгое время сквозь них не проходил ни свет, ни жизнь.

У зашторенных окон на стуле сидел седовласый мужчина средних лет. На лоб ему свешивалась седая прядь. Он без любопытства взглянул на меня, а затем снова отвернулся. Его лицо оставалось в тени. Он заговорил:

— Скажи Мэгги, что она не виновата, — сказал он. — Скажи, что я любил её, но был слишком слаб. Я мог бы винить во всём этом азартные игры, я мог бы много что винить. Но винить я должен только самого себя. Она пыталась быть сильной за нас двоих, а я был слеп и не мог оценить этого. Передашь ей это? Передай ей, что она не должна винить себя за то, что я сделал… это был мой выбор. Маргарет Баллард, 309, вторая Южная авеню. Передашь ей?

— Да, — ответил я. Или мне только показалось, что я произнёс это? Маргарет Баллард, 309, вторая Южная авеню. — Да, передам.

Внезапно и человек, и стул, и вся комната вместе с окнами исчезли. Я оказался посреди извилистой дороги, по бокам которой возвышались деревья. Дул сильный ветер, и этот ветер подтолкнул меня в темноту. На обочине стояли двое, молодой парень с юной девушкой, им обоим было лет по шестнадцать-семнадцать. Они держались за руки и улыбались: очевидно, парочка влюблённых.

— Эй! — окликнул меня темноволосый кудрявый парень с горящим взглядом, — взглядом человека, который наслаждается своим бунтарством. Казалось, он готов был прорваться сквозь ветер и оседлать падающую звезду. Девушка тесно прижималась к нему, а он обнимал её так, что они практически слились в единое целое.

— Скажите папе с мамой, что всё хорошо, — сказал он. — Я слишком разогнался. Я идиот. Не сбавил скорость перед поворотом. Но нам так хотелось уехать, так хотелось! Ужасно хотелось. Скажите им, чтобы они так сильно не расстраивались, ладно? Скажите им, что мы любили друг друга… по-настоящему любили, такой любовью, о которой все мечтают. Мы ведь не могли просто взять и разлюбить друг друга, правда же? Скажите им, что мы до сих пор любим друг друга и всегда будем любить. Ладно? Майк и Энн Фрейзер, 622, Овербрук-роуд. Передайте им всё это и передайте то же самое родителям Линн. Джеральд и Кейти Баннерманн, 4114, Милвью-стрит. И ещё, скажите им… пусть они принесут сюда цветы. Ну, просто… тогда мы будем знать, что они нас услышали.

— Хорошо, — сказал я. Ветер то усиливался, то менял направление. Я увидел за спинами влюблённых вмятину на дереве и сломанные ветки. 622 Овербрук-роуд и 4114 Милвью-стрит. — Я всё им передам, — сказал я. Парень так нежно поцеловал девушку в лоб, что я поверил: да, они и правда до сих пор любят друг друга.

Я уже стоял на углу в деловом центре города. На всех светофорах горел зелёный свет, но на дорогах не было ни единой машины, потому что была полночь, Хеллоуин, и все в городе уже спали.

Все, кроме маленького темноволосого мальчика, который стоял на дороге и улыбался мне, будто своему знакомому. Кажется, я его тоже узнал, только никак не мог вспомнить имени, и, кажется, я что-то слышал о той трагедии, что произошла здесь в мае.

— Скажите маме, что мне жаль, но я больше не смогу быть главным мужчиной в доме, — сказал он. — А ещё, пусть она перестанет сидеть дома одна, пусть снова знакомится, встречается с людьми. Когда меня сбила машина, мне было совсем не больно. Это был просто несчастный случай. Я бежал, хотя не должен был здесь бегать. Но скажите маме, что я не хочу, чтобы она опускала руки, не хочу, чтобы она пошла за мной. Я мечтал полетать на самолёте, но никогда не летал, и… когда это случилось… я почувствовал, будто летаю. Скажите ей, что я люблю её и хочу, чтобы она жила, как раньше. Пусть снова играет в бинго, вдруг опять выиграет джек-пот? Мэри Уолдрен, 744 Кларк-стрит. Только стучитесь посильнее, она обычно сидит в дальней части дома и может не услышать.