Бун терпеть не мог возвращаться в ту комнату, где лежала спящая Паддинг. «Она думает, я на нее запал!» Бун презрительно фыркнул. Ну что ж, после того как он получит в свои руки все эти миллиарды, он сможет выбирать из настоящих красоток. Паддинг уже не так симпатична, как раньше.

Позолота королевы красоты пообтерлась, а под ней оказался самый обычный картон. Бун миновал Гейтхауз и поехал по дороге, ведущей в Лоджию.

Каким эффектным местом будет Лоджия, когда он вступит в права наследства! Надо выкинуть все эти проклятые статуи, рыцарские доспехи и прочее дерьмо и поставить красивую современную мебель. Целый этаж будет отдан видеоиграм, а в подвалах он сделает искусственные гроты, где потоки воды будут окрашены в разные цвета. Он выстроит себе спальню с красными стенами, огромной, покрытой черным мехом кроватью и зеркальным потолком. Приемам не будет конца, и если он захочет, то станет скакать по коридорам на лошадях.

Бун часто приходил в Лоджию, чтобы побродить внутри, представляя, как она будет выглядеть, когда он тут поселится. Иногда он говорил Паддинг и матери, что идет в конюшни, но вместо этого шел в Лоджию. Бун думал, что это самое прекрасное место в мире. От ее величия и необъятности порой хотелось кричать. А еще в тиши Лоджии он мог сидеть в кресле и сознавать, что очень скоро все это будет принадлежать ему.

Он никогда не боялся Лоджии. Она его тоже любила и хотела, чтобы он был ее хозяином. В своих снах последние несколько месяцев Бун видел Лоджию, всю залитую светом, а в окнах двигались фигуры, как будто пришедшие на прием, который Бун планировал устроить сразу же после вступления в права наследства. Такие сны теперь снились почти каждую ночь, и в некоторых его звал тихий голос, выводивший его из сна в сильно приподнятом настроении.

Его звала Лоджия. Хотела заключить его в объятия, и сам он желал этого всю жизнь.

Бун проехал через мост и остановился под аркой. Затем вышел под мелкий дождь, нетвердой походкой приблизился к багажнику, отпер его и достал фонарь и карту первого этажа, которую сделал сам. Он включил фонарь и направил свет на ступеньки.

Парадный вход Лоджии был открыт нараспашку. Уже несколько раз Бун приходил сюда и обнаруживал, что дверь распахнута настежь. Он говорил об этом Эдвину, который обещал присмотреть за Лоджией. Опасность, что сюда кто-то проникнет, была невелика, и Бун это знал. Не говоря уже обо всех этих историях про Страшилу, который бродит рядом с поместьем. Бун полагал, что Лоджия постепенно деформируется и теперь дверь уже не закрывается как следует. А еще эти глубокие трещины на стенах… Укрепление Лоджии будет первейшей задачей, когда Бун получит наследство.

Он вошёл, следуя за лучом фонаря, в Лоджию и сразу почувствовал сладостное головокружение. Снова он в своем любимом мире, и от радости хочется кричать. Бун прошел через фойе мимо большого фонтана со статуями в сумрачную приемную с темно-синими диванами и стульями, столами из красного дерева и висящими на потолке флагами всех стран мира.

В Лоджии стояла абсолютная тишина, и Бун продолжал идти через огромные комнаты. Выйдя в изгибающийся коридор, Бун прошел по нему ярдов сорок и открыл большую раздвижную дверь. За ней был главный кабинет; фонарь высветил знакомые предметы: несколько черных кожаных кресел, расположенных вокруг кофейного столика из розового дерева, темная плита письменного стола с вырезанными на ней головами львов, ковер из шкур белых медведей и полки, заставленные графинами и стаканами. Короткая лестница вела к двери, которая, как обнаружил Бун, была надежно заперта.

Он пересёк комнату и подошел к камину из черного мрамора. В нем лежали угли — от того огня, что Бун развел здесь в последний раз. Рядом с камином стоял медный дровник с поленьями, оставшимися еще со времен Эрика, и лежали недавно принесенные Буном газеты. Несколько минут ушло на то, чтобы заложить дрова в камин. Он стукнулся головой о мрамор и пьяно выругался. Затем засунул под дрова газету и поджег ее зажигалкой. Как только пламя вспыхнуло, он отступил. Комната озарилась веселым светом. Бун положил фонарь и подошел к полкам.

В последний свой приход он пил чертовски хорошее виски. Он понюхал несколько графинов, пока его ноздри не уловили изысканный аромат коньяка. Довольно хмыкнув, Бун наполнил бокал и сел за стол. Жидкость мягко, как расплавленное золото, пошла внутрь. «Можно здесь заночевать, — подумал он. — Поставлю стулья в ряд перед огнём и не замерзну». Он вспомнил о старике Эрике, который сидел за этим столом и подписывал важные бумаги. Они бы прекрасно поладили с Эриком, Бун был в этом уверен. Они бы уважали друг друга.

Бун пил коньяк и слушал треск огня. Он никуда не спешил; он чувствовал себя прекрасно; он пребывал в мире, покое и безопасности. Вместо запаха гниющего отцовского тела он вдыхал дым горящего дерева. Бун не знал, долго ли еще выдержит в Гейтхаузе.

Допив ароматный коньяк, поставил стакан и склонил голову набок.

На кофейном столике рядом с большой коробкой из-под сигар лежало что-то, чего вчера здесь не было.

Громоздкая книга с золотым обрезом.

Бун встал, подошел и провёл пальцами по отменной коже переплета. Он поднес книгу поближе к огню и раскрыл.

Внутри были наклеенные на страницы старые фотографии. Бун знал, что Эрик их любил; в Гейтхаузе стены первого этажа были оклеены снимками времен Эрика.

Но сейчас желудок Буна непроизвольно сжался. В альбоме были фотографии трупов.

Солдаты, понял Бун. Окоченевшие во всевозможных позах.

Здесь были снимки, сделанные на поле битвы, в полевых госпиталях и моргах. Были крупные планы: вот боец запутался в колючей проволоке, а вот кто-то лежит, разорванный на куски, на дне грязного окопа. Были тела, истерзанные пехотными минами или гранатами, вдавленные в землю грузовиками или танками. Насколько Бун мог судить по мундирам и вторым планам, это была жатва Первой мировой войны. На другой серии фотографий были обезглавленные трупы, за ними следовали головы и конечности. Бун пристально смотрел на смерть во всех ее страшных проявлениях, и хотя огонь был жарким, он покрылся гусиной кожей.

В книге было несколько сот снимков. Некоторые, отклеившись, падали к ногам Буна. «Да, Эрик действительно любил фотографии, — подумал Бун. — И возможно, именно такие фотографии он любил больше всего».

Где-то хлопнуло. Бун от неожиданности подпрыгнул. «Дверь… — Мысли с трудом ворочались в голове. — Кто-то хлопнул дверью?»

И тут до него с пугающей и трезвой ясностью дошло: захлопнулась входная дверь.

Бун постоял, прислушиваясь. На него смотрели изуродованные трупы с молодыми лицами. Он уронил книгу на пол, отступил от нее и вытер руки о штаны. Затем взял фонарь и вышел в коридор.

В Лоджии как будто стало холоднее; изо рта шел легкий пар. Бун двинулся обратно тем же путем, каким пришёл.

И вдруг остановился.

— Нет, — прошептал он, и эхо вернулось: «Нет, нет…»

Свет фонаря упал на стену, сложенную из грубого камня. Когда Бун шел сюда, никакой стены тут не было. Он приблизился и дотронулся до нее. Камни были холодные и совершенно реальные. Пораженный, он отступил и попытался сообразить, как ее обойти. «Осторожнее, старина Буни, — сказал он себе. — Нет проблем. Надо просто вернуться в кабинет Эрика».

Он подошел к открытой двери кабинета и остановился у порога. Фонарь высветил внутреннее убранство лифта Лоджии. Кабинет исчез.

Бун заглянул в комнату напротив и обнаружил, что это музыкальный салон с большим белым роялем, фисгармонией и арфой. На потолке было изображено голубое небо с перистыми облаками. Ни разу за все время, которое Бун тут провёл, он не видел этого зала. Следующая арочная дверь вела в большой салон, украшенный женскими побрякушками и расписанный бледно-розовыми цветами. На карте, которую Бун развернул трясущимися руками, такой комнаты на первом этаже не было. Потрясенный, он стоял перед лифтом, где несколько минут назад был кабинет. «Ладно, — сказал он себе. — Неувязочка. Нет проблем. Я буду идти, пока не найду комнату, которая мне вроде бы знакома, а затем соображу, как отсюда выбраться».