— С тобой все в порядке? Я имею в виду…

С тобой здесь хорошо обращаются? Все в институте хотят посетить тебя, но доктор Хиллберн сказала, что пока никому нельзя. Кроме меня, то есть. Я рада, что ты захотел увидеть меня.

Был поздний вечер, и последние лучи солнца просачивались в окно напротив кровати Билли. Доктор Хиллберн провела с ним большую часть вчерашнего дня и сегодняшнее утро.

— Доктор Хиллберн звонила в Готорн, как обещала? — спросил Билли.

— Я не знаю.

— Я давно ничего не слышал о своей матери. Я хочу знать, все ли с ней в порядке. — Билли вспомнил слова Меняющего Облик: «Твоя мать умерла. Пришёл ковбой и отстриг ей голову».

Бонни пожала плечами. Доктор Хиллберн просила ее не упоминать мать Билли. Владелец главного магазина в Готорне — Билли дал номер его телефона — рассказал доктору Хиллберн, что Рамона Крикмор погибла, когда среди ночи ее дом охватил огонь. Дом сгорел очень быстро.

— Я так устал, — сказал Билли. Пробежало ли темное облачко по лицу Бонни или нет? Его мозг все еще был перегружен воспоминаниями и эмоциями, поглощенными им в отеле «Алькотт»; он понимал, что чудом избежал смерти от руки Меняющего Облик. Зверь был неспособен разрушить его мозг или лишить рассудка, но когда Билли вспоминал этот труп, ползущий к нему по углям, то начинал дрожать. Была ли это еще одна иллюзия, или же Меняющий Облик обладает способностью использовать мертвых словно плюшевых кукол? В его глазах горела настоящая ненависть — и мрачная безнадежность. Когда Меняющий Облик сбросил эту скорлупу из обгорелой плоти, его глаза погасли, как спиртовые лампы. И где зверь находится сейчас? Ожидает очередного шанса, чтобы уничтожить его?

Они должны встретиться где-нибудь снова. Он был уверен в этом. — Доктор Хиллберн сказала мне, что люди с телевидения сделали видеозапись, — тихо сказал Билли. — Они заперли пленку в сейфе, но вчера ей ее показали. Она сказала, что на ней некоторые духи входили в меня, а некоторые просачивались обратно в стены. Пленка зафиксировала все. Меня, духов в комнате… Все. Она сказала, что они еще не решили, показывать ли эту запись по телевидению или нет, и обещают прислать в институт копию документального фильма. — Он вспомнил заряд эмоций в голосе доктора Хиллберн, когда она говорила ему, что многие парапсихологи хотят посмотреть фильм и встретиться с ним, и что очень скоро его жизнь измениться. Он может не оставаться в Чикаго, сказала она. Чикаго — и особенно институт — для него лишь первая ступень в долгом, трудном путешествии. Глаза доктора Хиллберн блестели надеждой.

Лоб Билли пронзила боль. Его тело стало походить на кучу мокрых тряпок.

— Интересно, есть ли здесь где-нибудь пианино? — сказал он.

— Пианино? Зачем?

— Я люблю играть. Разве я не говорил тебе? Я хочу тебе многое рассказать, Бонни. О моей семье и о кое-чем, называющимся Неисповедимым Путем. Я хочу когда-нибудь показать тебе Готорн. Он неказист, но я там родился. Я покажу тебе мой дом и среднюю школу; я покажу тебе тропинки, по которым я любил ходить, когда был маленьким. Я возьму тебя туда, где в скалах поют ручьи и где можно услышать голоса тысячи различных птиц. — Он посмотрел на Бонни с надеждой. — Хочешь?

— Да, — ответила она. — Я…

Я думаю, да. Очень.

— Я скоро поправлюсь. Это не займет много времени. — Его сердце забилось чаще. — Я хочу также узнать то, что важно для тебя. Ты возьмешь меня когда-нибудь в Ламезу?

Бонни улыбнулась и нашла его руку под простыней.

— Как ты думаешь, сможет девушка-ковбой поладить с индейцем? — спросил он ее.

— Да. Я думаю, они прекрасно поладят.

Кто-то в телепередаче «Доме на Холме Призраков» закричал, и Бонни вздрогнула, но потом рассмеялась. Звук ее смеха согревал Билли так, будто он стоял у растопленного камина. Вдруг он тоже засмеялся; Бонни наклонилась к нему со своими светящимися странными глазами, и их губы соприкоснулись. Бонни отпрянула с покрасневшим лицом, но Билли обхватил руками ее голову и притянул к себе. На этот раз их поцелуй был более продолжительным и глубоким.

— Я лучше пойду, — сказала наконец Бонни. — Доктор Хиллберн просила меня вернуться до темноты.

— Хорошо. Но ты придешь завтра?

— Как только освобожусь, — кивнула она.

— Передай от меня привет всем остальным, ладно? И спасибо, что пришла навестить меня. Огромное спасибо.

— Отдыхай, — сказала Бонни и осторожно поцеловала его в лоб. У дверей она остановилась, чтобы сказать:

— Я хочу посмотреть вместе с тобой Готорн, Билли. Очень-очень. Она вышла, а Билли продолжал улыбаться, не веря в то, что все идет как нельзя лучше.

Она мертва, она мертва.

Пришёл ковбой и отстриг ей голову.

Я буду ждать тебя.

Когда в половине шестого нянечка принесла обед, Билли спросил ее насчет пианино. Она сказала, что одно есть на четвертом этаже, в часовне, однако ему нужно лежать и отдыхать. Приказ доктора.

После ее ухода Билли немного поковырялся в своем обеде, немного полистал «Трибьюн», а затем, в беспокойстве и тревоге, одел халат, выданный в госпитале, и выскользнул в коридор к лестнице. Он не заметил крепкого мексиканского санитара, моющего полы рядом с его палатой. Санитар отложил швабру и достал из кармана передатчик.

На четвертом этаже Билли направился к часовне. Она была пуста, а рядом с алтарем с большим медным крестом стояло старенькое пианино. Стены были покрыты тяжелой красной драпировкой, которая поглощала звук, однако он все же закрыл двери часовни. Потом он сел за пианино и поприветствовал его, словно старого друга.

Полилась тихая песня боли, сотворенная эмоциями, взятыми им у духов в отеле «Алькотт». Поначалу она была диссонирующей, ужасной мелодией, в которой высокие ноты звучали как кричащие голоса. Постепенно, по мере игры, ужас начал покидать Билли и музыка начала становиться более гармоничной. Он закончил только тогда, когда почувствовал себя полностью очищенным и обновленным, и не имел представления о том, как долго он находился за инструментом.

— Это было чудесно, — сказал мужчина, стоявший рядом с дверью. Билли обернулся и увидел, что это был санитар. — Я наслаждался.

— Как долго вы здесь находитесь?

— Около пятнадцати минут. Я проходил по коридору и услышал вас. — Он подошел ближе. Это был крепко сбитый мужчина с коротко подстриженными волосами и зелёными глазами. — Это вы сами написали?

— Да, сэр.

Санитар встал рядом с Билли, облокотившись на пианино.

— Я всегда хотел играть на музыкальном инструменте. Однажды попробовал на контрабасе, но из этого ничего не вышло. Думаю, у меня слишком неуклюжие руки. Как вас зовут?

— Билли Крикмор.

— Хорошо, Билли…

Почему бы вам не сыграть еще что-нибудь? Для меня.

Он пожал плечами.

— Я не знаю, что играть.

— Что-нибудь. Мне всегда нравилась фортепьянная музыка. Знаете что-нибудь из джаза?

— Нет, сэр. Я играю то, что чувствую.

— Правда? — мужчина присвистнул. — Хотелось бы мне так уметь. Попробуйте, а? — он кивнул на клавиатуру с застывшей на широком лице улыбкой.

Билли начал играть, взяв несколько аккордов, в то время как мужчина переместился так, чтобы ему было видно руки Билли.

— На самом деле я играю недостаточно хорошо, — объяснил Билли. — У меня не было должной практики в послед… — Внезапно он почувствовал резкий медицинский запах. Он начал поворачивать голову, но сзади за шею его схватила крепкая рука, а друга прижала к его рту и носу мокрую тряпку, заглушая его крик.

Через минуту-другую раствор хлороформа подействовал. Он хотел использовать на нем иглу, но не захотел портить парню шкуру. Тот, кто умет так играть на пианино, заслуживает уважения.

Санитар-мексиканец, охранявший дверь снаружи, вкатил тележку с бельем. Они уложили Билли на самое дно тележки и засыпали простынями и полотенцами. Затем тележку покатили по коридору и спустили вниз на лифте, Снаружи ее ждал автомобиль, а на маленьком аэродроме к югу от города — самолет. Десять минут в машине Билли проспал. На аэродроме ему сделали инъекцию, чтобы быть уверенными, что он проспит всю дорогу до Мексики.