После того, как это случилось, после того дня, когда разразился шторм и в жизнь Мура ворвался ужас, после того как доктора определили его апатию, бессонницу и, позднее, приступы ярости как «синдром выжившего», отец встретился с ним в гостиной их родового дома; льдистые глаза старика всматривались в Мура сквозь синий дым кубинской сигары. Мур не смотрел на отца, вместо этого он сосредоточенно изучал огонь, пылавший в огромном мраморном камине.

— Если у тебя снова неприятности с полицией, Дэвид, — наконец скрипуче объявил отец, — я не намерен тебе помогать. Я хочу, чтобы ты уяснил это здесь и сейчас. С меня довольно кабацких драк и уничтожения общественной собственности.

Молодой человек хранил молчание. В камине ярко вспыхнуло полено.

— Ну? Тебе нечего мне сказать?

Мур медленно повернул голову; два ледяных взгляда встретились.

— В последний раз я не просил тебя помогать, — спокойно напомнил он.

— Черт побери, иначе было нельзя! — Старик взмахнул сигарой, просыпав пепел на восточный ковер. — Или, по-твоему, я должен был оставить тебя ночевать в камере, чтобы утром какой-нибудь проклятый репортеришка нашёл тебя там, опухшего от пьянства, и накропал историю о том, как сынок Хортона Мура упился, начал буянить и перебил все до единого светофоры в восьми кварталах города? Боже правый! Именно это, конечно же, и мечтают увидеть мои вкладчики!

— Да пошли твои вкладчики знаешь куда, — неслышно для отца прошептал Мур.

— Ты и сейчас сидел бы за решеткой, если бы не мои связи в городском совете! — сверкая глазами, продолжал старик. — Господи, мальчик, к чему ты катишься? Заруби себе на носу, в роду Муров не было паршивых овец! И я, покуда я жив, не стану сидеть сложа руки и смотреть, как ты превращаешься в позор семьи! Не стану!

Мур кивнул, но ничего не сказал; он слышал, как потрескивает огонь в камине, и ему казалось, что это море разбивается о камни.

— Не знаю, не знаю, — пробормотал его отец, выпуская струю дыма, которая, закручиваясь кольцами, поднялась к картине над каминной полкой. С портрета на Мура смотрела еще одна пара изобличающих суровых глаз: дед. — Возможно, дело в том, что ты единственный ребёнок в семье… может быть, поэтому я до сих пор был так снисходителен к тебе. Может быть, я слишком любил тебя — не знаю… Слава Богу, что твоя мать не дожила и не видит, во что ты превратился!

Мур наконец взглянул в лицо отцу, да так яростно, что тот замолчал.

— А во что я превратился? Ты хотел сделать из меня то, чем я никогда не хотел быть; мне противна сама мысль о конторе, о тесных стенах, о мертвом шелесте бумаг. Ты ведь твердил коллегам, что я — прирожденный администратор? Истинный Мур? Нет. Я туда не вернусь.

— Чем же ты тогда собираешься заниматься, идиот? Черт побери, ты же получил специальное образование! Никем другим ты быть не можешь! Боже правый, я знаю, что ты пережил очень тяжелое время, но ты ведешь себя, как помешанный! Их нет уже полгода, Дэвид! Они не вернутся, и единственное, что ты теперь можешь сделать, это снова впрячься в работу и делать свое дело!

— Нет, — сказал он. — Не могу.

— Понимаю, — кивнул отец; он вынул сигару изо рта и холодно, саркастически улыбнулся. — Не можешь или не хочешь?

— И то и другое.

— Тогда, если ты не возьмешь себя в руки, как подобает мужчине, — Мур-старший едва заметно подался вперёд, — ты мне не сын. Я ошибался в тебе. Теперь я это вижу.

— Возможно. — Дэвид Мур поднялся; разговор подходил к концу, и, как обычно, последние реплики напоминали утратившие силу удары усталых гладиаторов. — Я скажу тебе, что я буду делать. Я давно раздумывал над этим. Я буду путешествовать, где — неважно. Я буду переезжать с места на место, пока не увижу все, что хочу увидеть, и, может быть, пока не найду место, где мог бы снова осесть. Здесь мне больше нечего делать.

— Ну разумеется. Ты собираешься бежать. От меня. От себя. Что ж, валяй, беги! Мне плевать! Куда же ты удерешь? Чего ты ищешь — еще одну такую же девицу?.. — Он вдруг умолк, подавившись последним словом: сын обернулся к нему, и накал его ярости заставил старика отшатнуться. Мур-старший закрыл рот, но постарался, чтобы Дэвид этого не заметил — ему не хотелось, чтобы сын думал, будто он испугался.

Мур справился с собой и сказал:

— Когда я был маленьким и ничего не понимал, — сказал он, — ты любил рассказывать мне, как мы с тобой похожи. Теперь я мужчина и вижу, какие мы разные.

— Тогда валяй, — сказал старик. — Беги.

Мур еще раз заглянул отцу в лицо и внезапно увидел того, с кем в действительности сейчас говорил; отец быстро отвел взгляд.

— Я лучше пойду, — сказал он наконец.

— Я тебя не держу.

— Да, больше тебе меня не удержать. Извини, я не хотел говорить тебе о своем решении в таком тоне.

— Какая разница? Главное, что ты сказал.

Установилось неловкое молчание; Мур шагнул вперёд и подал отцу руку:

— До свидания.

— Ты вернешься, — сказал старик, подчеркнуто не замечая протянутой ему руки.

Тогда-то Дэвид Мур и ушёл от своей прежней жизни. Он кочевал по разным странам, жил то в сельской глуши, ближе к земле, то в море, на кораблях, и, не ведая, что движет им, знал — нужно сделать еще шаг. И еще. И еще. Вернулись старые кошмары — в круговерти ветра и взбесившихся вод «Баловень судьбы» рассыпался под ним в куски; ему начал мерещиться голос Бет — он то окликал его откуда-то издалека, то истаивал, то шептал в самое ухо: «Дэвид…» — и растворялся в молчании. Это раздражало его, тревожило, но он начал прислушиваться, ждать. Порой Мур сомневался, в здравом ли он уме, но иногда его охватывала уверенность в том, что Бет рядом, старается пробиться к нему сквозь единственную разделяющую их преграду — барьер между жизнью и смертью.

В тёмной дощатой хижине в Сингапуре женщина с вычерненными зубами и кошачьей улыбкой уставила на него неподвижный взгляд поверх блюда с пожелтевшими костями, зачерпнула их обеими руками, покатала в ладонях и высыпала обратно. Это были обычные куриные кости, но женщина, казалось, видела в них нечто диковинное и значительное.

В полумраке, сгущавшемся у стен, стояли моряки с сухогруза Мура. «Что, парень, получишь богатое наследство?» — поддел один, и все рассмеялись. «Черта с два наследство, — отозвался другой, — хороший трипак он получит, а если нет, стало быть, он у нас везунчик».

— Вас кто-то ждёт, — тонким голосом сказала гадалка. Матросы захохотали, последовал обмен грубыми замечаниями. Мур заглянул женщине в глаза и поверил. — Их двое, — сказала она. Она снова взяла кости, покатала, высыпала на блюдо.

— Какого черта мы тут делаем? — спросил кто-то.

Гадалка посмотрела Муру в лицо, ее губы влажно блестели.

— Впереди у вас еще очень далёкий путь, — сказала она. — Я не вижу, где они. Но они не двинутся с места, пока вы их не найдете.

— Кто они? — спросил Мур, и при звуке его голоса смешки стихли.

— Женщина. Высокая. Очень красивая. Мужчина. Нет. Ребёнок, мальчик. Они в смятении, они не понимают, отчего вы их не слышите.

— Я… — начал Мур и осекся. — И все?

Гадалка покатала кости, бросила на блюдо и долго, тщательно всматривалась в них, словно искала одну определенную. Потом покачала головой.

— Нет. Остальное пока скрыто. — Она протянула руку за деньгами. — Есть еще желающие?

Огни грузового судна исчезли, горизонт снова стал черным, над ним висели редкие, яркие точки — звезды. Мур раздавил окурок в пепельнице. Верить и не верить было одинаково трудно. Впрочем, ему хотелось верить, ему отчаянно нужно было верить — может быть, оттого, что Кокина расслабляла его, внушала чувство, что здесь конец его пути. Но ответов на вопросы, которые терзали его денно и нощно, подчас доводя до слез, ибо он не понимал, ответов на эти вопросы по-прежнему не было. Почему он не погиб вместе с Бет и Брайаном? Почему спасся? Почему судьба привела его… сюда? На Кокину? Чтобы найти — что? «Остальное пока скрыто», — сказала ему старуха-гадалка.