— Массанго! — повторила старуха, зыркнув в сторону подводной лодки. И позволила увести себя домой (она жила на берегу гавани неподалеку), двигаясь как сомнамбула. Кип проводил ее взглядом, озадаченный только что услышанным. Что это было? Какое-нибудь дьявольское заклинание? По Фронт-стрит к ним катил помятый зелёный грузовичок-пикап. Съехав с дороги на песок, он сбавил скорость. Из пикапа вылез Мур и пошел через пляж к констеблю.
— Кто это? — спросил Мур, и Кип заметил тёмные круги вокруг глаз друга, как будто Мур спал всего пару часов.
— Кифас, рыбак, — ответил констебль. — Вряд ли ты знал его…
Мур посмотрел на брезент, которым был прикрыт труп, вскинул глаза и уставился на подводную лодку.
— Как это произошло? — спросил он со странной интонацией в голосе.
— Вероятно, течения освободили лодку, и она налетела на ялик старика. Теперь смотреть на беднягу не очень-то приятно, — Кип взглянул на кучку островитян, стоявших поодаль. — Все свободны. Мне нужны два человека нести тело, остальные могут идти по домам.
— Боже мой, — пробормотал Мур, едва толпа рассеялась. — Я увидел с балкона, как эта штуковина вошла в гавань, и когда увидел толпу на берегу, то сразу понял — беда, но я не знал…
— Ну что, понесем к его преподобию? — К ним подошел какой-то мужчина.
Кип хотел было согласиться, но потом отрицательно помотал головой, глядя куда-то за плечо островитянина.
— Пожалуй, это ни к чему, — наконец сказал он.
Все повернулись в ту сторону, куда смотрел констебль. На песке, среди длинных утренних теней, стояла, опираясь на тонкую черную трость, высокая, худая фигура, вся черная: черное одеяние, такая же черная кожа — сплошная чернота, лишь сияли отраженным светом круглые стёкла очков. Человек этот помедлил и неторопливо двинулся к собравшимся, вонзая трость в песок перед собой. На шее у него Мур заметил что-то блестящее. Это был стеклянный глаз на длинной цепочке. Ни на кого не глядя, Бонифаций наклонился над телом и приподнял брезент. Он быстро перекрестился, прикрыл труп грубой тканью, прошел мимо Мура и констебля и уставился на подводную лодку — так, как если бы смотрел в лицо старинному врагу. Его глаза на миг вспыхнули, потом превратились в маленькие щелки.
— Надо понимать, этот корабль прошел по проливу между рифами,
— сказал Бонифаций. Он дышал прерывисто, словно ему не хватало воздуха.
— Она раздавила Кифаса… — начал Кип.
— Да, мне сказали. — Бонифаций окинул двух негров оценивающим взглядом. — Несите-ка его в церковь, ребята.
Они покорно подняли брезентовый сверток и двинулись в сторону Фронт-стрит.
— Где вы ее нашли, Мур? — полюбопытствовал Бонифаций, глядя не на Дэвида, а на лодку.
— На одной из отмелей Бездны, на глубине примерно сто пятьдесят футов, может, чуть больше…
— И что с ней будет дальше?
— Пока что, — ответил Кип, — она останется там, где она сейчас.
Бонифаций круто обернулся к констеблю.
— Но нельзя же… — начал его преподобие, и висевший у него на шее глаз заблестел на солнце. Во взгляде священника светилась сила, которую Кип не замечал раньше. — Нельзя оставлять этот корабль в гавани. Вы должны отбуксировать его обратно к Бездне, продырявить и затопить. Понимаете?
— Нет, — ответил Кип. — Не понимаю…
— Один человек уже погиб, — спокойно проговорил его преподобие.
— Не довольно ли?
— Минуточку, — вступил в разговор Мур. — Это был несчастный случай…
— Ну, разумеется, — произнес его преподобие с некоторой долей сарказма в голосе. — Послушайте меня, Кип, уберите этот корабль из бухты. Он опасен. Там, где он появляется, добра не жди…
— Вуду! — презрительно фыркнул Кип. — На самом деле это никуда не годная развалина, рухлядь, только и всего. Ваше живое участие мне вполне понятно, однако…
— Участие? — по губам священника ящеркой скользнула слабая улыбка. — Да, мне не все равно. — Он поднял стеклянный глаз так, чтобы и Кип, и Мур разглядели его, и солнце растеклось сияющей дугой по выпуклой стеклянной поверхности. — Это мое зрение, моя боль. Я видел страшные вещи и прошу вас — сделайте так, как я говорю…
— Я не верю в ваши видения, Бонифаций, — заметил Кип. — И в ваше вуду я тоже не верю.
— А я и не прошу вас верить в них! — голос его преподобия зазвучал жестче, суровее, и им вдруг открылось то, чего священник, по-видимому, не мог коснуться в обычном разговоре. — Я лишь предостерегаю вас, призываю вас к осторожности. Все, что Господь создал на этой земле, обладает энергией и силой, и этот старый механизм…
— Но его создали не боги, — возразил Мур. — Его создали люди…
Бонифаций мрачно кивнул.
— А разве людьми не управляют боги, будь это боги войны или боги мира? — Он заглянул в глаза Муру и увидел там нечто встревожившее его. Потом повернулся к констеблю. — У всего на свете есть душа, добрая или злая, и я очень хорошо знаком с теми силами, что обитают в этом корабле.
Час от часу не легче, его преподобие собрался не таясь говорить о колдовстве!
— Вы рассуждаете так, словно эта лодка живая, — раздраженно заметил Кип.
— Потому что я знаю это! — свистящим шепотом огрызнулся Бонифаций. — Я помню… — он запнулся и посмотрел на гавань.
— Что помните?
— Огонь, — очень тихо произнес священник.
Кип представлял, о чем идет речь, хотя за годы, проведенные на Кокине, слышал лишь отрывочные упоминания об этом. Во время войны на острове вспыхнул страшный пожар; огонь пронёсся по джунглям и уничтожил десятки людей и почти все хижины островитян. В свое время Кип из чистого любопытства попробовал узнать о пожаре побольше, расспрашивая рабочих на верфи Лэнгстри и старожилов, но никто не захотел рассказывать о несчастье, словно что-то мешало им говорить о нем.
— Ну и что огонь?
Солнце мало-помалу вытесняло тени с лица священника, загоняя их в борозды морщин, и теперь оно походило на древний, весь в трещинках пергамент. Бонифаций довольно долго молчал, а потом с видимым усилием заговорил:
— Вначале мы услышали великий гул в небесах — словно ночное небо обрело голос и ревело, обезумев от страха; этот рев, сперва очень далёкий, делался все громче и громче, и под конец все потонуло в этом шуме, а с ним пришёл страшный, всепоглощающий жар. На верфи прогремел взрыв, потом еще один, и еще. Из окон повылетали стёкла, а людей швыряло на землю словно бы ударами невидимого кулака. Я помню — о да, отлично все помню. Среди лачуг что-то взорвалось, вспыхнул огонь, охватил дома. Ветер раздувал пламя, уносил искры к небу, разбрасывал их по джунглям. Самые сильные из нас помогли бежать из деревни всем, кому еще можно было помочь, и мы ушли в море на нескольких уцелевших у пристани суденышках… — Отец Бонифаций помолчал, с горечью глядя на своих слушателей, потом облизнул пересохшие губы и продолжил: — Мы видели, как на берегу расцветали бутоны огня, как пламя устремлялось в джунгли. Верфь горела; у причала стояло несколько английских грузовых судов и патрульный катер, их пытались вывести в открытое море. Стоял страшный крик, с катера во что-то палили — мы не видели, во что. Неподалеку от верфи, на берегу тогда еще базировалась артиллерийская батарея — бетонные бункеры, в них огромные, грозные орудия; бункеры были построены на склоне над Кокиной, и, когда пушки заговорили, снаряды уносились к горизонту прямо над нашими головами…
Он посмотрел на Кипа, потом на Мура.
— Видите ли, это случилось давно, очень давно, но я до сих пор помню все так отчетливо, словно это было вчера. Весь ужас и жестокость той ночи, все до единой страшные подробности… Нас, жмущихся друг к другу в шлюпах и яликах, засосала трясина кошмара. Остров запылал, и люди начали кричать и плакать, лишь немногие старались восстановить порядок. Боже мой, что это была за пытка! Вся Кокина пылала; те из нас, кому удалось выбраться в открытое море, слышали крики своих близких, оставшихся на острове — и ничем не могли помочь, никуда не могли скрыться от того, что видели. А зрелище было невыносимое. На наших глазах объятые пламенем фигуры, корчась от боли, бежали к морю и бросались в прибой в надежде облегчить свои страдания, но соленая вода лишь усугубляла боль. Вопли, ужасные вопли и стоны раздавались в темноте… Я и на смертном одре буду помнить ту ночь. Однако сквозь толстую завесу клубившегося в воздухе дыма мы услышали звук куда страшнее звуков человеческого страдания и агонии, несшиеся с берега: океан потряс тяжелый удар. Дощатые палубы наших суденышек задрожали, и нам почудилось, что сейчас мы перевернемся и пойдем ко дну. Мы ждали, и вдруг из дыма показалось это, способное своим видом свести с ума, сразу и навсегда поселившееся в наших кошмарах. У одного из людей в моем ялике был при себе револьвер, и, рассвирепев, он стал расстреливать неведомое судно, но ничто не могло остановить его или заставить замедлить ход. Море гремело и бурлило у его бортов, волна, которую оно гнало перед собой, накатила на нас и опрокинула ялик. Мы, словно крысы, цеплялись за перевернутое суденышко, а диковинный корабль — черный, страшный, блестящий, похожий на огромного голодного хищника, прошел прямо перед нами.
