Очередь быстро достигающих цели советских ракет подводного базирования прошлась по восточному побережью, а в это же время бомбардировщики B-1 летели к сердцу России, американские подлодки, окружившие Советский Союз, запускали свое оружие, а ракеты НАТО и Варшавского Договора визжали над Европой. Русские подлодки, находившиеся в засаде у западного побережья США, запустили ядерные боеголовки, поразившие Лос-Анджелес, Сан-Франциско, Сан-Диего, Сиэтл, Портланд, Феникс и Денвер, а затем русские разделяющиеся ядерные боеголовки на межконтинентальных баллистических ракетах, воистину чудовищные монстры, отправились в сторону Аляски и Северного полюса и в течение минут поразили базы ВВС и среднезападные ракетные установки и испепелили города в глубине континента. Омаха оказалась первой мишенью, а с ней и Штаб Стратегических ВВС. В 12:09 в наушниках оператора поступил последний искаженный сигнал от Северо-Американских ПВО: «Последние птички улетели».

И с этим сообщением, означавшим, что несколько последних крылатых ракет или Минитмен-3 были запущены из тайных бункеров где-то в Западной Америке, остатки НОРАД тоже взлетели на воздух.

Хэннен был в наушниках, через которые к нему поступали донесения по мере их обработки. Президент наушники снял после того, как погибла НОРАД. Во рту у него был привкус пепла, и ему страшно было подумать о том черном чемоданчике, что располагался через проход от него.

Хэннен слушал отдаленные голоса командиров подлодок и пилотов бомбардировщиков, все еще охотившихся за мишенями или пытавшихся избежать поражения в быстрых яростных стычках на половине планеты. Морские силы обеих сторон были уничтожены, и теперь Западная Европа была меж огней наземных войск. Его внимание было приковано к далеким, призрачным голосам, плывшим по штормам атмосферных помех, потому что думать о чем-нибудь другом кроме работы в данный момент означало сойти с ума.

Его не зря звали Железный Ганс, он знал, что нельзя давать ослаблять себя воспоминаниями и жалости.

Атмосферные вихри подхватили воздушный командный пункт, его резко швырнуло вверх, а потом он стал снижаться с тошнотворной скоростью. Президента прижало к подлокотникам его кресла. Он знал, что больше не увидит ни жену, ни сына. Вашингтон стал лунным пейзажем с дымящимися руинами, в обуглившемся здании архива превратились в пепел и Декларация Независимости, и Конституция, в аду Библиотеки Конгресса уничтожены старания миллионов людей.

Ему хотелось плакать и кричать, но он был Президентом Соединенных Штатов. На его запонках была президентская печать. Ему вспомнилось, как из далекого прошлого, как он спрашивал Джуману, подойдет ли голубая в полоску рубашка к его светло-коричневому костюму. Он был не в состоянии выбрать галстук, потому что решение таких вопросов давалось ему с трудом. Он больше не мог думать, больше не мог что-нибудь выработать: мозг его был как солончаковое болото. Джумана выбрала ему подходящий галстук и вставила запонки в рубашку. Потом он поцеловал ее и обнял сына, и люди из секретной службы отвезли его вместе с другими семьями персонала в подземное убежище.

Все это уничтожено, подумал он. О, Господи…

Все уничтожено!

Он открыл глаза и сдвинул шторку с окошка. Черные облака, пламенеющие красными и оранжевыми шарами, окружали самолет. Из их глубины выстреливали клочья огня и пробивались молниями вверх на тысячи футов выше лайнера.

Однажды, — подумал он, — нам понравилось играть с огнём.

— Сэр? — мягко спросил Хэннен. Он снял наушники. Лицо Президента было серым, рот сильно дрожал. Хэннен подумал, что Президента тошнило от виражей. — Вам плохо?

Безжизненные глаза шевельнулись на бледном лице.

— Я в порядке, — прошептал он и едва заметно улыбнулся.

Хэннен прислушался к голосам, доносившимся из наушников.

— Последний из B-1 только что сбит над Балтикой. Советы восемь минут назад разрушили Франкфурт, а шесть минут назад по Лондону был нанесен удар разделяющейся боеголовкой межконтинентальной баллистической ракеты, — пересказал он Президенту.

Тот сидел неподвижно, как каменный.

— Какова оценка потерь? — устало спросил он.

— Еще не поступила. Голоса настолько искажаются, что даже компьютеры не в состоянии разобраться в них из-за всех атмосферных помех.

— Мне всегда нравился Париж, — прошептал Президент. — Вы знаете, Джумана и я провели в Париже медовый месяц. Как в Париже?

— Не знаю. Из Франции еще ничего не поступало.

— А Китай?

— Пока молчание. Думаю, что китайцы терпеливо ждут.

Лайнер подпрыгнул и опять снизился. Двигатели выли в замусоренном воздухе, борясь за высоту. Отражение голубой молнии мелькнуло на лице Президента.

— Ну, что ж, — сказал он. — Вот мы сейчас здесь. И куда мы отсюда отправимся?

Хэннен хотел было начать отвечать, но так и не нашёл, что сказать. У него перехватило горло. Он потянулся, чтобы опять закрыть окно, но Президент твердо сказал:

— Не надо. Оставьте. Я хочу видеть.

Голова его медленно повернулась к Хэннену.

— Все кончилось, не так ли?

Хэннен кивнул.

— Сколько миллионов уже мертвы, Ганс?

— Не знаю, сэр. Я бы не беспокоился…

— Не опекайте меня, — неожиданно закричал Президент так громко, что даже суровый капитан ВВС подскочил. — Я задал вам вопрос и жду на него ответа: точную оценку, прикидку, все, что угодно! Вы слушали донесения. Скажите мне!

— В северном полушарии, — начал, дрожа, Министр Обороны, его железное лицо стало расплываться, как дешевая пластмасса. — Я бы оценил…

Между тремястами и пятьюстами пятьюдесятью. Миллионов.

Глаза Президента закрылись.

— А сколько умрут за неделю, считая с сегодняшнего дня? За месяц? За шесть месяцев?

— Возможно…

Еще двести миллионов за следующий месяц, от ран и радиации. А после этого…

Никто, кроме Бога, не знает.

— Бога, — повторил Президент. Слеза пробилась и скатилась по щеке. — Бог сейчас смотрит на меня, Ганс. Я чувствую, что он смотрит на меня. Он знает, что я погубил мир. Я… Я погубил мир.

Он закрыл лицо руками и застонал. Америка пропала, — подумал он. Исчезла. — О, — всхлипнул он. — О…

Нет!

— Думаю, что пора, сэр. — Голос Хэннена был почти нежным.

Президент поднял глаза. Его мокрые остекленевшие глаза повернулись к черному чемоданчику через проход. Он отвел снова взгляд и стал смотреть наружу. «Как много людей могло остаться в живых после такого опустошения?» — мучил его вопрос. Нет, лучше было спросить: «Как много людей хотели бы после этого остаться в живых?» Потому что в своих докладах и исследованиях на военную тему ему было ясно одно: сотни миллионов погибших в первые часы будут счастливцами. Это те, кто останутся в живых, будут страдать от тысяч видов проклятия.

Я все еще Президент Соединенных Штатов, — сказал он себе. Да. И мне все еще остается принять еще одно бесповоротное решение.

Лайнер задрожал, как будто ехал по булыжной мостовой. На несколько секунд он зарылся в черные облака и во тьме свет вспышек и шаровых молний врывался в окна. Потом он переменил курс и продолжил кружение, уклоняясь от черных столбов.

Он подумал о жене и сыне. Пропали. Подумал о Вашингтоне и Белом Доме. Пропали. О Нью-Йорк-Сити и Бостоне. Пропали. Подумал о лесах и шоссейных дорогах на земле под собой, подумал о лугах и прериях и пляжах. Пропало, все пропало.

— Давайте, давайте все же приступим.

Хэннен с щелчком открыл подлокотник кресла и выдвинул маленький пульт управления. Нажав кнопку, включил связь между апартаментами и пультом пилота, потом набрал свое кодовое имя и повторил координаты нового курса. Лайнер сделал вираж и полетел вглубь континента, удаляясь от руин Вашингтона.

— Мы будем в зоне приема через пятнадцать минут, — сказал он.

— Не…

Помолитесь ли вы со мной? — прошептал Президент, и оба они склонили головы.

Когда закончили молитву, Хэннен сказал:

— Капитан? Теперь мы готовы, — и уступил свое место офицеру с чемоданчиком.