— Эй! — позвал Майкл. — Есть тут кто-нибудь?

Скрипнули пружины. На старом коричневом диване лежал ворох грязной одежды. Кипа тряпья зашевелилась, и гости увидели, как она вдруг приподнялась, заставив жалобно застонать пружины.

— Господи Иисусе! — выдохнул Лазарь. — Что это?

Кем бы ни оказалось странное существо, оно потянулось к стоявшей на полу рядом с диваном бутылке водки. Темная ручища вынула пробку, подняла бутыль, и жидкость забулькала в глотке. Потом человек рыгнул. Живая копна с трудом поднялась на ноги, оказалось, что в ней больше метра восьмидесяти росту.

— Позалуйте! — Голос был хриплым и невнятным. Женский голос. — Позалуйте! — Она подошла поближе, и на нее упал красный отсвет пламени печи. Половицы жалобно трещали у нее под ногами. Как ее вообще выдерживает пол?! Она весила, должно быть, не меньше ста десяти килограммов, при росте около метр восемьдесят пять. Она подошла к ним поближе — гора на нетвердо ступающих ногах. — Позалуйте! — снова сказала она, и ее широкоскулое морщинистое лицо расплылось в улыбке; изо рта у нее торчали три зуба.

Миндалевидный разрез глаз, как у эскимоса, а глаза — вокруг которых залегли глубокие морщины — были светло-голубыми. Смуглая кожа, прямые, постриженные в кружок волосы, рыжие, как медная проволока: сочетание передаваемых из поколения в поколение генов двух рас — скандинавов и эскимосов. Обитательница дома, оказавшаяся столь колоритной фигурой, стояла пред ними, улыбаясь и кутаясь в пестрые одеяла. Глядя на морщинистое лицо и седину в волосах, Майкл решил, что ей, наверное, около пятидесяти.

Она протянула им бутылку.

— Позалуйте? — спросила она. В ноздре у нее блестела золотая серьга.

— Позалуем! — ответил Лазарь, выхватив у нее бутылку и отхлебнув изрядный глоток огненной жидкости.

Дыхнув в сторону, он снова припал к горлышку. Майкл решительно отобрал у него бутылку и возвратил владелице, которая, облизав горлышко, отпила еще глоток.

— Как вас зовут? — спросила Чесна по-немецки. Женщина замотала головой. Чесна попыталась составить фразу по-норвежски, хотя почти не знала этого языка. Тогда она прижала руку к груди. — Чесна. — Показала на Майкла: — Майкл. — А потом на довольного русского: — Лазарь.

— А! — радостно закивала собеседница и указала рукой себе между ног. — Китти! — сказала она. — Позалуйте!

— Кругом, черт возьми, одни проблемы, — глубокомысленно изрек Лазарь.

Хижина не блистала чистотой, зато здесь было тепло. Майкл снял парку и повесил ее на гвоздь, в то время как Чесна пыталась найти общий язык с крепко набравшейся хозяйкой хижины. Ей удалось узнать только то, что женщина живет здесь и что водки у нее предостаточно.

Открылась дверь, и колокольчики снова забренчали. Вошел Гуркс.

— Ну вот и я! — сказал он, снимая тяжелое пальто. — А вы, я вижу, уже успели познакомиться!

При виде его Китти захихикала, залпом опрокинула в себя все, что оставалось в бутылке, и плюхнулась на затрещавший под ней диван.

— С мебелью она обходится довольно сурово, — признал Гуркс, — но во всем остальном довольно мила. Кто у вас за главного?

— Я, — ответила Чесна.

— Хорошо. — Гуркс заговорил с Китти на певучем диалекте. Китти кивнула и, перестав улыбаться, начала пристально разглядывать Чесну. — Я сказал ей, кто вы, — объяснил Гуркс. — Она ждала вас.

— Она что делала? — замотала Чесна головой. — Я не понимаю.

— Китти отвезет вас на Скарпу, — объяснил Гуркс.

Он подошел к буфету и достал из него коробку песочного печенья.

— Что? — Чесна снова посмотрела на блаженно улыбающуюся женщину, которая, зажмурившись, лежала на диване, прижимая к животу пустую бутылку. — Но она… она же пьяница!

— Ну и что? Мы все здесь пьем, время сейчас такое. — Он взял со стола видавший виды кофейник и, взболтнув плескавшуюся в нем жидкость, поставил посудину на конфорку. — Китти знает море, она знает Скарпу. Я же во всех этих ботах совсем ничего не понимаю. Я даже плавать не умею. Но это вам вряд ли пригодится, если вы налетите на мину.

— И вы хотите сказать, что для того, чтобы попасть на Скарпу, мы должны доверить ей свои жизни?

— Только так, — ответил Гуркс.

— Скарпа! — Китти открыла глаза. Голос ее был похож на низкий, гортанный рык. — Скарпа — дерьмо! Тьфу! — Она с сердцем плюнула на пол. — Наци-малчики! Тьфу! — Еще один плевок на грязные половицы.

— К тому же, — продолжал Гуркс, — это бот Китти. Во всей округе здесь нет рыбака лучше ее. Она говорит, что, выйдя в море, слышит, как поют рыбы. Она научилась петь их песни, и, когда пела, рыба сама шла в ее сети.

— Мне нет никакого дела до поющей рыбы, — холодно сказала Чесна. — Меня интересуют патрульные катера, прожектора и мины.

— О, с этим Китти тоже знакома. — Он снял с крючков оловянные кружки. — Китти жила на Скарпе, до того как пришли фашисты. Она с мужем и шестеро их сыновей.

Пустая водочная бутылка отлетела в сторону, со звоном покатилась по полу, ударилась о стену и осталась лежать в углу, рядом с тремя другими. Китти запустила руку под диван и извлекла еще одну. Тремя зубами она вытащила пробку, наклонила посудину и припала к горлышку.

— А что с ее семьей? — спросил Майкл.

— Нацисты… скажем так… наняли их, чтобы они помогли построить этот гребаный химический завод. На строительстве были заняты все трудоспособные жители деревни, где жила Китти, и, разумеется, она сама тоже, она ведь сильная как вол. Там построили аэродром. А потом фашисты расстреляли нанятых людей. Китти тоже достались две пули. Они до сих пор в ней и болят, когда начинает холодать. — Гуркс дотронулся до чайника. — Кофе только черный. Сливок и сахара больше нет. — Он принялся разливать крепкий кофе. — Китти пролежала среди мертвых три или четыре дня. Она решила, что не хочет умирать, встала и нашла себе лодку. Я встретил ее в сорок втором, когда корабль, на котором я служил, был подбит торпедой и затонул. Я был моряком на торговом судне, и, слава богу, мне посчастливилось оказаться на плоту. — Он протянул первую кружку Чесне и предложил ей печенья.

— А что нацисты сделали потом с трупами? — спросила Чесна, принимая кружку у него из рук.

Гуркс обратился к Китти на ее языке. Пьяный голос Китти что-то тихо сказал в ответ.

— Они оставили их волкам, — сказал Гуркс. Он протянул коробку Майклу. — Хотите печенья?

Гуркс предложил им вяленую баранину, которая очень понравилась Майклу, в то время как Чесне и Лазарю пришлось потрудиться, чтобы прожевать жесткое мясо.

— Сегодня у нас будет замечательная похлебка, — пообещал Гуркс. — Кальмар, лук и картошка. Очень вкусно, много соли и перца.

— Я не буду есть кальмара! — сказал Лазарь. Он сбросил с себя парку и уселся за стол, поставив перед собой кружку с кофе. Он передернул плечами. — Слишком похож на член после веселой ночки у московских шлюх! — Он потянулся рукой за кружкой. — Нет, я съем только лук и карто…

У него за спиной произошло какое-то стремительное движение. В воздухе сверкнуло лезвие ножа, и туша Китти навалилась на него.

— Не двигайся! — вскричал Гуркс, и, прежде чем Чесна и Майкл успели прийти на помощь русскому, рука с ножом обрушилась вниз.

Острый нож со страшным изогнутым лезвием — такими ножами рыбаки сдирают шкуру с тюленей — воткнулся в обшарпанную столешницу между вытянутыми указательным и средним пальцами руки Лазаря. И хотя нож не задел его, Лазарь прижал руку к груди и завопил, словно кот, которому подпалили хвост.

Его крику вторил грубый, пьяный хохот. Выдернув из стола нож, Китти, пританцовывая, принялась радостно кружить по комнате, словно гигантская юла.

— Она сумасшедшая! — истошно голосил Лазарь, оглядывая пальцы. — Припадочная!

— Вы уж простите, — принялся извиняться Гуркс, когда Китти сунула нож в чехол и снова повалилась на диван. — Стоит ей выпить… и тогда она очень любит позабавиться. Но она всегда промахивается. В большинстве случаев, по крайней мере. — Он поднял левую руку; средний палец на ней был отсечен до середины сустава.