— О господи! Я понятия не имела об этом.

— Да, она была стойкая женщина, но вот уже два часа, как ее нет в живых. Она хотела умереть у себя дома и отказалась ехать в больницу.

— Боже мой, я и не знала, что Сельма больна!

— Она не хотела, чтобы по городу шли разговоры. Каким образом ей удавалось преподавать весь этот год — понятия не имею.

До меня наконец-то дошло, о ком идет речь. О миссис Невилл. О моей миссис Невилл. Об учительнице, которая посоветовала мне в этом году обязательно принять участие в конкурсе на лучший рассказ. «Прощай», — сказала она мне, когда я выходил из класса в первый день лета. Не «увидимся в следующем учебном году» или, скажем «до сентября», а короткое и твердое «прощай». А ведь она, наверно, уже знала, что умирает, сидя тогда в залитом солнечным светом классе, одна за своим учительским столом, и уже знала, что для нее никогда не наступит новый учебный год, не будет в сентябре нового класса и гогочущих юных мартышек.

— Я подумал, что вам нужно это знать, — объяснил док Пэрриш и прикоснулся к моему плечу рукой, той самой, которая, может быть, всего два часа назад накрыла простыней лицо миссис Невилл. — Береги себя, Кори, — сказал он мне на прощание.

Спустившись с крыльца, он уселся за руль своего «понтиака» и укатил прочь. Мы с бабушкой долго смотрели ему вслед.

Еще через час домой приехал дедушка Джейберд. На его лице было выражение человека, которому только что дал под зад пинка лучший друг, а последняя бумажка с президентом уплыла в чужой карман. Он попытался изобразить вспышку гнева; ругался, кричал на меня, что я, мол, «сбежал и испугал его до полусмерти». Но не успел он толком разойтись, как бабушка Сара очень тихо и спокойно поставила его на место, спросив, где сухое мороженое, за которым его посылали. Кончилось тем, что дедушка Джейберд до вечера сидел с вытянутым усталым лицом на крыльце в сгущающихся сумерках среди порхавших вокруг него мотыльков, в таком же угнетенном состоянии духа, в каком, по всей видимости, находился и его притомившийся «джимбоб». Мне даже стало его жалко, хотя дедушка Джейберд был совсем не тот человек, которого стоило особенно жалеть. Одно-единственное сочувственное слово с моей стороны — и он тут же начал бы снова глумиться и чваниться. Джейберд никогда ни перед кем не извинялся; он всегда и во всем был прав. Вот почему у него не было настоящих друзей, и именно поэтому он торчал теперь на крыльце в полном одиночестве, в компании глупых мотыльков, вившихся вокруг него подобно воспоминаниям о прелестных фермерских дочках.

Остаток недели у бабушки и дедушки был ознаменован еще одним происшествием. В пятницу вечером я долго не мог заснуть и потом несколько раз просыпался среди ночи. Мне снилось, будто я вошел в совершенно пустой класс. Только миссис Невилл сидела за своим учительским столом, исправляя наши сочинения. На полу лежали пятна золотистого света, полосы света пересекали и классную доску. Кожа туго обтягивала лицо миссис Невилл, ее глаза казались огромными и блестящими, как глаза ребенка. Она сидела, как обычно, прямо, будто аршин проглотив, и глядела на меня, стоявшего в нерешительности на пороге класса.

— Кори? — спросила она меня. — Это ты, Кори Маккенсон?

— Да мэм, — отозвался я.

— Подойди поближе, — позвала она.

Я подошел к ее столу и увидел, что красное яблоко, лежавшее рядом, высохло.

— Лето почти кончилось, — сказала мне миссис Невилл. Я кивнул ей в ответ. — И ты повзрослел, стал старше за это время.

— У меня был день рождения, — сказал я.

— Очень мило.

Я почувствовал запах дыхания миссис Невилл, не то чтобы неприятный, но похожий на тот дух, что идет от цветов, которые вот-вот завянут.

— На моих глазах повзрослело очень много мальчиков — некоторые выросли и пустили корни здесь, другие вообще уехали из нашего города. Мальчишеские годы проходят очень быстро, Кори, оглянуться не успеешь.

Миссис Невилл улыбнулась мне краешком рта.

— Мальчики хотят поскорее стать похожими на мужчин, но приходит день, когда они с грустью понимают, что вернуться во времена детства им не суждено. Но я открою тебе один секрет, Кори. Хочешь узнать его?

Я кивнул.

— На самом деле, — прошептала миссис Невилл, — никто никогда не взрослеет.

Я нахмурился. О чем это она говорит? Вот тебе и секрет! Взять хотя бы моих родителей — ведь они давным-давно уже повзрослели. Или мистера Доллара, шефа Марчетта, дока Пэрриша, преподобного Ловоя, Леди, да кого угодно старше восемнадцати лет.

— Со стороны кажется, что они повзрослели, что им много лет, — продолжала миссис Невилл, — но все это маскировка, патина времени, что ложится на их лица. В глубине души все взрослые мужчины и женщины остаются детьми. Им по-прежнему хочется поиграть, побегать и попрыгать, но тяжкий груз времени не позволяет им делать это. Они втайне мечтают сбросить бренные оковы, которые наложил на них мир, снять с рук часы, а с шеи галстуки, освободить ноги от тесных выходных ботинок и голыми броситься в пруд, чтоб хотя бы на один день снова ощутить себя детьми. Нет такого человека, который не мечтал бы о детской свободе и беспечности, когда дома ждут папа и мама, которые обо всем позаботятся и будут любить тебя, что бы с тобой ни случилось. Поверь мне, под маской самого жестокого мужчины скрывается все тот же испуганный маленький мальчик, который думает только о том, как бы забраться в укромный уголок, где его никто не обидит.

Миссис Невилл отодвинула в сторону тетради и положила руки на стол.

— На моих глазах многие мальчики превратились в мужчин. Но тебе, Кори, я хочу сказать одну вещь: не забывай. Не забывай, понимаешь?

— Не забывать? Что?

— Все, — ответила моя учительница. — Все, что видишь вокруг себя каждую секунду своего детства. Попрощавшись с прошедшим днем, обязательно забери с собой его кусочек, спрячь в самый дальний уголок памяти и храни там как драгоценное сокровище. Потому что твоя память и есть самое главное сокровище на свете. Память — это дверь в твое прошлое, Кори. Память — твой учитель, воспитатель и друг. Когда ты смотришь на что-то, помни, что смотреть просто так недостаточно, ты должен видеть. Так, чтобы, когда будешь писать об этом, это видели и другие. Легче всего пройти по жизни глухим, слепым и бесчувственным ко всему. К несчастью, таких людей большинство — это почти все, кого ты знаешь и кто встретится тебе в будущем. Они проходят мимо чудес нашей жизни, не удостаивая их даже мимолетного взгляда. Но ты, если захочешь, сможешь прожить тысячу жизней. Ты сможешь говорить с людьми, которых никогда не встречал и не встретишь, сможешь посетить страны, где никогда не побываешь.

Миссис Невилл кивнула, наблюдая, как изменяется выражение моего лица.

— Если ты проявишь мудрость, если тебе улыбнется удача и будет что сказать, тогда ты сможешь продлить свою жизнь на долгие годы. — Миссис Невилл на мгновение замолкла. — А может быть, не умрешь никогда.

— Но это невозможно! — пораженно пробормотал я.

— Начни с малого. Например, с участия в конкурсе на лучший рассказ, как я уже говорила тебе.

— Да какой из меня писатель…

— Никто и не говорит, что ты настоящий писатель. Просто постарайся показать все, на что ты способен, и пошли свою работу на конкурс. Ты сделаешь так, как я тебе говорю?

Я пожал плечами:

— Но я не знаю, о чем мне написать.

— Ничего страшного. Если долго сидеть и смотреть на пустой лист бумаги, тема обязательно появится. И не думай об этом как о писательстве. Представь, что ты просто рассказываешь историю своим друзьям. По крайней мере, сделаешь попытку?

— Хорошо, я подумаю, — ответил я.

— Тут не надо долго ломать голову, — напутствовала меня миссис Невилл. — Иногда понимание приходит в процессе работы.

— Хорошо, мэм.

— Ну вот и ладно.

Миссис Невилл глубоко вдохнула, а потом медленно и тихо выдохнула. Обвела взглядом пустой класс с рядами парт, на которых были вырезаны инициалы многих поколений учеников.