— Ракета, — сказал я, и это слово, сорвавшись с моих губ, улетело куда-то за спину в порывах ветра. — Тебе нравится это имя?

Велосипед не сбросил меня из седла и не вильнул в сторону ближайшего дерева. Так что ответ можно было считать утвердительным.

Я почувствовал себя значительно увереннее: выписывал восьмерки, запрыгивал на край тротуара, и Ракета повиновалась мне во всем беспрекословно. Склонившись к рулю, я заработал педалями что было сил, и Ракета вихрем понесла меня вдоль Шентак-стрит — полосы тени и света стремительно сменяли одна другую. Я вильнул к тротуару, колеса шли плавно, почти не замечая трещин в асфальте. Ветер теплой волной врывался в легкие и овевал прохладой лицо, дома и деревья проносились мимо, слившись в одно размытое пятно. В какое-то мгновение мне почудилось, что мы с Ракетой превратились в одно целое, в единое создание из плоти и смазки. Я рассмеялся от счастья, и в тот же миг мне в рот влетел жук. Мне было наплевать — я проглотил жука, потому что был непобедим.

Легко угадать, что случилось потом, — судьба не прощает подобной самоуверенности.

Я налетел на выбоину, не потрудившись затормозить или объехать препятствие, и почувствовал, как Ракета вся содрогнулась от переднего до заднею крыла. Рама хрустнула, руль вырвался у меня из рук, передняя шина ударилась о край бетонного поребрика, отчего велосипед поднялся на дыбы и изогнулся, словно разъяренный жеребец. Мои ноги утратили контакт с педалями, а зад оторвался от седла. Взлетев на воздух, я вспомнил слова мамы: «Леди просила передать тебе, что на этом велосипеде нужно ездить очень осторожно, пока ты не привыкнешь к его норову».

У меня было мало времени для размышлений. В следующее мгновение я с треском рухнул в гущу живой изгороди, окружавшей чей-то двор. Из моей груди вырвалось громкое «ы-ых-х-х!», и зеленая листва приняла меня в свои объятия. Я едва не проломил в живой изгороди сквозную брешь. Сильно исцарапав руки и лицо, я, к счастью, ничего не сломал — крови почти не было. Выбравшись из зарослей и стряхнув с себя листья, я первым делом отыскал глазами Ракету. Она лежала на боку в траве. Меня охватил ужас: если окажется, что я в первый же день сломал новенький велосипед, то отец спустит с меня три шкуры. Опустившись на колени рядом с Ракетой, я проверил, все ли цело. Передняя шина была потерта и крыло чуть помято, но цепь была на месте, и руль смотрел прямо. Фара тоже не разбилась, и рама ничуть не погнулась. Поразительно, но Ракета была жива-здорова, отделавшись после ужасного падения лишь легкими ушибами. Поднимая велосипед, я поблагодарил ангела-хранителя, который парил все это время над моим плечом, а потом, проведя пальцем по смятому крылу, я вдруг заметил в фаре велосипеда глаз.

Золотой глаз с черным зрачком внимательно и спокойно взирал на меня.

Я потрясенно поморгал.

Глаз исчез. Передо мной снова была обыкновенная фара — простое круглое стекло, прикрывающее отражатель с лампочкой посередине.

Несколько минут я внимательно смотрел на фару, но глаз больше не появлялся. Взяв Ракету за руль, я повернул ее вокруг своей оси, со света в тень и обратно, но потрясающее видение не возвращалось.

Тогда я ощупал голову в поисках шишек, но не нашел ни одной.

Я забрался в седло и покатил по тротуару назад к дому. Наученный горьким опытом, я ехал теперь гораздо медленнее и осторожнее, сумев разглядеть уже через какие-то двадцать футов осколки бутылочного стекла, разбросанные впереди. Я свернул на дорогу и миновал опасное место, с ужасом представив себе, что могло бы случиться, если бы я въехал в битое стекло на полной скорости: несколько царапин от кустов живой изгороди показались бы тогда легким испугом.

Нам здорово повезло — Ракете и мне.

Дом Дэви Рэя Коллана находился неподалеку, и я завернул к нему, но его мама сказала, что Дэви с Джонни Уилсоном отправились тренироваться на бейсбольное поле. Наша команда младшей лиги — мы звались «Индейцы», и я играл на второй базе — продула четыре игры подряд, и чтобы остаться на плаву, нам требовалось тренироваться изо всех сил. Я поблагодарил миссис Коллан и направил Ракету к бейсбольному полю.

До поля было рукой подать. Дэви Рэй и Джонни стояли на самом солнцепеке в красной пыли и перебрасывались мячом. Выехав на поле, я сделал вокруг своих приятелей несколько кругов, позволив им насладиться этим зрелищем с раскрытыми от изумления ртами. Потом они хорошенько рассмотрели мой велик, посидели в седле и каждый немного прокатился. По сравнению с Ракетой велосипеды моих приятелей казались покрытыми пылью развалинами. Тем не менее, прокатившись, Дэви Рэй сказал мне: «Им не очень-то легко управлять, ты и сам, наверно, заметил?» Джонни добавил: «Красивый велосипед, но педали туговаты». Я не стал на них сердиться, потому что понимал: слова эти сказаны не для того, чтобы бросить небольшую ложку дегтя в медовую бочку моего триумфа, — Дэви Рэй и Джонни были моими лучшими друзьями и разделяли мою радость. Дело в том, что к своим велосипедам они привыкли, и те нравились им больше. А Ракета была сделана для меня, и только для меня.

Я поставил Ракету на подножку и стал следить за тем, как Дэви Рэй посылает Джонни высокие мячи. Желтые бабочки порхали над травой, высокое небо над головой было голубым и безоблачным. Бросив взгляд на окрашенные в коричневый цвет трибуны, я внезапно заметил маленькую фигурку, одиноко сидевшую под рекламными вывесками лавочек и магазинов, расположенных на Мерчантс-стрит.

— Эй, Дэви! — позвал я. — Кто это такой?

Дэви оглянулся на трибуны и тут же быстро повернулся назад, чтобы поймать в перчатку ответный бросок Джонни.

— Не знаю, — ответил он. — Этот парнишка торчит тут с тех пор, как мы приехали.

Некоторое время я пристально разглядывал мальчика. Он сидел подавшись вперед, подперев подбородок согнутой в локте рукой. Повернувшись спиной к Джонни и Дэви Рэю, я направился к незнакомцу. Тот моментально вскочил со скамьи, словно собирался дать дёру.

— Что это ты здесь делаешь? — крикнул я ему.

Мальчик ничего не ответил. Он просто стоял и смотрел на меня, по-видимому размышляя: остаться ли ему на месте или немедленно удирать.

Подойдя почти вплотную, я еще раз убедился, что вижу его впервые: у мальчика были коротко стриженные темно-каштановые волосы с непослушным вихром надо лбом слева, он носил очки, которые казались на его лице непомерно большими. Ему было лет девять-десять. Тощий, как жердь, и неуклюжий, с худыми руками и ногами. Одет он был в джинсы с заплатками на коленях и белую футболку и, судя по бледно-молочному оттенку кожи, редко бывал на солнце.

— Как тебя зовут? — спросил я незнакомца, дойдя до ограды, отделявшей поле от трибун.

Мальчишка не ответил, словно воды в рот набрал.

— Ты что, немой?

Я заметил, что он дрожит. Перепугался до смерти, словно лань, попавшая в луч охотничьего фонаря.

— Я Кори Маккенсон, — представился я и какое-то время ждал ответа, держась за сетку ограды. — У тебя имя-то есть?

— Эшть! — отозвался мальчишка.

Поначалу мне показалось, что он назвался кем-то вроде Эст или Эрнст, но потом до меня дошло, что парнишка попросту шепелявит.

— И как же тебя звать?

— Немо, — ответил он.

— Немо? Как капитан Немо?

— Кто-кто?

Похоже, он не был знатоком Жюля Верна.

— А фамилия твоя как?

— Керлиш, — ответил он.

Керлиш. Вот оно что. Я мгновенно разобрался что к чему. Не Керлиш, конечно же, а Керлисс. Тот самый новый мальчик, у которого отец был коммивояжером, странствующим из города в город. Именно он стригся у мистера Доллара, сидя на лошадке. Маменькин сынок.

Немо Керлисс. Что ж, имя и фамилия подходили ему как нельзя лучше. Он выглядел так, словно его вытянула сеть в океане за двадцать тысяч лье от берега. Однако родители учили меня, что уважения заслуживает каждый, неважно, маменькин он сынок или нет, тем более что, сказать по правде, и я не мог особо похвастаться своей внешностью и статью.