Проминский приподнял плечи и посмотрел на собеседника. Окава сидел в деревянном кресле, прямо поставив толстые ноги. Штабс-капитан впервые заметил, что у Окавы массивные щеки, придающие его лицу сходство с легавой.

— Вопрос, который я вам задам, вопрос щекотливый, — проговорил Окава. — Но как откровенен с вами я, так и вас прошу быть со мной откровенным. В чем смысл нашей встречи в Маньчжурии? Конечно, это прежде всего потребность дружбы. Но вместе с тем мы, как люди, любящие культуру, должны стремиться к тому, чтобы война была коротка и некровопролитна. Этому поможет ясность в некоторых вопросах. Скажите, во что вы теперь исчисляете силы Куропаткина? Помните, какие превосходные и точные статьи о русской армии на Дальнем Востоке вы писали в наш справочник?

Проминский задумался. Медленно взял сигару, отрезал перочинным ножиком кончик.

— Я думаю, — сказал Окава, — что нашу сегодняшнюю встречу надо рассматривать как продолжение вашего сотрудничества в справочнике. Ваша работа была достойна, и мы ценили ее высоко. Сейчас оплата за все сведения увеличена. Это я сообщаю вам между прочим, как представитель издательства старому сотруднику.

Проминский выпустил несколько клубов дыма.

— Видите ли, — сказал он, — до сих пор я никак не исчислял сил Куропаткина.

— Я вас должен просить о совершенной откровенности, — повторил Окава. — Мы люди культуры и понимаем, что война — понятие относительное и условное и что она не может определить все человеческие отношения. Друзья и сотрудники остаются друзьями и сотрудниками.

— Согласен. Миссию культуры я понимаю именно так. По-моему, силы Куропаткина незначительны: не более ста сорока тысяч человек! В первые три месяца войны не привезли в Маньчжурию ни одного солдата. Затем, сколько вообще может доставить одноколейная дорога?

— Много может.

— Мало может, Окава-сан! Провиант, обмундирование, снаряжение, вооружение — все приходится тащить за девять тысяч верст по одной несчастной колее.

Окава засмеялся.

— Что поделать, иногда полководцы и народы переживают неприятности. Сейчас неприятности выпали на долю Куропаткина и России.

В комнату заглянул Чжан Синь-фу.

— Можно, можно, — сказал по-китайски Окава.

Через несколько минут Чжан Синь-фу вошел с новым чайным прибором и свежезаваренным чаем.

Проминский и Окава утоляли жажду и разговаривали о великих началах духа, свойственного культурам Востока и Запада, и о том, что приближается время, когда на земле будет единая культура.

Разговаривали между собой два интеллигентных человека, два друга.

Военный совет собрался в вагоне Куропаткина. Командующий за письменным столом курил, поглаживал бородку, о чем-то думал и не открывал заседания.

Члены военного совета — Харкевич, Сахаров и Зарубаев — чинно сидели, боясь нарушить его размышления.

Алешенька устроился на складном стульчике в углу вагона. Через широкое зеркальное стекло он видел придорожную зелень, близкие кусты, дальнюю рощу, а за рощей горы.

Впервые он присутствовал на военном совете! Сколько читал он о военных советах, и вот теперь он сам на совете. О чем думает Куропаткин, глядя в окно? Что для него еще неясно? Прямой, тонкий Сахаров держит на коленях папку и смотрит мимо Куропаткина в то же окно. Но вот Зарубаев не выдержал молчания, кашлянул, нагнулся к Харкевичу и что-то проговорил. Не надо в такую минуту кашлять и говорить с соседями!

Сам Алешенька боялся шевельнуться, ожидая первого слова командующего. Ему казалось, что оно будет особо значительно и как бы предрешит все.

Когда он старался представить себе, как развернется решительное сражение, он думал, что сражение начнет Куропаткин — умно, хитро запутывая японцев. Перед наступлением посетит дивизию, идущую в атаку, и скажет несколько пламенных слов полководца. А затем все загрохочет, запылает. Лично о себе он мечтал так, как мечтает всякий молодой, храбрый и влюбленный в воинскую славу офицер: он, Алешенька, свершит подвиг, который определит судьбу сражения.

Куропаткин докурил папиросу, осторожно положил в пепельницу окурок и сказал, глядя перед собой на лист белой бумаги.

— Господа, прощу высказываться: целесообразен бой под Ташичао или нецелесообразен?

Алешенька сначала даже не понял вопроса. Он несколько раз повторил про себя слова Куропаткина, стараясь уяснить их смысл. Сражение под Ташичао было решено, все для него было готово… Какой смысл вкладывал командующий в свой вопрос? Что значит: целесообразен или нецелесообразен?

Алешенька не успел решить загадки — Харкевич сказал негромко:

— Полагаю, отдавать Ташичао противнику нецелесообразно.

«Значит, вопрос еще не решен, — замелькали мысли у Алешеньки. — Но как же не решен, когда сам Куропаткин говорил, что решен. Что случилось?»

— Позиции под Ташичао превосходны, — продолжал Харкевич, — у нас есть все возможности сдержать противника. Кроме того, налицо еще один важный и, может быть, даже решающий момент: под Ташичао лично присутствует генерал Куропаткин. Он сам будет руководить операцией.

Куропаткин, слушая Харкевича, одобрительно кивал головой, и Алешенька понял: вопрос решен, давно решен, но поставлен на обсуждение военного совета потому, что Куропаткин хочет обсудить его всесторонне, хочет, чтобы каждый еще раз подумал о предстоящем сражении, проявил инициативу, взял на себя ответственность.

— Отразить противника и перейти в наступление! — сказал Куропаткин.

— Так точно, ваше высокопревосходительство, — отрубил басом Зарубаев. — Войска нуждаются в наступлении.

Куропаткин снова кивнул головой. Зарубаев нагнулся к Харкевичу и что-то прошептал ему на ухо. Тот засмеялся.

— Владимир Викторович, ваше мнение? — обратился Куропаткин к Сахарову.

— Мое мнение прямо противоположно, — торопливо заговорил Сахаров, кладя ладони на папку. — Войска нужно сосредоточивать если не у Харбина, то между Телином и Мукденом. В крайнем случае, между Ташичао и Ляояном. Но так как этого крайнего случая нет и ни нам, ни Порт-Артуру сейчас не угрожает ничего особенного, то я считал бы целесообразным сосредоточиваться под Мукденом.

— Виноват, — перебил Харкевич, — как известно, японцы решили в кратчайший срок овладеть Порт-Артуром, собрав для этого все силы. Это и есть чрезвычайный случай.

— Я не опасаюсь за Порт-Артур, — ровным голосом продолжал Сахаров. — Я опасаюсь за нашу армию, если мы дадим сражение под Ташичао. Вы, Владимир Иванович, выразились, что позиции под Ташичао превосходны. Отнюдь не нахожу их превосходными. Попросту нахожу их плохими. С соседних сопок подошедший противник будет иметь возможность обстрелять любую нашу точку. А потом, что́ за окопы у нас под Ташичао! В них можно только сидеть, чуть встанешь — уже открыт до пояса. Я считаю, что Ташичао — место наименее удобное для любого сражения и совсем непригодное для решительного.

Харкевич и Зарубаев не отрываясь смотрели на говорившего, точно он говорил вещи новые и совершенно для них неведомые. Алешенька затаил дыхание. То, что говорил Сахаров, противоречило всему тому, к чему он готовился со дня отъезда в Действующую армию, противоречило всему, что он слышал в поезде от самого Куропаткина и о чем думал как о несомненно решенном. Русская армия не могла отступать перед японцами. Она могла отступать из тактических соображений перед гением и мощью Наполеона, ополчившего на нее всю Европу, но она не могла отступать перед японцами, маленькой островной нацией, с ее игрушечной культурой. Окопы под Ташичао действительно неглубоки, потому что почва камениста, не выроешь. Но ведь и на японской стороне почва тоже камениста! Зачем же сидеть в окопах, ждать удара и бояться «привстать». Нужно выскочить из окопов и атаковать врага.

Перед ним мгновенно пронеслись картины знаменитых в истории боев. Разве Суворов ждал противника? Алешенька не сомневался, что Куропаткин остановит и пристыдит Сахарова, потому что менее всего начальнику штаба подобает говорить бессмыслицу. Куропаткин — герой Геок-Тепе, переходов по пустыням, курских маневров, решительный, инициативный, бесстрашный! Он вспомнил, как Куропаткин не позволил Сахарову везти в Ташичао Зиночку. Сахаров с его Зиночкой и желанием отступать перед японцами и Куропаткин, срамивший своего начальника штаба Зиночкой и бесстрашно штурмовавший Геок-Тепе, были для Алешеньки сейчас противоположностями. Он даже радовался словам Сахарова, потому что в ответ на опасливые соображения начальника штаба должен был во весь рост встать полководец Куропаткин.