Рота уже выступала. Маэяма сказал:

— У нас артиллерии больше в четыре раза, но мы не можем заставить русских замолчать. — Лицо его было бледно и спокойно. По-видимому, он считал, что жить ему осталось несколько часов. — Вы знакомы с последними новостями? Мы рядом с одиннадцатой бригадой. Командир первого полка убит, командир второго — ранен. Его адъютант отправился к русским укреплениям на рекогносцировку, на обратном пути убит. Никто не узнаёт русских. Наши офицеры полны решимости и вместе с тем растеряны… Капитан Яманаки заявил, что мы идем в помощь батальону майора Тэмая, который понес большие потери.

… Батальон Тэмая нашли в овраге, И сейчас же, как только рота присоединилась к нему, батальон направился вверх по оврагу. Овраг кончался у вершины небольшой сопки, где все время рвались снаряды.

Маэяма бежал, прыгая через камни. Ясуи торопился за ним и оглядывался на Юдзо. Юдзо побежал тоже.

Вершину сопки миновали, завалив ее трупами, но спуститься со склона было невозможно: всюду над ним рвалась шрапнель. Солдаты сами собой, без приказа офицеров, повернули вокруг вершины, спустились с противоположного склона и укрылись в лощине.

Юдзо лежал на спине, Маэяма сидел рядом. Заморосил дождь. Но никто не обращал на него внимания.

Подошел неизвестный лейтенант и сообщил, что, по доставленным сведениям, Куропаткин готовит прорыв фронта 4-й армии и что для отвлечения русских резервов Оку получил приказ занять высоты Шаушаньпу, для чего необходимо обойти и взять Маэтунь. Лейтенант был без фуражки, потерянной во время утренней атаки, борода его была всклокочена, тужурка расстегнута. Юдзо увидел грязное тело, по которому сбегали струйки дождя.

Канонада не смолкала с обеих сторон. Смельчаки начали подбирать раненых. Новая атака предполагалась через час.

Через час батальон Тэмая и еще два батальона выступили против крайнего правого фланга русских.

Вошли в гаолян. Здесь недавно сражались. Мертвые и тяжелораненые валялись между толстыми стеблями вперемешку с живыми усталыми японскими солдатами.

Еще утром они должны были овладеть деревней Гудзядзы, но понесли поражение в схватке на бобовом поле. Схватка была жестока, и они до сих пор не пришли в себя.

Командир батальона майор Тэмай, взяв с собой командиров рот, двинулся на разведку к краю гаолянового поля.

Штакельберг вернулся на Сигнальную сопку около полудня. Он был мокр, грязен. Худое лицо его покрылось щетиной, глаза запали. За Штакельбергом широкой, развалистой походкой шел Гернгросс. Фуражку он снял, и дождь обмывал его голову.

Штакельберг не вошел в блиндаж, а сел около него на мокрый бугор. Он был зол: отвод Самсонова и Мищенки он считал сознательным предательством Куропаткина. «На словах он меня любит, а на деле делает пакости».

— После следующей атаки, которую мы отобьем, — сказал Гернгросс, — нам самим надо нанести удар в стык между четвертой и шестой дивизиями. Знаете, чем это может кончиться? Мы разобьем вдребезги, до последнего солдата, Вторую японскую армию.

Фуражка Гернгросса лежала на его коленях кверху околышем, и в углублении парусины собиралась лужица. Мокрые усы его обвисли. Штакельберг молчал. Недовольство Куропаткиным, подозрение, что Куропаткин хотел и хочет его подвести и для каких-то своих целей дискредитировать, сделало его злым и решительным. «Разгромить Вторую японскую армию? Но в резерве всего один полк!»

На говор голосов из блиндажа показалась голова полковника.

— Ваше превосходительство, на поддержку нам отправлено два батальона.

Штакельберг молчал.

— Кроме того, обещали, но не наверное, полк барнаульцев.

— Два батальона, — усмехнулся Штакельберг, — а в резерве три корпуса!

Обстрел Сигнальной почти прекратился. Японцы перенесли огонь на тылы корпуса, очевидно полагая, что там собираются резервы. Коричневые столбы дыма стояли по склонам сопок, по распадкам и дорогам. А по дорогам двигались двуколки с ранеными, шли санитары с носилками, брели раненые, опираясь на винтовки. Снаряды ложились среди них, как бы торопясь довершить начатое.

По полевой почте быстро передавали темный листок бумаги.

— Дай сюда, — сказал Штакельберг связному, который пробегал мимо него в блиндаж Ширинского.

Темный конвертик оказался от капитана Свистунова. Сопочка, занятая 1-й и 2-й ротами, подверглась сильной атаке японцев, по-видимому отборных свежих батальонов. После жестокого боя роты отошли. А сопочка эта важна чрезвычайно, она мешает обходному движению японцев; кроме того, не дай бог, если японцы установят на ней артиллерию. Свистунов готов двинуть на эту высотку весь батальон, но тогда нужно какую-то часть передвинуть в деревню.

— Ширинского ко мне!

Пока Ширинский подходил, Штакельберг осматривал с головы до ног его высокую, худую фигуру. На приветствие кивнул и спросил:

— Вы все время здесь?

— Так точно. Это мое командное место.

— Кем же вы командуете отсюда?

Утром, ваше превосходительство, все было отлично видно.

— Но ведь теперь не видно ничего! — Он подался вперед и карими злыми глазами смотрел на Ширинского. — Положение на фронте полка представляете?

— Так точно, ваше превосходительство.

— Что происходит на участке первого батальона?

— Отбивают атаки.

— А что с Измаиловичем и что вообще делает ваш полк?

— Всеми силами отбивает атаки крупных сил противника.

— А вы содействуете этому из блиндажа?

— Здесь мой третий батальон.

— Потери полка большие?

Ширинский не ответил.

— Читайте! — Штакельберг протянул ему конвертик Свистунова. — Представляете себе, что это за высотка?

Ширинский молчал, стараясь припомнить и сообразить.

— Вы не на школьном экзамене, полковник. Отправляйтесь в полк. Высотку вернуть немедленно.

Во все время этого разговора Гернгросс сидел на скале, держал на коленях свою фуражку, где скоплялись дождевые капли, и никак не заступился за командира полка своей дивизии.

— Жаркий денек, — сказал Гернгросс, когда Ширинский исчез в блиндаже. — Но от японцев мы отобьемся.

— Прислал всего два батальона! — проговорил Штакельберг.

— Да, на помощь он скупенек.

Ширинский сел на коня. Ехать нужно было мимо командира корпуса, и он нарочно погнал коня крупной рысью. Конь скользил и спотыкался. Ширинский сидел прямо, как сидят хорошие наездники из пехотных офицеров. Он был оскорблен до крайней степени. Промчался мимо генералов, отдал им честь, но генералы не ответили ему.

Ниже дорога представляла жидкое месиво. Это лёссовая благодатная пыль Маньчжурии во время дождя превращалась в проклятие. Конь пошел шагом, чавкая копытами. Адъютант Жук ехал сзади и что-то бормотал. Ширинский не оглядывался. У деревни Гудзядзы затрещали и смолкли пулеметы. Мелкий косой дождь застилал глаза.

Из дождевого тумана вынырнула глиняная стена. Ширинский остановился и приказал Жуку разыскать Свистунова.

Тучи сгустились и отяжелели, воздух был тяжел и душен. Из деревни несли солдат; большинство было ранено в голову, — только что прекратился шрапнельный обстрел.

Через четверть часа Жук вернулся со Свистуновым.

— Командир корпуса приказал немедленно вернуть вашу высотку.

— Я склонен атаковать всем батальоном сразу. Защиту Гудзядзы передать третьему батальону.

— Атаковать всем батальоном я не позволю. Мало ли на что вы можете напороться? Мы с вами не в городки играем.

— Григорий Елевтерьевич, я предпочитаю рискнуть батальоном, чем наверняка уложить две роты.

— Слушайте мои распоряжения. Пойдет в атаку первая рота. Если атака будет неудачна, подкрепите ее второй. В случае неудачи и этой атаки, пошлем третью роту. Тем временем второй батальон займет Гудзядзы.

Свистунов не уходил. Он вытер мокрое круглое лицо мокрым же платком. Перед ним была земляная стена и гладко вымытый дождем двор, без единой травинки.

— Одной ротой без артиллерии я не буду штурмовать высотку, — сказал он хмуро. — Двумя ротами я постараюсь ее обойти, а две остальные пусть штурмуют с фронта.