— Как это ты не дашь ни пороху, ни пуль? — изумился Ируха. — Мы пропадем с голоду!

— Пропадайте! Вы мне должны пятьсот шкурок.

— Мы должны, а ты ничего не должен? Ты еще за сестру не уплатил.

— За долг пошла!

Лэй сидел перед костром. Сказал несколько слов Ло Юню, тот сделал шаг, схватил в углу два копья и протянул Лэю.

— Копья беру, — сказал Лэй. — Мои копья, я продавал, а шкурок за них не получил. И котел беру.

Толкнул ногой котел. Котел перевернулся, джакта́ пролилась, джакта́ с кетовой икрой и последними крупицами прошлогодней чумизы!

— Еще спорит со мной! Сестру вспомнил! Никуда не уезжайте, послезавтра приеду судить вас!

Купцы пошли к батам, унося копья и котел.

…Послезавтра Лэй приедет судить!.. Бежать? Нельзя! В его руках крупа, мука, патроны — жизнь. Не приедет он, только пугает. За что ему судить своих родственников?

Но Лэй приехал.

К косе пристали баты. Сошли на берег Лэй, Ло Юнь, много китайцев и сородичи удэ! Вот Бимули… Лэй несет высокую плоскую палку, испещренную черными иероглифами. Приезжие расположились у шалаша.

— Будет суд! — объявил Лэй. — Как видите, в руках у меня палка, на которой написан закон! Судить будем да-цзы, задолжавшего мне бессчетное количество соболей. Вот сколько он мне должен! — Лэй вынул долговую книжку и показал страницы, исписанные крупными знаками. Ирухе стало не по себе.

— Больше ждать не могу. Я хочу получить свое. Правильно ли я хочу?

— Правильно, — согласился Бимули, не глядя на подсудимых.

— Мне принадлежит у них все… Несите ружья…

Ло Юнь с двумя зверовщиками прошли мимо неподвижного Ирухи в шалаш, взяли ружья, котлы, чумашки, шкурки, даже потертые барсучьи шкурки.

— Жен ведите!

Анингу — мать — схватили за руки, и она шла склонив голову, Люнголи боролась молча, без звука… Ее схватили за ноги, она упала. Ло Юнь ударил ее ладонью по спине, точно вбил в землю. Она застонала, руки ее обмякли. Ее поставили на ноги и отвели туда, где лежали принадлежавшие ей ранее домашние вещи и на куче их сидела мать — анинга.

— Каждый год прощаю, каждый год жду, — кричал Лэй, — все несу убытки, — теперь пусть эти рабыни служат мне!

Бимули, с желтым, распухшим лицом, и еще пятеро охотников, как и он, познавших счастье, которое дает трубка опиума, смотрели в землю.

— Что поделать? — бормотал Бимули. — Брал и должен платить.

Бянка, сидевший на корточках, вдруг сделал прыжок и бросился к своему ружью. Ему подставили ногу, он упал. Вставая, он ударил Ло Юня наотмашь в лицо, и тот покатился. Но сейчас же на Бянку набросились, повалили. Он лежал на песке, тяжело дышал и смотрел на вершину тополя.

По законам тайги страшная участь ожидала да-цзы, поднявшего руку на китайского купца!

Но Лэй, приметивший смущение некоторых судей, отложил суд за это новое преступление.

— Потом будет объявлено решение судьбы негодного человека!

Ло Юнь дал волю своим чувствам, подошел к связанному и стал бить его ногами:

— Ты еще не знаешь моей силы, так узнай!

Анинга закрывала глаза ладонями, из-под них падали крупные слезы.

Связанного Бянку бросили около шалаша, судьи погрузили на баты имущество, посадили женщин, старую и молодую, и отчалили.

Ируха ножом рассек ремешки, связывавшие отца. Бянка вполз в пустой шалаш и протянулся на песке.

Баты поднимались по Даубихэ. Суровая красота реки и гор поразила Алексея Ивановича. Несмотря на свою ширину, река легко и неожиданно поворачивалась. За крутым поворотом вырастали вдали новые сопки, закрывали горизонт, и река казалась озером. Только подойдя к горам вплотную, путники видели, что горы раздаются, что река опять делает крутой поворот. Сопки спускались к реке то гранитными срезами, то лесистыми увалами; вырванные с корнями деревья неслись комлями вперед, застревали на галечных отмелях, у серых, отполированных водой, точно костяных завалов.

Внимательно приглядывался Алексей Иванович к тайге. Так далеко вглубь не заезжал он еще ни разу. Он нашел здесь бархат и красное дерево. Выше в горах глаз определял раскидистые вершины кедров, темную зелень пихт, лиственниц, елей… Маньчжурский клен стоял у реки, орехи со стрельчатыми листьями. Черемуха, огромная черемуха!

— Могучий край, Леонтий Юстинович!

Леонтий «толкался» на носу бата. Он далеко вперед заносил шест и, с силой упираясь в гальку, вел лодку против течения. На каждом бату «толкались» четыре человека, русские и китайцы. Начальствовал над ними Седанка.

Жилища китайцев-зверовщиков — обычно одинокая фанза — были малы, низки, срублены из корявых, неотесанных стволов, но иногда фанз было несколько; тогда к той, которая побольше, пристраивались остальные. Вокруг фанз зеленели поля, радуя Леонтия богатыми всходами.

Первым к жилью шел Седанка и сообщал:

— Приехал русский купец Попов. Богатый человек.

И в каждой фанзе, в то время как гости ели и пили, хозяева усаживались на корточки вдоль стен, закуривали трубки и расспрашивали Седанку: что это за купец Попов и зачем он приехал на эту реку, ведь она принадлежит Лэю?

— Русский купец едет сюда потому, что он хочет ехать сюда, — многозначительно отвечал Седанка.

Алексей Иванович показывал товары. Материя прочная, ноская — чертова кожа! Это не даба — чуть зацепил, и разлезается. Ценные тульские и ижевские ружья. Ружья переходили из рук в руки.

Но никто не покупал ни ружей, ни материи, ни чего-либо иного: тайга принадлежала Лэю.

Кроме мужчин в фанзах обычно жили две-три женщины.

— Да-цзы, — говорил про них Седанка.

Халаты да-цзы были пестры. Даже на новые для веселой красоты женщины нашивали разноцветные латки. Женщины были худощавы, стройны, приятны.

… Ируху встретили на реке. Он выплыл в оморочке из-за скалы и застыл с поднятым веслом.

— Дружок! — окликнул Седанка. — Куда спешишь?

Тогда Ируха осторожно направил оморочку к переднему бату.

Пристально рассматривал Ируха путников.

Русские и ман-цзы едут вместе. Почему вместе? Кто из них старший? Человек с седой головой?

— Мы сейчас пристанем к берегу, — говорил Седанка, — разложим костер, закусим, тебя угостим. Угощение будет хорошее… Где удобнее пристать?

Ируха показал. Свернули к протоку, в спокойную черную воду, пристали к золотистой косе, где торчал старый, полуразрушенный шалаш Бянки.

Ируха притащил гнилушек, сухой хвои, наломал сухостоя. Через четверть часа пылал костер, в котле кипела вода, варилось мясо, приезжие устраивали лагерь. Седой китаец расспрашивал Ируху. Он расспрашивал спокойным голосом, он никого и ничего не знал на реке, он хотел узнать про то, как живут здесь люди.

Ируха путался в сомнениях. С одной стороны, баты были гружены товаром. Значит, приехали купцы! Стоит ли разговаривать со столь презренными людьми?! О чем можно рассказать этому ман-цзы? Разве Лэй не таким же ласковым приехал в первый раз? Сестру взял в жены… А что сделал потом? Но, с другой стороны, тут были русские.

Суп сварился, мясо вынули и положили на железное блюдо. Попов достал фляжку.

«Что с того, что он мне поднесет водку? — думал Ируха. — Лэй мне тоже подносил и еще сестру взял в жены. Родственник мой!»

Но водки он выпил и попросил второй стакан. Леонтий указал ему на мясо, и он стал есть мясо. Сказал:

— Хорошо бы это мясо залить сохатиным жиром… но у вас, я вижу, нет сохатиного жира. У меня был, да теперь тоже нет.

Давно он не ел мяса… А что едят Люнголи и мать? Вчера он пробрался к фанзам Лэя. Сестру видел издали, покричал, позвал… Ангиня не услышала. Двух мальчишек видел с ней, — должно быть, его племянники. Потом вышел из фанзы Ло Юнь с двумя ман-цзы. А вот Люнголи не вышла из фанзы. Так он ее и не увидел.

— Что же ты мало пьешь и мало ешь? — спросил Попов.

Ируха выпил третий стакан и сказал, глядя прямо в глаза Седанке и двум русским:

— Моему отцу Бянке отрубили правую руку!..