— Жив и здоров твои друг, — говорил Седанка, снимая лыжи. — Пособолюем здесь мало-мало… Я буду ловить по-китайски, ставить свои дуи — ловушки, а Леонтий хочет научиться гонять соболя… Я думаю, трудно этому, однако, научиться, а?

Буду учиться гонять, — упрямо сказал Леонтий.

Перед отъездом на соболевку у него вышел спор с Хлебниковым. Хлебников утверждал, что соболевка — дело манз и тазов, из русских ведь никто не соболюет. И трудно, и несподручно.

— А я вот буду соболевать, — сказал Леонтий.

Его более всего интересовал удэйский способ: охотник находил след соболя и преследовал зверька до тех пор, пока не настигал.

Правда, в этом состязании человека и маленького хищника от человека требовалась исключительная выносливость. Но такая охота была во много раз привлекательнее обхода ловушек.

Охотясь с Ирухой, Леонтий скоро убедился, что соболь не только хитер, но и умен. Он будто догадывался, что намерен делать человек, идущий по его следу.

Ируха распутывал самые хитрые козни зверька. Он шел за ним неутомимо, иногда в течение целого дня, закусывая на ходу юколой, а то и вовсе не закусывая, просиживая ночи под сосной или елкой без огня, чтобы не вспугнуть соболя.

Двадцать соболей добыл Ируха к тому времени, когда солнце стало выше и снега нападало еще больше.

Уже в марте, когда соболевка кончалась, Леонтий, как обычно, вышел на промысел. Скользил сначала вдоль протоки, потом свернул в чащу. За полдень увидел след соболя. Соболь прошел, поднимая осторожно лапки. Но в какую сторону?

Леонтий присел над следами. Они начинались и кончались на снежном сугробе, точно соболь был птицей и спустился в снег прямо с воздуха.

Обследовал ближайшие деревья: соболь поднялся по наветренной стороне огромного ильма, где налип снег, и спустился по противоположной, гладкой, прыгнул на сугроб, прошел две сажени, повернул назад, шел по старым следам, высоко поднимая лапки, и прыгнул на валежник…

Леонтий терпеливо исследовал местность, разгадывая маневры зверька: бежал по валежнику, прыгнул на дерево, опять вернулся на валежник, в третий раз прошел по своим старым следам и исчез.

Леонтий был мокр от пота, рукавицы снял, ворот куртки расстегнул.

Дряхлый пень возвышался над сугробом желтой трухлявиной. Снег около него был взрыт. Леонтий погрузил руку — и там, в глубине, снег тоже легкий, зыбкий. Это соболь прошел двадцать шагов под снегом и прыгнул на одно из деревьев…

Уже садилось солнце, когда Леонтий распутал хитрую соболиную петлю и ровный ясный след повел его к реке… Здесь дул ветер, обнажив под берегом груды камней. Куда ушел соболь по этим камням?

Красное солнце висит над снегами. Алые, ни с чем не сравнимые алые снега! Сопки, полукругами уходящие на восток. Лес, спокойный зимний лес!

Придется заночевать вот здесь, под берегом, укрывающим от ветра, Леонтий развязал рюкзак, разложил спальный мешок. Нельзя жечь костер: соболь увидит даже издалека.

Сизые рассветные сумерки были над землей, когда Леонтий проснулся, умылся снегом, закусил сухарями и куском сала. Голубоватые снега простирались перед ним, и на них отчетлив был вчерашний след его лыж и следы крупной птицы.

Соболь, по-видимому, ушел в бурелом, нанесенный под берег разливами реки.

Леонтий быстро скользил, примечая каждое пятно, каждую тень на снегу… Пробежал в одну сторону, в другую… Воздух был морозен, по в морозе уже чувствовалась весна. Она была в мягкости ветра, в особом запахе этого ветра, в твердости снега. Птицы стремительно носились над рекой. Рябчики сидели на голой черемухе и смотрели на человека.

Соболь оставил каменные осыпи. В этом безопасном месте стало ему скучно. Пошел соболь, пошел туда, на сопку… Взобрался по дереву… Дуплистый ясень! Устал соболь: вчера гонял его охотник целый день, ночью он сам охотился, — и теперь взобрался на ясень спрятался в дупле, спит.

Ясень невелик, придется ясень срубить. Леонтий расчистил место, куда должно было упасть дерево, приготовил сетку, которую он накинет на дупло, загнав соболя стуком топора в его верхнюю часть.

Снял ушанку, куртку, принялся рубить и вдруг инстинктивно оглянулся: по ту сторону елани за стволом тополя стоял человек. Леонтий схватил винтовку, и в ту же секунду:

— Леонтий, Леонтий, шибко боиса меня, — раздался голос Седанки.

Седанка вышел на поляну, жмурясь от солнца, слегка подпираясь палками.

— Что смотришь на меня, думаешь — как это я пришел сюда? Да по очень важному делу пришел. Миронов и Попов приехали! Кончать надо соболевку, Ируха зовет.

Седанка говорил спокойным голосом, но глаза его сияли. Он набил свою ганзу табаком и закурил.

Охотники срубили ясень. Он упал с сухим шелестом, и Леонтий сейчас же заткнул дупло своей курткой; потом разложили костер, куртку отбросили, и дым потянулся в дупло.

Стуча по стволу топором, Леонтий определил длину дупла, прорубил в верхней части отверстие и прикрыл его сеткой. Послышалось ворчание… Гонимый дымом, соболь выскочил наружу и попал в сетку…

— Два дня гонял! — сказал Леонтий, довольный тем, что добыча взята и что он этой зимой совершенно посрамил Хлебникова, утверждавшего, что охота на соболя не дело русского человека.

Для Лэя самым худым человеком был Леонтий. Он во время пантовки причинил ему большой убыток, он ударил его на глазах у всех! Седанка в компании с ним. Хитрый Ван Дун выбрал себе в компанию Леонтия!

Курильщики, приходившие к нему за опиумом, рассказывали про каждый шаг Леонтия и Ван Дуна.

С первым большим снегом Лэй выехал во Владивосток. Су Пу-тин должен был посоветовать, как уничтожить худого человека. Однако разговор с Су Пу-тином принял совершенно неожиданный оттенок.

Су Пу-тин сказал:

— После того как поймали Аджентая, русские сообщили всем про новые правила: теперь для того, чтобы торговать с да-цзы, надо иметь свидетельство. И такое свидетельство может получить всякий.

— И Попов?

— И Попов.

— И Леонтий?

Су Пу-тин кивнул головой.

— Что же мне делать на реке, если придет туда Попов?

Су Пу-тин не ответил.

Лэй отправился в игорный дом. Рядом с домом японец поставил флигель и поселил в нем молодых японок.

Лэй выиграл в кости сто рублей и пошел к японкам.

Но и японки не отвлекли его от неприятных мыслей.

Вернулся он в свою фанзу на Даубихэ, как всегда, в марте.

Когда Ло Юнь узнал о свидетельствах, он стал говорить, что пора бросить реку и возвратиться в Китай.

Он давно уже был недоволен своим положением в компании: он получал совсем мало по сравнению с Лэем, а ведь он первый пришел сюда. Недовольство копилось день за днем.

Крепко в свое время поссорились они из-за Люнголи. Сначала Лэй намеревался оставить Люнголи в фанзе, а потом соблазнился деньгами: знакомый китаец, хозяин Имана, предложил за нее хорошую цену.

— Если хочешь ее купить для себя, — кричал Лэй компаньону, — так покупай! Клади деньги.

— Как это «клади деньги»?! Она столько же твоя, сколько и моя!

Компаньоны подрались. Лэй ловко подножкой поддел своего противника, опрокинул и ударил ногой в лицо.

Вечером они помирились, пили ханшин и ели пельмени из кабанины.

Через неделю приехал иманский джангуйда и увез Люнголи.

— Пора домой, — говорил Ло Юнь, — и так много заработали. Особенно ты…

— Почему я? Ты заработал свою часть!

— Я первый пришел на реку! Разве моя часть должна быть такой?

Они снова поссорились.

Ангиня сидела на канах и слушала, как кричали друг на друга ее мужья.

Вечером, когда Ангиня легла около Лэя, он сказал ей:

— Все понимаю. Несчастный Ло Юнь хочет купить свидетельство и торговать самостоятельно!

Ло Юнь в самом деле хотел торговать самостоятельно. Он думал перебраться на Иман к тому самому джангуйде, который приобрел Люнголи, и перекупить у него женщину и часть реки.

«Разве с Лэем можно о чем-нибудь договориться? Лэй ведь хунху-цзы!»