— Эт-та что такое, вашскабродь! — бормотал казак, хватаясь уже обеими руками за седло, и тут же грохнулся лицом оземь.

— Встань, сволочь, — сказал Емельянов и поставил его перед собой.

За эти минуты отскочивший в сторону есаул успел отдать казакам десять всевозможных приказаний, и ни одного казаки не исполнили. Они видели перед собой сто солдат, спокойно поднявших винтовки и положивших пальцы на спусковые крючки.

— Стоять смирно! — приказал Емельянов казаку, сделавшему движение к коню. — Говори, как посмел руку поднять на того, кто идет рядом с солдатом? Не скажешь — душа из тебя вон тут же на месте!

— Он скажет! Он из особой сотни!

— Ать, ать! — не своим голосом командовал есаул и пятился вместе со своей сотней.

Казак, бледный, стоял перед Емельяновым.

— На солдат, христопродавцы, выщерились! Эх, ты!..

Емельянов ударил его. Ударил не со всей силы, ударил от презрения и нежелания «мараться» слегка, и казак грохнулся наземь.

— Потом по деревням поскачете народ пороть! — крикнул Емельянов и, вскинув винтовку на руку, пошел вперед.

Стоголосое «ура» взметнулось в воздух, щелкнули затворы.

Казаки особой сотни не приняли боя. Пыль вилась по переулку, вдали замирал стук подков.

Ночью у Надарова с Линевичем был новый разговор по телефону.

— Вы что же там мне устраиваете? — спросил Линевич. — У вас уже казаки и пехота передрались? А как это вы умудрились собрание офицеров превратить в политический митинг? Что, больны? Расстроены нервы? Решили просить о совершенном увольнении? А впредь до оформления, которое, возможно, затянется, проситесь в отпуск? Ну что ж, ну что ж…

… — Согласен уволить меня в отпуск на шесть месяцев, — сказал Надаров жене. — Уедем на Кавказ. Будем купаться в Черном море. Между прочим, Рожественский, проезжавший из плена, и Куропаткин советовали Линевичу отправлять запасных морем через Одессу. Пока будут ехать вокруг света, весь дух, внушенный им социал-демократами, выветрится. Не принял совета.

— А на твое место кого? — спросила Надарова.

— Не знаю, не знаю! На должность начальника войск, кажется, Гернгросса.

Наутро отправляли сразу три эшелона запасных. Полковник Есипов вызвал к себе Логунова и Неведомского и предложил им переодеться в цивильное.

— Для безопасности? — спросил Неведомский.

— Именно. Вчера кружным путем прибыл сюда из Петербурга офицер с телеграммой от государя императора. От самого Петербурга ехал в штатском.

— Нет, не переоденемся, — сказал Логунов. — В чем войну воевали, в том и поедем. И потом мы едем со своими солдатами, господин полковник.

— Какие там теперь «свои солдаты»! — воскликнул с недоумением Есипов.

Извозчик вез шагом чемоданы. Нина, Логунов и Неведомский шли пешком. Впереди шагали запасные с мешками и сумками.

На вокзале не было ни полиции, ни жандармов, ни публики. Китайцы-разносчики расположились со своими корзинами на перроне. Продавали жареную и соленую рыбу, булки, бобовые орехи, колбасу.

Емельянов купил огромную соленую рыбу и бережно нес ее двумя руками.

— Вашбродь, — сказал он Логунову, — а Жилин пропал. Как пошел с вечера к своему женскому полу, так до сего не прибыл.

— Уедет со следующим.

— Человек он такой… — Емельянов не кончил. — Принимай рыбу! — крикнул он, подходя к теплушке.

Нине на верхних нарах отгородили угол.

Она разостлала матрасик, два одеяла, положила подушку.

— Помните, Емельянов, как вы мне готовили фанзу для ночевки после того боя?

— А вы все равно спать не спали, так пустая и простояла.

— Я от раненых не могла уйти.

Емельянов перегнулся через чемоданы и спросил тихо:

— А свадьба когда?

— Что вы, Емельянов, разве теперь время?

— Для этого дела всегда должно быть время, — убежденно сказал Емельянов.

— Но ведь и в деревне свадьбы гуляют осенью, после страды.

— Емельянов, ты дров напас? — спросил солдат в шинели без пояса.

— А разве мне запасать?

— Милый человек, только тебе!

— А топор у кого?

— Топоров здесь целая пара.

После полудня состав отошел от Харбина. Неведомский и Логунов стояли у приоткрытых дверей. Мелькали будки, стрелки, стрелочники с флажками и рожками. Впереди открывалось широкое пространство Сунгари и мост, легко и как бы стремительно переброшенный через реку.

— Вашскабродь, — сказал Емельянов, — прошу к нашему солдатскому обеду — рыбки отведать.

… Через неделю после отъезда Логунова «Маньчжурию» закрыли.

Закрыли за фельетон, написанный Горшениным по поводу зверского поступка капитана Шульги.

В эти дни многие солдаты перестали отдавать офицерам честь. Не трезвый и не пьяный, капитан Шульга шел по Диагональной улице. Был день. Было много народу. Из переулка вышел запасный солдат Жилин. Вполне возможно, что он не заметил капитана Шульги.

— И ты туда же! — крикнул капитан. — Честь отдать, мерзавец!

— Был мерзавец, а теперь фью-фью, — ответил Жилин и показал дулю.

Капитан выхватил шашку и наотмашь ударил его по лицу. Жилин упал, обливаясь кровью.

Солдатский патруль, видевший расправу, бросился к капитану с явным намерением поднять его на штыки.

В это время, откуда ни возьмись, священник. Заслонил убийцу, поднял нагрудный крест:

— Остановись, братцы! Пусть он сотворил злодейство, — вы не творите! Не поднимайте руки на офицера и брата своего во Христе!

Солдаты остановились, собиралась толпа. Капитан юркнул в ближайший дом. Из дома он вышел неизвестно куда. Но правосудие обязано разыскать преступника.

В конце фельетона Горшенин призывал солдат немедленно и повсеместно отстаивать свое человеческое достоинство.

Газету закрыл генерал Фок, назначенный на место Надарова.

Ханако приехала во Владивосток с письмом от отца к Леонтию Коржу.

Отец просил старого охотника приютить девушку и отправить ее на пароходе в Японию.

Несколько дней она прожила в Раздольном.

В доме Леонтия за это время перебывало множество людей. Одни были веселы, посмеивались, отходили с Леонтием в уголок и шептались. Другие, растерянные, испуганные, просили защиты.

Приехала высокая, красивая Таиса Пашкова. Она была сама не своя. Ее муж Су Пу-тин исчез с деньгами. В банке ни гроша, дома ни гроша, только наличность в лавках. Оказалось, Су Пу-тин бежал в Китай. И будто в Китае у него есть китайская жена, а Таиса, по китайским законам, будто и не жена ему вовсе и дочки ее от него вроде не его дочки… А сколько лет жили, по-православному лоб крестил…

Таиса боялась грабежа. Если разграбят супутиновские лавки, она на вдовьем положении пропадет. Она хотела перевезти к Леонтию самые ценные товары.

— Вот уж эту твою просьбу я не могу удовлетворить, — сказал Леонтий. — Твой муж Су Пу-тин много беды принес людям. Я лучше других знаю его делишки.

— Так ты не хочешь мне помочь, Леонтий Юстинович?

— Душевно хочу, но не могу. Никогда не торговал, а ты предлагаешь мне устроить у себя целый торговый склад!

Провожали Ханако на пароход два человека — Леонтий и Донат Зимников, вернувшийся во Владивосток.

— Решено, что вы будете писать мне, — говорил Донат, прощаясь. — А уж я, сообразно обстоятельствам, буду действовать дальше… Адрес мой прост: Раздольное, Леонтию Коржу… С приписочкой, что для меня… Много еще предстоит борьбы, но все будет хорошо.

Уезжая, Ханако видела на одной из батарей, расположенных высоко над городом, красный флаг. Он гордо реял в зимнем безоблачном небе.

Пароход доставил ее в Нагасаки. Когда-то в раннем детстве она жила в этом городе. Тогда это был один из оживленнейших городов Японии. Его называли русским городом. Здесь зимовала русская Тихоокеанская эскадра, вот на этих горах до сих пор стоят маленькие домики, в которых жили семьи русских моряков.

Она шла по улице и читала вывески, написанные по-русски: