— Я надеюсь… я вам сейчас все объясню, — заговорил Китидзаемон. — Японские мозги — это значит, что мы, культурно близкие Китаю, знающие его коммерческие обычаи и не нуждающиеся в посредниках, можем обеспечить американскому капиталу действительное превосходство.

— Я вижу в этом некоторый смысл, — подал голос Винтер, — наши кредиты, японские промышленники, техники, служащие, — китайцы тоже могут принять участие… Они отличные чернорабочие.

— Да, возможно, — согласился Джемс Хит.

Китидзаемон откинулся к спинке вертушки.

— Уже есть проект учреждения Восточно-Колонизационного общества. Корея и Маньчжурия… Господа, я утверждаю: добрососедские отношения — наш завет.

Он потребовал свежего кофе и печенья.

Американцы на этот раз тоже пили кофе и ели печенье. Потом говорили о военных неуспехах русских, о Куропаткине и о приближении 2-й Тихоокеанской эскадры.

Когда все уходили, Хит и Винтер задержались в кабинете. Высокий Хит сверху вниз посмотрел на Китидзаемона и сказал:

— «Японские мозги и американские капиталы», — эта формула, я думаю, в какой-то мере Америкой может быть принята, но только в какой-то! Вы должны понимать, что нельзя шутить с американскими интересами.

Мицуи молчал.

Не получив ответа, друзья вышли. Соотечественники ждали их на панели. Шли молча, постукивая палками, обгоняя прохожих, трусивших мелкой походкой в гета, запахивавших теплые ватные халаты.

— Опасная страна! — задумчиво сказал Винтер.

— Кто, Россия?

— Нет, Япония.

Соотечественники не ответили.

Китидзаемон не собирался выезжать во время военных действий ни в Корею, ни тем более в Маньчжурию. Но когда он узнал о том, что его соперник Ивасаки Токуро успел уже там побывать, а в Ляояне даже обосновался, Китидзаемон призадумался.

Из Владивостока и Харбина Мицуи получил несколько писем от фирм и промышленников, связанных с Россией. Кунсты, Эммери, Линдгольмы, Артцы и прочие хотели немедленно вступить в переговоры. Они больше не верили в победу царя.

Однако сам Китидзаемон не счел возможным пуститься в путешествие, а решил послать в Маньчжурию своего племянника Нобуаки.

Молодой человек отправился. Он не однажды бывал на материке и многим любовался, но теперь он глядел на все иначе, по-хозяйски. Он присматривался к корейцам — как они одеты, как ходят, к чему способны. Он решил, что они более приятны, чем китайцы, самомнение которых безгранично, а Корея — совсем приличная страна. Корейцы отлично будут копать землю, врывать столбы и переносить тяжести.

Он прибыл в Ляоян, тихий и пустынный городок. Японцы, с которыми он познакомился, говорили, что в первые дни после вступления японских войск в городе было полно товаров и китайских купцов, а сейчас вот так: тихо, пусто, скучно.

Нобуаки нанял для себя и своего слуги два паланкина и шестнадцать носильщиков. Последних найти было трудно: китайцы, когда с ними начинали на этот счет вести дружеские переговоры, сейчас же исчезали. Нобуаки обратился к помощи солдат. Солдаты схватили шестнадцать человек. Нобуаки и его слуга, забыв про дружбу, показали китайцам револьверы, а солдаты, не менее выразительно, — на деревья.

— Их надо вешать, они все русские шпионы, — сказал один из солдат.

Солдаты были одеты тепло: шинели на вате и полушубки на козьем меху, высокие собачьи воротники, огромные, на вате байковые рукавицы, шапки-ушанки. Все это снаряжение приготовили японским солдатам Мицуи…

Ослепительно сияло солнце. Обледенелая земля, неподвижные, застывшие деревья, местами неубранные поля, покинутые деревни. Но Нобуаки не чувствовал никакой жалости к этому разрушенному войной краю. Наоборот, было очень приятно, что китайцы страдают, а в Японии дома целы и Японии удивляется весь мир.

Генерала Футаки Нобуаки нашел в маленькой фанзушке. В интересы Мицуи генерал не вникал, но, по-видимому, присутствие штатского ему не нравилось, и поэтому он имел насупленный вид. Нобуаки был убежден, что генерал любит и посмеяться, и выпить чашечку сакэ, и к нему на ночь, наверное, приводят какую-нибудь приятную женщину. Человек как человек, а с Мицуи он не человек, а японский воин!

— Вам непременно нужно в Харбин? — спросил генерал. — Знаю по опыту: рекомендовать что-либо людям, подобным вам, бесполезно, поэтому я ничего не рекомендую… Да, можно кружным путем, почти через Монголию.

Нобуаки прожил в деревне несколько дней. Морозы были сильны. Однажды налетел тайфун и намел снегу.

Для путешествия Нобуаки преобразился в китайского купца. Молодой офицер, который должен был сопровождать его в Харбин, оделся в ватные штаны, русские валенки и ватную куртку.

— На кого же вы похожи? — спросил Нобуаки.

— На переводчика.

— А! Китаец, переводчик для русских?

— Да.

Молодой офицер был суров и сдержан так же, как его начальник.

По Синминтинской дороге обошли Мукден и на одном из разъездов сели в поезд.

Ехать среди русских было занятно. Ехали японцы в санитарном составе. Эшелон шел медленно, часами простаивал на полустанках.

Русские солдаты не были так высоки, как представлялось Нобуаки по рассказам. А раненые, они выглядели так же грустно, как и японские раненые.

В Харбине Нобуаки бывал и раньше, и Харбин ничем его не удивил. Извозчик привез путников к Торговому дому Линдгольма. По улице двигался санитарный обоз: мулы, ослы и лошади шли парами, и у каждой пары висели на лямках носилки.

Нобуаки прошел во двор, за двором был сад, в саду небольшой, из цветного кирпича дом.

Дверь распахнулась, приезжие очутились в теплой передней; бойка-китаец в белых штанах и белой куртке побежал доложить хозяину. Через минуту Линдгольм вышел в переднюю.

— Вы у себя дома, — сказал он по-английски. — За приезд — великая вам признательность.

— Прежде всего — горячей воды, — попросил Нобуаки. — Ванну!

— Конечно! Сколько угодно.

Линдгольм говорил немного насмешливо. Должно быть, он удивлялся, как это он, европеец, зависит от японца!

Наутро в столовой Линдгольма собрались гости, местные и приезжие из Владивостока. Здесь были представители Дикмана, «Кунста и Альберса», Лангелитье, Эстмана, «Дени, Мотт и Диксона», Мартенса, «Сименс-Шуккерта». Большинство фирм представлено было доверенными и только в некоторых случаях — владельцами. Из русских был Попов.

Но и владельцы, и доверенные были настроены одинаково — тревожно. В ожидании Мицуи переговаривались относительно нового наступления Куропаткина, о гастролях оперетки в театральном зале Гранд-отеля Гамартели, о скандале среди военных чиновников…

Нобуаки вошел в столовую, и сейчас же разговоры смолкли и головы повернулись к нему.

— О, какое собрание! — скромно воскликнул Мицуи. — Банкет?

— После собрания будет банкет, — сказал Линдгольм.

Нобуаки сел рядом с Линдгольмом и начал сразу, не успев еще положить рук на стол:

— Господа, я понимаю. Я все понимаю. Вы здесь, вы трудились, вы созидали — и вдруг, может быть, ничего, да?

— Есть почти достоверные сведения, — сказал негромко Алексей Иванович, — что генерал Ноги сейчас усиленно комплектует свою армию. Она будет высажена в Корее, пойдет пешим порядком, перейдет границу около Никольска-Уссурийского и окажется в тылу Владивостока. Тем самым Владивосток… — Он снова вздохнул. — Нужны от вас гарантии, что наши торговые дела не пострадают.

В столовой было тихо; руки, державшие миканы, перестали снимать с них мягкую кожуру.

— О, это так, — согласился Нобуаки. — Господа, торгуйте и промышляйте спокойно, Войну Япония ведет исключительно за общечеловеческую свободу, которую господин Витте, а затем господин Безобразов хотели попрать. — Он обвел глазами европейцев и американцев. — Японская армия воюет за открытые двери. Ведь это и есть культура. Разве господин Дикман боится открытых дверей, или «Дени, Мотт и Диксон», или «Сименс — Шуккерт», или господин Попов, который раскинул свои магазины по всем городам от Хабаровска до Мукдена? Япония воюет и гарантирует. К чему же, спрашивается, дальнейшее кровопролитие? Только из упрямства?