Вокруг пояса Цянь обмотал веревку. На коленях добрался он до фанзы, где ночевал Аджентай. Тихо, темно. Звезды.

Приспособил веревку на косяке двери. В ту минуту, когда он надевал на шею петлю, он почувствовал невыразимое облегчение: теперь несчастье за несчастьем обрушатся на Аджентая и погубят его. Такова месть справедливости.

Постель Леонтию стелили на широком деревянном диване против окна. Зима окончилась, началась неприятная мозглая весна. На деревьях в холодном воздухе медленно набухали, медленно раскрывались и так и не могли раскрыться почки. Из низких толстых туч сеялся надоедливый дождь. Все вокруг мокрое, сырое. Марья не снимала ватной куртки и, выходя на крыльцо и оглядывая серую пелену воздуха и такую же безрадостную серую пелену равнины и тайги, в тысячный раз спрашивала: «Господи, когда же это кончится?» И всем казалось, что это не кончится никогда.

И, как всегда, это кончилось вдруг, и ночью. И когда Глаша на заре выскочила во двор, она закричала, как закричал когда-то Леонтий:

— Сеня, Семен!

Семен испуганно выскочил во двор и увидел, что пришло лето. Туч не было. Из высокого бездонного неба, перепоясанного алыми полосами зари, от чистых, ясных и высоких сопок несся горячий западный ветер.

Марья торопливо распахивала окна:

— Леонтий, лето пришло!

Леонтий мог уже сидеть. Более десятка ран покрывало тело, самой неблагополучной была правая нога. В первое время ее хотели отнять. Врач настаивал, говорил Марье:

— Если не ампутируем, ваш муж умрет, и вы будете отвечать. Даете согласие на операцию?

Но Марья не давала.

В эти тяжелые минуты пришел Седанка. Поставил в угол винтовку, сказал:

— Леонтий живой, а мне говорили, ты уже помирал!

Осмотрел раненого, велел наломать омелы, напарить ее в кипятке и остуженной обложить на ночь ногу.

По онемевшей, ничего не чувствовавшей ноге прошла волна боли, заныла рана.

— Теперь здоровая будет, — обрадовался Седанка.

В эти месяцы, когда Леонтий ничего не мог делать, он думал. Впервые оказался он в положении человека, которому не предоставлялось иного труда, кроме размышления.

Он вспоминал первые годы жизни в крае. Он полюбил край. Все ему здесь пришлось по сердцу. Даже тайфуны, даже длинная мозглая весна… Море, тайга, упорство, с которым нужно было здесь определять себя человеку!

Дикий виноград тайги ведь может стать культурным! Жирные виноградные лозы покроют долину!

Питомник пятнистых оленей… Когда он думал, как прекрасный зверь пойдет навстречу к нему, на зов его, он чувствовал, что это правильнее, нежели преследовать и убивать оленя. Охотник еще не хозяин. Охотник — участник природной жизни на равных условиях со всеми…

Глаша, Марья и Семен работают в поле… Скоро у Леонтия будет внук или внучка.

…Цзюнь-жуй, сын повесившегося Цяня, появился в Раздольном тогда, когда Леонтий уже вставал с постели и сидел на крыльце. Оба, русский и манза, обрадовались друг другу.

— Ты думал, что меня уж и на свете нет?! Почему на пантовку нынче не пошел? Беда стряслась?

Цзюнь-жуй стал рассказывать о страшной беде. Никто не в силах помочь, кроме русских. Ездили в прошлом году к Су Пу-тину. Су Пу-тин писал бумагу, Цзюнь-жуй был у него сейчас в Никольском. Он говорит, что бумага пошла, но будет еще очень долго идти. Надо ждать. Как можно ждать, чего ждать? Отец умер. Чего же еще ждать? Когда в деревню повадился ходить великий Ван, тогда Леонтий не говорил «ждать», он помог. Неужели ничего нельзя сделать с Аджентаем?

До вечера Леонтий писал письмо Миронову. На склоне сопки раскорчевывали новый участок, горький душистый дым тянул по двору. Пели песни. Спокойная ровная песня плыла над двором, над долиной.

Цзюнь-жуй не остался ночевать. Как только письмо было готово, он собрался в путь.

Докладную записку генерал-губернатору Миронов писал пространную.

Владивосток, вначале пост — несколько домишек да палаток, поставленных среди дубовых рощ, — теперь представляет населенный, быстро растущий город. Город, вызывающий к себе пристальное внимание иностранцев, как тех, которые хотят приложить свои силы на русском Дальнем Востоке, пользуясь слабостью русского отечественного капитала, так и тех, у кого более далекие и не столь мирные цели. Стоит, например, в связи с этим вспомнить статьи английского путешественника. Кэмбеля, проехавшего в Европу через Владивосток. Он пишет: «Я чрезвычайно интересовался Владивостоком. Это место казалось мне вроде логовища пиратов, из которого русские крейсера могут налетать на нашу коммерцию и бомбардировать наши суда. Я считал Владивосток русским Гибралтаром. Но, к великому моему удовольствию, я воочию убедился, что Владивосток — место, которое вполне возможно взять или истребить флотом».

Поэтому русским людям, имея таких упорных завистников и недоброжелателей, нужно быть всегда настороже.

Но не только нужно думать о посягательствах англичан, нужно пресекать всякое умаление прав и достоинства России.

Разве терпи́м факт, что на территорию Уссурийского края проникают чиновники маньчжурского правительства и наводят суд и расправу среди манз, проживающих под защитой русского флага? Разве терпимо то обстоятельство, что маньчжурские чиновники собирают налоги с русскоподданных племен?

Далее Миронов подробно сообщал о зверствах Аджентая и о сборах этим чиновником богдыхана налогов с китайского и туземного населения.

Осенью Миронов узнал, что его докладная записка возымела действие. Генерал-губернатор послал отряд для задержания Аджентая.

Лэй провел зиму во Владивостоке, играл в кости и карты. Сначала настроение у него было скверное: он считал, что потерял свою реку… Пил ханшин и спирт, в карты и кости играл неудачно. Думал открыть во Владивостоке мелочную лавочку.

Но однажды утром в помещение склада товаров, где у Су Пу-тина собирались его компаньоны и клиенты, вошел зверовщик Хун. Оглядел тех, кто спал, и тех, кто еще, одержимый азартом, не ложился, увидел Су Пу-тина, пьющего за столиком утренний чай, и сказал:

— Особенные известия: охотника Леонтия загрыз великий Ван!

Су Пу-тин вскочил, Лэй бросил игру, спавшие проснулись.

Хун рассказал про великого Вана, появившегося в Старой Манзовке, сожравшего сноху Цяня, сына Фу Нью-дина и загрызшего Леонтия.

Известие было настолько радостно, что Су Пу-тин, не входя ни в какие денежные расчеты с Хуном, стал угощать его.

К Лэю вернулось равновесие души. В карты он стал меньше проигрывать и забыл про то, что хотел открыть мелочную лавочку.

В марте он и Ло Юнь отправились к себе на реку, всюду разнося весть о наказании, которому подверг Леонтия великий Ван.

Такая же судьба постигнет и Попова!

Лэй появлялся в шалашах охотников, взявших у Попова товары, напоминал им о старых долгах, и охотники молча отдавали ему шкурки и снова брали у него товары.

Ируха и Бянка ушли в верховья Тудагоу, и о них ни чего не было известно.

— Он больше не придет сюда, — говорил Лэй про Ируху, — отец его преступник, и он преступник. Всякий, кто будет иметь с ним дело, тоже будет преступником!

Счастье продолжало сопутствовать Лэю. В тайгу направился отряд русских солдат. От фанзы к фанзе, через горы и долины, по охотничьим тропам, связывавшим фанзы, пробирались охотники и сообщали друг другу, что русские ловят Аджентая. Весть была хорошая: Аджентай был ненавистен всем!

Лэй пошел навстречу русским. Двадцать русских солдат под командой поручика Свистунова двигались через тайгу.

Лэй предложил свою помощь: он знает тайгу, он будет проводником! Смотрел на широкоплечего молодого офицера, сидевшего у костра, на котел, кипевший над костром, на солдат, на вьючных коней.

— Хорошо знаю, по каким дорогам ходит Аджентай!

Присел к костру на корточки, деланно равнодушно курил трубку. Свистунов внимательно расспрашивал его, кто он, где охотится, где его фанза.