Тогда тигр прыгнул… Он рассчитал сесть врагу на спину, но секач поймал его в воздухе на клыки, и силой своего собственного движения и тяжести тигр распорол о клыки грудную клетку и живот. Ошеломленный, он припал на снег, и в ту же секунду секач перевернул его, погрузил в брюхо клыки, вывалил внутренности и принялся топтать.

Пар поднимался от крови, внутренностей, от секача, не прекращавшего своей бешеной работы. Снег был протоптан до земли, и на твердой мерзлой земле секач продолжал уничтожать остатки противника. Все было растоптано, втоптано, уничтожено.

Кабан постоял на потеплевшей земле, потянул носом и медленно пошел сквозь чащу.

Леонтий, свидетель поединка, выскользнул из-за ствола кедра. От тигра действительно ничего не осталось: грязные лохмотья шкуры!

Когда Леонтий вышел из кедровника и пересек по льду реку, солнце низко стояло над западными отрогами, неяркое, красное среди мутно-белесого небесного пространства и белых просторов земли. Над берегом поднимались скалы, из-под них бежал ключ. Леонтий подумал было напиться, но, взглянув на скалы, увидел на уступе три морды, не сводившие с него глаз. Тигры!

Если он пойдет дальше, они могут последовать за ним и напасть в ночной темноте… Поднял винтовку, прицелился среднему — самке — между глаз. Совсем негромко, как-то сухо щелкнул выстрел, самка опустила голову на лапы.

Самцы сорвались со скал и кинулись на Леонтия.

Одного Леонтий застрелил на первом же прыжке. Тигр перевернулся, схватился лапами за черную березу и стал рвать ее когтями и зубами. Второму Леонтий попал в нос, зверь побежал мелким тряским бегом и скрылся за бугром.

Первому, который растянулся около березы, Леонтий еще трижды выстрелил из малокалиберного в черепную коробку, потом раскрыл зверю пасть, осмотрел клыки и невольно изумился их силе. Этими зубами тигр давил, как орехи, головы кабанов и волков.

Солнце скрылось, сумерки стали скрадывать снежные сопки. Леонтий снял рюкзак, спальный мешок и полез на прилавок за самкой. Стащил ее вниз, снял шкуру, закопал в снег, тушу тоже забросал снегом и решил, пока не стемнело, пойти за подранком. Он был убежден, что тигр далеко не ушел, подыхает или уже подох где-нибудь за соседними буграми.

Однако кровавый след вел его с увала на увал. Леонтий пробежал с версту. Сумерки сменились ночью. Пошел мелкий снег, луна висела над тайгой в мутной пелене. Пора возвращаться. Завтра с Хлебниковым они придут и возьмут шкуру… Душу наполняло торжество. Бой был серьезен, и Леонтий выиграл его. Вернется домой и расскажет Аносову, как он одолел тигров без стрихнина… И старик Цянь будет счастлив… А который же из четырех — его Ван?

Шел обратно широким шагом, неяркая луна делала все зыбким и неверным. Вот уже те скалы над берегом, где лежали тигры, и вон та черная береза… И вдруг он заметил, что тигр, убитый под березой, не валяется брюхом вверх, как час назад, а прижался к снегу и лежит головой навстречу к нему, Леонтию.

Расстояние три сажени. В ночных сумерках точно не прицелишься. Чтобы не перекинуть пулю, Леонтий взял под голову, выстрелил, и в ту же секунду тигр с ревом прыгнул на него. Когтями зверь терзал его бедра и бобриковую тужурку… Леонтий схватил тигра за горло, всадил в бок нож. Тигр отскочил, повалился, встал, стоял задом к охотнику с ножом в боку. Разъяренный борьбой, плохо соображая, что с ним, Леонтий изо всех сил ударил тигра ногой, — тот огрызнулся и поплелся к реке.

Кровь заливала глаза Леонтия, он добрел до своих мешков, перевязал голову и руку, подобрал ружья…

С каждой минутой становилось все холоднее и все труднее идти. Разложил огонь, чтобы согреться и отдохнуть. К голове нельзя было притронуться, мысли путались. Хотелось лечь. Подул ветер, снег усилился, руки не слушались, ветер со снегом потушил огонь. Не сидеть же около потухшего костра! Лыжи во время борьбы с тигром оборвались, и теперь он брел по глубокому снегу в унтах.

Все было мутно, Леонтий не различал ничего. Натыкался на деревья, на колодины, но, не видя ничего, ногами все время щупал кабанью тропу, по которой утром прошло стадо. Так он добрался до распадка, где стоял балаган. Ветер продувал насквозь, было нестерпимо холодно. Леонтий громко стучал зубами, но от сознания, что балаган близко, сил прибавилось.

Через полчаса Леонтий развел в камельке балагана огонь. Прокушенная рука, завернутая в шарф, онемела. Стал растирать ее. Правая нога разорвана когтями, обуток, налитый кровью, замерз, — разрезал его и снял.

Снова перевязался, поставил чайник. Но когда лег на пары, встать к закипевшему чайнику не хватило сил.

Утром шумел ветер и валил снег. Хлебников не приехал, должно быть из-за тайфуна.

Леонтий то впадал в забытье, то приходил в себя. В печи догорало последнее полено. Углем начертил на стене схему путы к тому месту, где зарыл в снег шкуру тигрицы и где поблизости от нее должны были лежать два убитых самца.

Ночь наступила и минула. Тряс озноб, и в иные минуты необычайно странным казалось, что вот он проделал сюда из Сибири такой длинный путь, столько здесь хотел сделать, а всему конец. Два тигра, раненные им, подыхают под деревьями, а он — в балагане.

Хлебников приехал днем. Первое, что он увидел, — окровавленный винчестер. Распахнул дверь в балаган и со страхом крикнул:

— Леонтий!

— Еще жив! — услышал он голос.

Аджентай снова перешел границу. Рано утром его лодки пристали к берегам Старой Манзовки. Опять он увидел обширные поля, зеленые сопки, добротные фанзы, опять увидел людей, озлоблявших его одной своей внешностью; всеми силами будут они скрывать от него меха, женьшень, панты, а он проигрался вдребезги. Кроме того, он всегда не любил китайских поселенцев в Уссурийском крае: если они покинули родину, значит, они были недовольны маньчжурами. Наконец, они совершили чудовищное преступление: пожаловались на него русским!

Совсем плохо встретили на этот раз Аджентая!

Часть крестьян бежала через поля в сопки, женщины прятались в хлевах, иные — в лесной чаще за фанзами.

Никто не встретил, даже Цянь!

Где этот подлый старик?

Аджентай вошел во двор Цяня, старик стоял у порога. Он поклонился, но не упал на колени.

Аджентай прошел в фанзу и сел на каны. То, что люди разбежались, привело его в бешенство. Он спросил Цяня:

— Куда все убежали? Чтобы не дать мне моего? А это ты жаловался на меня русским? Ты пожаловался, а я вот перед тобой!

Он пошел по фанзам. Обыскал всё. Пыль заполняла помещения, потому что солдаты поднимались на крышу и разворачивали ее. В тайгу убежало сорок человек!

За этих сорок человек Цяня били долго и мучительно. Еще никогда в жизни не били его так. Старик лежал на земле окровавленный, со вздувшимися ногами, в забытьи. Открывая глаза, он видел начальника маньчжурского знамени, пересчитывавшего награбленные богатства, курившего трубку, разговаривавшего с солдатами.

Время шло. Цянь попросил воды; ему не дали, никто не обращал на него внимания. А он чувствовал себя так, точно был не измученным, избитым стариком, а судьей всех.

— Вот приедет русский охотник Леонтий, — говорил он, — и вы увидите, что он с вами сделает! Ты, маньчжур Аджентай, гвардеец богдыхана, увидишь, что он с тобой сделает! Он стреляет так, что от него не ушел еще ни один кабан, ни один медведь, ни один тигр…

Голос старика хрипел. Аджентай наклонился к нему, рассмотрел страшный блеск зрачков и решил, что старик обезумел.

Сейчас же он приказал перенести свои вещи в другую фанзу.

Страшное чувство ненависти и мести поднимало Цяня. Он даже не чувствовал боли. Что боль?

Су Пу-тин написал прошение, а где это прошение? Неужели сильнее всех Аджентай?

Но он не сильнее Цяня.

Цянь подполз к кадке с водой, припал к ней. Было тихо, темно: ночь. Он выполз во двор. Звезды светят. Облака то приходят, то уходят. Неподалеку развлекаются солдаты, отняв у крестьян жен.