Ван Дун оглядел собравшихся. Частенько он рассказывал о своей жизни в тайге. Все в Сунь Я слышали имя Леонтия Коржа, русского охотника, который спас ман-цзы от тигра, слышали имя офицера Свистунова, поймавшего ненасытного Аджентая. Но идет война, — не подождать ли?

Син сказал:

— Завтра Цзен тоже наймет десять хунхузов; что из того, что он член братства и имя его вписано в книгу? Священник обещал выдать мне предварительно две сотни талисманов против злых духов, болезней и смерти. Нам не будет страшно огнестрельное оружие. У нас есть сабли, ножи и копья. Зачем ждать?

Когда окончили ужин, окончили обсуждать и просьбу Ханя, — завтра вечером на помощь соседям пойдет отряд.

Сто человек собралось на следующий вечер во двор храма «Духа огня». В руках у всех, колыхаясь на длинных палках, горят красные фонари. Головы обмотаны красными платками, за красные пояса засунуты кривые ножи. У многих на голой груди большие красные платки с иероглифом, обозначающим победу.

Монахи зажгли на алтаре стеклянные фонари и лампады, осветив на резном деревянном троне Лао Цзы с длинной седой бородой и сурово нахмуренными бровями.

Престарелый служка вынес жертвенник и бросил в курильницу угли. Тонкая душистая струйка потянулась в черноту ночи.

Мать Якова Ли тоже пришла сюда. Она была православная, но ей всегда представлялось, что Лао Цзы тоже православный, ибо в своих изречениях, известных ей с детства, он требовал того же, что и Христос, «Не суди ближнего, — учил Лао Цзы, — будь целомудрен, но не заботься о целомудрии других. Истинно добрый человек любит всех». Да, да, вполне возможно, Лао Цзы был тоже православный.

Священник громко читал молитвы. Монахи подхватывали его возгласы, били в медный колокол и деревянные барабаны, толпа опустилась на колени.

— Двести амулетов получает от меня Син, — сказал священник, — не бойтесь же врага, вас не коснутся ни раны, ни смерть. Только трусливого коснутся. Помните: амулет беспомощен на груди трусливого!

В руки Сина перешел мешок с амулетами. Монахи унесли жертвенник, из-за алтаря появился Ван Дун.

— Берите амулеты, если они вам нужны, — сказал Ван Дун, — но мы люди простые, и о себе и своих земных делах думаем просто: мы боимся смерти, как всякий человек, и не хотим ее, как всякий человек, но мы никогда не склоним головы перед опасностью. Мы подымаем красные фонари, у всех ли зажжены фонари?

— У всех! — раздалось в ответ.

— У всех! — вместе с другими ответила Ли. — У всех, у всех, великий господин! — Сейчас она не могла называть Ван Дуна иначе как великий господин.

— У всех ли отточены ножи и копья, а у тех, у кого имеются ружья, заряжены ли ружья?

— У всех! — заревела толпа, выхватывая сабли и ножи.

Ван Дун и Син первыми вышли со двора.

До деревни Аджентая десять ли. Красные фонари повстанцев огненной лентой извивались по дороге, а когда приблизились к горам, навстречу им на высоких скалах и в ущельях тоже стали загораться красные фонари.

Это бежавшие из деревни члены братства «Вечная справедливость» спешили присоединиться к отряду Ван Дуна.

В занимающемся рассвете показались толстые стены и две башни по углам усадьбы Аджентая. Один из хунхузов, выйдя случайно за ворота, увидел вооруженную толпу. Он не стал терять времени на соображения, что это за толпа. Крича во весь голос, несся он по дворам:

— Тысяча! Идет тысяча!

Хватая оружие и одежду, хунхузы бежали к западным воротам, а оттуда в горы.

Аджентай приказал слуге:

— Вооружайся, будем защищаться.

Он обнажил саблю… Однако через минуту, сунув за пазуху коробку с опиумом, бежал вслед за хунхузами в горы.

— Смерть Аджентаю, смерть, смерть! — доносилось до его ушей в спокойном утреннем воздухе.

Повстанцы бросились в амбары, хлевы, комнаты. Они нашли своих быков, ослов, груды зерна.

Все было Аджентаю мало, все брал и брал!

Разбивали сундуки, выбрасывали богатства.

Аджентая не было нигде.

Ван Дун составил несколько отрядов для поимки начальника маньчжурского знамени и во главе одного из них встал сам.

Аджентай брел по тропинке, расстегнув ворот, волоча за собой саблю.

Слышал далеко внизу крики; поднявшись на перевал, увидел дым — горели его дом, сараи, все его добро.

Стоял согнувшись, опираясь на саблю, тупо разглядывая коричневую пелену дыма.

Только бы его не поймали, только бы ему уйти, а уж он покажет бунтовщикам! В Пекине для всех восставших потребует казни, и эту казнь ему дадут с радостью.

Свернул в чащу. Сразу же нужно было продираться сквозь кусты. Шел на юго-восток, солнце светило давно, но в чаще он не видел солнца.

Бог с ним, с солнцем, главное то, что он ушел от погони.

И хотя к концу дня он очень устал, но злоба его не устала, она вливала в него силы. Страшно хотелось выкурить трубку опиума. Опиум был, а трубки не было. Ел сырые грибы, ягоды. К вечеру продрог, разложил костер. Ночь просидел у костра, то задремывая, то вскакивая, чтобы подбросить в огонь валежнику. Чаща скрывала небо. Куда он идет? Может быть, совсем не на юго-восток?

Утром опять шел. Опять чаща, балки, распадки, ущелья, ручьи, мошка, комары. Совсем с ума сошел от желания курить. Стал из сука долбить ножом трубку. Трубку выдолбить можно, но как с мундштуком? Надо найти камышинку.

Выдолбил трубку, до вечера искал камышинку, так и не нашел. Потерял спички, страшное несчастье!

Подходила ночь, холод пронизывал Аджентая. Но когда он вспоминал про Ван Дуна, ярость согревала его. Почему еще там, в горах, на берегу Амурского залива, он не убил его?

Утром Аджентай набрел на едва заметную тропу. Засмеялся от счастья: теперь он спасен! Тропа привела его к охотничьей фанзе.

Старик охотник испугался, увидев незнакомого человека, но тут же успокоился — незнакомец повалился на каны и прохрипел:

— Накорми меня!

Выпил воды, жевал сырую пампушку, расспрашивал, далеко ли до Мукдена. Охотник сидел у очага с трубкой в зубах, вороша двумя железными палочками угли под чайником, и односложно отвечал.

Аджентай считал себя спасенным, и он спасся бы, если б преследовал его не Ван Дун, опытный таежник. Несколько раз отряд сбивался с пути, но потом опять нападал на след.

Ван Дун приближался к фанзе охотника через двое суток после прихода Аджентая. В это время хорошо отдохнувший начальник знамени приказывал старику вывести его из гор.

Голоса он услышал еще издалека.

— К тебе должен кто-нибудь прийти?

Старик отрицательно покачал головой.

— Смотри, если хоть слово!.. — Аджентай показал на саблю и на шею, вышел из фанзы и притаился в чаще. Через четверть часа голоса услышал отчетливо. Стихли, зазвучали опять.

— Идут! Китаец выдал! — пробормотал Аджентай и бросился бежать.

Перед ним был распадок. Перебраться через распадок или спрятаться в распадке? Проклятая чаща! Хватает за руки, за лицо… Взобрался на ствол поваленного дерева и побежал по стволу. С этого ствола владелец фанзы обрубал ветки для своего очага, острые суки торчали отовсюду, Аджентай поскользнулся и упал. Упал со всего размаху на острый сук. Сук пробил грудь и вышел между лопатками… Аджентай захрипел, раскинул руки и затих.

Ван Дун первым подошел к умирающему врагу. Присел на корточки, сказал:

— Хотел убежать, Аджентай! Смотри — это я, Седанка… Ван Дун.

Мертвого Аджентая оставили на суку.

Первые дни по возвращении в Мукден Цзен был занят бесконечными коммерческими соображениями и делами. Русские готовились наступать и покупали всё: мясо, рис, чумизу, теплые куртки, арбы, повозки, скот. Русские нисколько не походили на японцев, которые ничего не покупали, а всё брали, приговаривая: покупать будем после войны.

Даже женщин они брали даром. Приходили во двор и брали тех, кто им понравился. Ни муж, ни старший брат, ни отец не получали за это даже медного чоха.

У Цзена-старшего жила молодая женщина. В минуты поэтической грусти поэт, по своему обыкновению, на нее только смотрел. Она была высокого роста, с широким веселым лицом и тонкими бровями. После смерти брата Цзен-младший взял ее к себе, и в тот же день два японских солдата вошли во двор, схватили ее за руки, засмеялись и увели. Цзен-младший видел все это в щель и только впился пальцами в косяк двери. Вернулась уведенная через три дня.