Лэй шел, широко улыбаясь:

— А, братка, русский купеза… А моя думай, кто это ходи еси?

Он протянул Попову руку. Леонтию, как старому знакомому, подмигнул и присел к костру. Курил, разговаривал, посмеивался. Зэлодо оцепенел. Сын его сидел возле товара, но уже не видел товара, а только глаза Лэя, устремленные на него.

Лэй сказал добродушно:

— Забыли старого хозяина, а я им тут возил, возил… Но плохо охотятся, братка Попов, совсем плохо, ничего не приносят, моя с ними пропадай еси, тот года ничего, этот года ничего… Шибко много моя убытка еси.

— С дороги, наверное, устал, — сказал Попов, — кушай и пей.

— Мало-мало кушай, — вздохнул Лэй и стал жевать мясо.

Но он не дожевал его, выплюнул, он не мог больше притворяться, он отвел руку с кружкой водки, которую подносил ему Попов, и спросил:

— Чего хочу твоя делай здеси?

Зэлодо, его сын и невестка поднялись и попятились к шалашу.

— Моя здеси хозяина, джангуйда! Зачем твоя ходи сюда?

— Вот что, — усмехнулся Алексей Иванович. — Ты больше не хозяин здесь. Понял?

— Руку ты отрубил да-цзу Бянке? — спросил Леонтий.

Они стояли друг против друга, оба высокие, опираясь на свои ружья.

— Кто тебе говори? Такой закон еси. Суд был, твоя понимай?

— На какой земле живешь? На какой земле руку рубил? — вдруг крикнул Леонтий. — Кто судил? Говори! Почему отбирал все? Говори! Теперь я буду судить тебя!

— Твоя кто? — спросил Лэй.

— Моя русский… Леонтий Корж!

— Русский? — прошипел Лэй. — Су Пу-тин тоже русский. Кто его мамка? Русская Таиса, Какой язык его говори? Русский! Су Пу-тин кто его бога еси? Русский его бога еси. Твоя пропадай. Твоя хунху-цзы! Моя здеси хозяин!

Он приподнял винчестер… Страшный удар винтовки Коржа обрушился на него, и он рухнул к ногам Попова. Ло Юнь отскочил и согнулся… Хотел стрелять, но было уже поздно; винтовка Коржа смотрела на него в упор.

— Забирай его, — приказал Леонтий, — и чтобы вашей ноги никогда в тайге не было… Со мной будете разговаривать, если увижу кого!

Ло Юнь помог Лэю приподняться.

Лэй, прихрамывая, шел к оморочке; вот он сел, обмыл в реке голову, взялся за весло…

Су Пу-тин сказал жене, Таисе:

— Оденься получше, поедем вместе со мной к Занадворову.

Тайса надела платье из золотистого шелкового полотна и соболью жакетку. Коня запрягли в американку.

— У Занадворовых сегодня кто-нибудь именинник? Разве сегодня Елизаветы?

— У нас нехорошие дела, — объяснил муж. И тут Таиса вспомнила, что вчера вечером, когда она легла спать, а Су Пу-тин остался сидеть в спальне за угловым столиком, переворачивая листы своих книжек и передвигая фишки счетов, в дверь постучали, раздался голос одного из компаньонов. Су Пу-тин вышел и вернулся только под утро.

В американке на сиденье лежал сверток.

— Подарок Занадворовой… Отдашь сама.

Экипаж покатился. Су Пу-тин важно правил. Из окон и калиток на проезжающих глазели:

— Куда-то Су Пу-тин с женкой собрался!

Су Пу-тин не оборачивался, знакомым кланялся. Важно повернул в открытые ворота занадворовского дома.

Занадворов был сегодня не в духе.

Он поставлял мясо Морскому ведомству для судов Сибирской флотилии. Мясо — корейский скот — скупал для него Су Пу-тин на ярмарке в корейском городке Бюнлян-дзип-чень. Доходы были хорошие. Но Су Пу-тин намекнул, что доходы могут быть значительнее: можно за бесценок получать коров и быков, зараженных чумой, — только нужно ночью перегонять скот через границу, да чтобы ветеринары не мешали.

Уже трижды Занадворов проделал подобную операцию. Получил большие барыши, говорил Су Пу-тину: «Молодец, голова у тебя работает!» Но вдруг среди местного скота тоже появилась чума, и неспокойные умы, кажется, догадались об источнике заражения.

Доход от продажи чумных быков был настолько велик, что Занадворов теперь и думать не хотел о том, чтобы доставлять Морскому ведомству здоровый скот. Черт бы побрал всех этих догадливых умников.

— А, Су Пу-тин! Приехал с женой… Вот Таису твою всегда хвалю. Не был бы женат — разбил бы твое семейное счастье.

Щелкнул шпорами и подал руку Таисе.

— Ну, иди, милая, к Елизавете — дорогу, чай, знаешь…

— У меня, ваше высокоблагородие Иван Иванович, большая жалоба.

— Пройдем, пройдем в кабинет, там будешь жаловаться.

Во дворе у камня два солдата, занадворовские денщики, щипали гусей. Служащий канцелярии с папкой под мышкой заглянул в калитку. Занадворов крикнул из окна:

— Потом, потом, братец, — ведь не горит?

В кабинете Занадворов уселся в кресло и набил трубку.

— Большие безобразия делаются, ваше высокоблагородие Иван Иванович: Попов снарядил баты, нагрузил товарами и отправился в тайгу. Всем тазам запрещает платить мне долги и вести со мной дела.

— Позволь, на каком же основании?

— Господин Иван Иванович, в тайге он и Леонтий Корж нашли заимку Лэя. Когда я однажды пришел на его делянку, я даже зажмурился. Господин Иван Иванович, небо голубое, а внизу все белое.

— Мак, что ли, снотворный?

— Тот самый мак, который ты разрешил сеять, собирать опий и с которого я тебе в прошлый раз привез столько золота, что ты, господин Иван Иванович…

— Ладно, ладно, дальше!

— Попов вместе с Леонтием Коржом потоптали и пожгли поле, а моего компаньона Лэя избили. Не знаю, выживет ли…

— Обалдели они, что ли?

— Ведь ты, господин Иван Иванович, разрешил мне!

Занадворов отодвинул коробку с табаком и стукнул кулаком по столу.

— Что они, обалдели, спрашиваю?

— Попов всем говорит: я русский! А разве я не русский? — возвысил голос Су Пу-тин. — Кто у меня жена? Таиса Пашкова, — сам видел, сегодня приехала! Какой веры я? Православной. Так кто я, скажи, — русский человек или китайский? Почему Попов посмел идти в тайгу и мне не сказать? Как это можно? Моя тайга! Опий уничтожил! Двести тысяч убытку! Ты потеряешь!

— Зачем уничтожил? — спросил Занадворов, смотря в черные разъяренные зрачки Су Пу-тина.

— Сам хочет торговать, свою делянку имеет!

— Не иначе, — рявкнул Занадворов, — пренаглейший господин!

Заходил по комнате. Остановился у окна: жена его Елизавета разговаривала в палисаднике с Таисой. Да, с Таисой никто не сравнится… только казачки и бывают такие… точно непосредственно ею занимался сам господь-бог. Елизавете лучше и не стоять рядом. Мяса много, мясо бестолковое, и лицо как будто не лицо, а коровье вымя. Но, несмотря на такие размышления о жене, он побаивался ее.

— Попов и шхуну-то получил черт знает как. Линдгольм хотел даже в заграничную газету писать.

— Тут Таиса подарок твоей Елизавете привезла. Старого китайского шелку, — богдыхан такой носит, теперь твоя жена наденет.

— А мужчинам из него можно что-нибудь?

— Все можно. И тужурку, и штаны.

— Вот за это спасибо, Су Пу-тин… Ах, какой мерзавец этот Попов!

Во Владивостоке китайцев было больше, чем русских; они строили под начальством русских десятников и инженеров дома из дерева и камня, сооружали порт, были печниками и огородниками, водоносами и прачками, вели мелкую и крупную торговлю, служили бойками.

Для их нужд и для собственной прибыли Су Пу-тин на Семеновском покосе, где селилось большинство китайцев, построил бани.

Приехав в город, Су Пу-тин отправился прямо в бани — узнавать новости.

— Я буду мыться в общей, — сказал он конторщику и прошел в бассейную.

Голые люди сидели на барьерах бассейна, намыливались, соскальзывали в зеленую воду, кричали, кряхтели, окунались. Шум, плеск и крики неслись из бассейна.

Вдоль стен помещения тянулись капы, разделенные невысокими перегородками на клетушки. Это были отдельные «номера» с циновками, одеялами, подушечными валиками и чайными столиками. Сюда после мытья в бассейне и массажа приходили клиенты.

Массажисты у Су Пу-тина отличные — из Мукдена и Пекина! Выйдя из бассейна, клиенты ложатся на высокие скамейки, и над ними орудуют банщики-массажисты. Руками и половицами они скатывают с кожи грязь, и здесь, собственно говоря, человек и становится чистым.