— Утида Рёхей! — сказал хозяин шаланд. — Это его книга «Гибель России»… Утида — великий японский патриот. Он основал общество «Черный дракон»… Члены общества знают, что они должны уничтожить Россию. Утида до того жаждет уничтожить Россию, что некоторые считают его безумцем.

— По-моему, гениальный человек! — пробормотал Винтер и спросил рому. Рома не было. Тогда он предложил перейти на яхту и выпить там.

Так и сделали. Солнце поднялось высоко, и вода становилась все лазурнее. Синели массивные горы Русского острова. Женщины спускались из шампунок в море и пропадали в его глубине. Маленькие тоненькие женщины, почти девочки.

Старые знакомые пили ром. Винтер говорил негромко:

— Я был недавно в Америке… Смелее, мой дорогой хозяин сорока женщин. Снимайте планы с Русского острова и других фортов Владивостока. Разве можно допустить, чтоб русские захватили Маньчжурию?

— О нет! Япония не допустит.

— Понимаете ли: одни русские! Почему? На каком основании? Кто они? Разве они идут на запад? Это мы, американцы, идем на запад.

Саката внимательно поглядел в глаза подвыпившего старого знакомого.

— Впрочем, это я так, — спохватился Винтер, — слова, слова!

Саката наконец вернулся на свою шаланду. Яхта подняла паруса и понесла Винтера во Владивосток.

Винтеру требовался простор. Россия была просторна, но ненадежна. У нее было много солдат, это было плохо. Маньчжурия, Маньчжурия, пустынная страна китайских индейцев, естественная добыча американцев, двигавшихся на запад.

Сородичи Ирухи были смущены рассказами и слухами. Принес их Кизига, добычливый охотник. Он охотился далеко в горах, дошел почти до моря, поэтому известия, принесенные им, были известиями из первых рук.

У тамошних охотников не переводилась водка!

По словам Кизиги, все там были счастливы. Сам он тоже привез водку и спирт, сородичи толпились возле его нарты, рассматривая и ощупывая тяжелые блестящие банки.

Жена Кизиги разложила костер, стала варить мясо кабарги, и охотник всех пригласил к себе в малу.

Ели кабаржиное мясо, пили водку, потом Файнгу запел песню, вспоминая страшного хозяина реки:

Высоко в небе светила луна. Огромные кедры, плотно укутанные снегом, вершины снежных сопок, видные сквозь зимнюю тайгу, звонкий морозный воздух, жар от костра и водки… Жена Кизиги выпила много, раскраснелась, босые ноги протянула к огню, огонь приятно грел пятки.

Сказала негромко:

— Эй, охотники, надо тому продавать меха, кто дает больше водки… Я думаю, Попов — маленький хозяин, у него нет водки.

Слова ее запомнили все.

Кизига рассказывал, что по ту сторону гор, у старика Белки, водку можно достать в любое время. Это самый старый и самый уважаемый ороч… Настолько старый, что уже не может ходить за соболем на свою реку: далеко она от его шалаша, за семьдесят верст. Не ходит за соболем, а за водкой к нему ходят все. Счастливый старик, купец Винтер его любит и дает ему водку. Можно взять две хорошие шкурки и поехать к старику Белке… Можно выпить водку там, можно привезти ее сюда и выпить здесь… Скоро пойдет кета… попили водки, поели кеты, как хорошо жить на свете! И для Попова останутся шкурки. Только две отдать Белке и Винтеру за водку… Немного меньше муки будет, немного меньше ситца и дабы будет, но водка будет и кета будет… вон тайга вокруг, надо действовать так! Надо действовать так!

Ируха тоже пил водку и слушал Кизигу.

Водка пугала его. После того как человек много выпьет, он точно возвращается из страны, где охотник может добыть все, в страну, где не может добыть ничего.

Вот какая она: и хорошая, и плохая!

Ируха недавно вторично женился. Его Люнголи не вернуть — она где-то на Амуре, у нанайцев… Трудно добычливому охотнику без мамки. Он женился на пожилой сильной женщине, которая не любила ни петь, ни разговаривать, но хорошо делала свое женское дело.

Ее прежний муж, молодой человек, погиб прошлым летом. Спустил он оморочку в реку и видит: плывет черный медведь. Переплыл реку, исчез в тайге. Охотник тоже переплыл реку и пошел по его следам. Настиг. Мафа стоял у черемухи, обхватив ее лапой. Охотник выстрелил — мафа заревел и бросился в чащу. Охотник за ним. Не уйдешь, мафа, везде твоя кровь: на кустах, траве, деревьях… однако ушел далеко… Кровавая тропка привела к трухлявому стволу тополя.

Охотник встал на него, провалился по колено, смотрит: где же следы? Нет следов… А мафа лежал под стволом и вдруг поднялся. Охотнику, чтобы выстрелить, надо отскочить хоть на шаг, а он по колени в трухе… напряг все силы, выскочил, запутался в лианах, упал. Мафа снял с него череп, выгрыз живот и подох.

Так женщина потеряла мужа. Но тот муж был совсем молодой, и хотя она любила его, но разве можно сравнить его с Ирухой. Тот — мальчик, Ируха — мужчина.

И по глазам жены, которая могла подолгу смотреть на него, Ируха понимал чувства этой большой, сильной женщины.

Она была ему хорошей подругой и во время зимней охоты, и во время хода кеты. Она не только умела без устали пластать рыбу, но и била ее острогой. Она и охотиться умела, и недавно, идя за тушей изюбра, которого убил муж, добыла кабана. Хорошая мамаса, верный товарищ!

Мамаса тоже пила водку… Она радовалась, когда ее пила, но, когда не пила, радовалась больше. Ведь ее первый муж очень любил водку и за медведем пошел, много выпив.

После рассказов Кизиги чуть ли не все охотники весной отправились к Белке.

Приказчики Попова совсем мало увезли мехов. На следующий год, когда еще шла кета и никто не собирался на охоту, приплыли от Попова баты. Десять батов… На первом бату толкался Леонтий Корж.

Пристали к косе, где некогда стоял шалаш Бянки и где возвышался теперь новый большой шалаш Ирухи.

Мамаса легко переносила тяжелые ящики и мешки, и Леонтий, сначала не допускавший ее к грузу, махнул наконец рукой.

Приказчики разбили две палатки: одну для жилья, в другой сложили товар.

Корж поселился у Ирухи. Новый шалаш, построенный силами мамасы из плотного корья, был высок и внутри имел второй этаж — нары. Там мамаса сложила короба со своим имуществом и нарядами, потому что она была женщина не только здоровая, но и красивая, и любила себя украсить.

Коржу предоставили лучшее место на мужской половине шалаша, подостлали медвежьи и барсучьи шкуры, дали хорошее одеяло.

На следующий день Ируха и Корж взяли в дубняке трех свиней. Добычу снесли на косу, часть мяса сварили, остальное мамаса стала коптить. Она оделась в свое лучшее платье, пестро расшитое, украшенное серебрянными монетами, в уши вдела тяжелые серьги. В разговор не вступала и даже как будто ничего не слышала из того, что говорили мужчины. А мужчин на косе становилось все больше, потому что быстро разнеслась весть о раннем появлении батов с товарами и о приезде Коржа.

Разговаривали старые знакомые Кизига и Корж, вспоминали, как собирались на соболевку, какая была удача на той охоте.

Корж сказал:

— Вот не так уж много времени прошло с тех пор, Кизига, а похудал ты… Раньше был здоровый охотник, а теперь — посмотри на себя.

Кизига оглядел себя, потом посмотрел на свою жену-шаманку, которая поодаль курила трубку.

— Слыхал, водки много пьешь, — продолжал Корж, — от этого руки у тебя дрожат… Смотри, держишь трубку, а пальцы дрожат. Как по зверю стреляешь, а?

Рядом сидели Зэлодо со своим сыном, старик Файнгу и еще несколько охотников.

Все посмотрели на пальцы Кизиги, которые дрожали мелкой дрожью, и на свои собственные пальцы. Как-то до сих пор никто не обращал внимания на то, что пальцы на руках Кизиги дрожат. В самом деле, как же это так?! Нехорошо, когда у охотника дрожат пальцы!