Маша и Цацырин ломали забор, отгородивший тракт от берега Невы, к ним присоединились другие. Доски выломали.

— Сюда, сюда, на лед! — звал Цацырин.

На тракте снова стреляли.

Катя не почувствовала страха — она слышала стрельбу на войне, она видела раненых и убитых… Не страх охватил ее — страшная ненависть, которая почти лишила ее рассудка. Она хотела стрелять в тех самых солдат, которых спасала от смерти на полях Маньчжурии. Но разве это те самые солдаты? Разве драгуны, стреляющие в нее и других русских людей, похожи на тех солдат, которые умирали за этот же русский народ там, в далекой Маньчжурии?!

— Дай мне, Годун! — схватила его за плечо.

Годун стоял, расставив ноги, вблизи лежало трое убитых драгун. Четвертый, сдернув с плеча карабин, целился в него…

— Щенок! — крикнул Годун и послал в него последнюю пулю.

Драгун выронил карабин и схватился за гриву коня.

— Всё, последняя! — Годун повернул Катю кругом и толкнул ее к забору. — Скорей!

Катя шла вниз по реке. Увидела Добрынина с его Феней. Добрынин поминутно останавливался и смотрел туда, откуда доносился шум побоища; Феня подхватывала его под руку и влекла дальше, Шинель на Добрынине была расстегнута, ворот рубашки тоже, В левой руке он держал револьвер.

— Драгун хотел ударить его шашкой, — сказала Феня, — да Шура укрылся за трубу.

— Машу не видели?

Феня отрицательно покачала головой.

— Повела людей на тот берег, — сказал Добрынин.

— А Цацырин? Он только что был здесь.

— Вон Цацырин!

Цацырин и Годун несли раненого. Положили осторожно под откос и побежали назад. Откуда-то из города доносились залпы. Катя склонилась над раненым. Сабельный удар раскроил ему череп.

Люди шли и бежали по Неве, кто на правую сторону, кто вверх.

К вечеру Маша вернулась домой. Вокруг казармы на улицах и на тракте непривычно пустынно. Рота за ротой проходят войска, оцепляют заводы, фабрики. Затаив дыхание поднялась Маша по лестнице.

Отец лежал на кровати, мать сидела за столом, глядя на огонек лампы.

— Машенька!

Катя вернулась под утро. Ее уж и не ждали. Молча сняла шубку, платок, вымыла лицо, руки.

— Годун — молодец! Раздобыл карабин и два подсумка патронов. По всему городу убитых столько, что и перед Маньчжурией не зазорно… Даже поверить не могу… До сих пор как во сне!

Михаил пролежал на постели весь следующий день. Он не спрашивал, продолжается забастовка или нет, не спрашивал, что делается за заставой с теми людьми, которых он знал. К столу он тоже не вставал, Наталья позвала его разок, вздохнула и больше не звала.

Иногда он лежал с открытыми глазами, иногда с закрытыми, и тогда можно было думать, что он спит. Но он не спал. Он слышал, как Катя рассказывала о том, что было на Дворцовой площади, об убитых женщинах и детях, о сотнях трупов, которые свозятся во все морги города, о том, что царю мало еще этого злодеяния и его псы рыщут по городу, хватают, арестовывают…

В детстве, после памятных событий с отцом Быстровым, Михаил разделил человеческий мир на две части: на людей жадных, бессовестных, стяжающих и на людей, знающих правду и живущих тихо и незлобиво. Пусть им не сладко, но они придут к истине. С этой верой, сам не желая ничего стяжать, он тихо жил в течение многих лет. В юности она его утешала, с годами утешать перестала. С годами его все более угнетала мысль, что неправды так много, что она грозит утопить всю правду. Когда он услышал Гапона, он поверил ему. Да, вот путь христианской, сердечной просьбы. Это и есть путь, на котором доброе победит.

Сейчас, лежа в постели то с открытыми глазами, то с закрытыми, он уже не хотел, не мог думать, что произошло обычное дело на земле, зло снова проявило себя и надо смириться, простить по-христиански злодеев и идти дальше с тем светом, который живет в твоем сердце. Сейчас все подобные мысли были для него противны. Он чувствовал такое негодование, такое возмущение тем, что царь и его прислужники нарушили самые простые отношения между людьми, которые даже у зверей незыблемы, — даже пес не будет уничтожать своих щенков, которые потянутся к нему! — что точно заново увидел всю жизнь.

Содеянное было чудовищно, и те, кто его содеял, не имели права существовать на земле. Мера преступления превосходила все человеческое. «Поднявший меч от меча и погибнет!»

И когда Михаил понял, что именно этого он хочет, он встал с постели. Маша и Катя вернулись в это время из города, и мать кормила их картошкой с капустой. Михаил подошел к рукомойнику. Мылся долго и тщательно, точно смывал с себя все старое, потом сел к столу.

— И я поем, — сказал он Наталье.

— Так-то, — обратился он к дочерям. — Не прощу я им, и никто не простит…

Фабрики и заводы Петербурга бастовали. Остановилась электростанция. Электричество погасло на Невском и на Песках. Перестал работать водопровод, закрылась большая часть магазинов, улицы опустели. Шли аресты.

В комнате Варвары Парамоновой с утра до вечера толпился народ. Здесь дежурили члены комитета РСДРП. Сюда приходили все те, кто восьмого числа кричал Цацырину: «Перочинного ножа не возьмем!»

Михаил приходил с утра, садился в углу около печи и просиживал весь день. Здесь он видел дочерей, Цацырина, Годуна, Дашеньку. Здесь он узнавал новости: саперов послали работать на электрическую станцию и водопровод; толпа рабочих в триста человек остановила поезд на Варшавской железной дороге; по Невскому толпой шли рабочие; солдаты стали стрелять в них без предупреждения; колпинцы двинулись в Царское Село, против них действовала артиллерия; царь бежал в Гатчину, впереди и позади царского поезда — по два поезда с артиллерией и войсками; стачки в Москве, Риге, Либаве, Вильне, Ковне.

— Началась революция, — слышал Михаил.

Перед его глазами стоял Шлиссельбургский тракт и солдаты, убивавшие по приказу царя безоружных людей. Началась революция! Только так и можно ответить убийцам!

Он вместе со всеми участвовал в митинге на льду Невы. Легкий ветер подымал снег, люди собрались, упорные и решительные в своей ненависти.

Когда Михаил подошел, говорил невысокий мужчина в распахнутом пальто. Рядом с ним стояли Маша и Цацырин.

— Научитесь брать силой то, что вам надо, — учил неизвестный. — Вы теперь видите, что значит просить царя. Нас много, но что мы можем сделать голыми руками? Вооружайтесь, где только можно и чем только можно. Оружие во что бы то ни стало! Только силой и кровью добываются свобода и справедливость. Если сунутся к нам войска — не пускать! Стройте баррикады из фонарных столбов, пролеток, кроватей, шкафов… Пусть прольется кровь! Разве не льется она сейчас на полях Маньчжурии? Но разве та кровь несет нам свободу и лучшее будущее? Дадим клятву: победа или смерть!

По льду бежал человек. Михаил разглядел — Годун!

— Товарищи, — издали закричал он. — У Николаевского вокзала стояли рабочие. Офицер приказал рабочим разойтись. Они не разошлись, он приказал стрелять, но солдаты не стреляли. Тогда офицер стал их уговаривать. Наш Добрынин подошел к нему, сказал: «Ты не офицер, а подлец!» — и застрелил его из револьвера. Добрынин арестован.

Цацырин воскликнул:

— За нас отомстил! К борьбе, товарищи!

… Феня вышла из дому, попросив тетю Паню присмотреть за детьми. Зашла к Малининым, спросила:

— Что может быть за это мужу?

— Не пощадят! — сказал Михаил.

— А тем, кто нас убивал, ничего не будет?

— Тем — ничего.

Феня отправилась в город. Хоть бы повидать Шуру, хоть бы сказать ему, чтоб забыл про то…

У Николаевского вокзала стояли солдаты. Феня спросила у них, где старший, ей указали на ворота. Она прошла во двор. Возле деревянного барака толпились солдаты. Взводный провел Феню к офицеру.

— Господин офицер, где мой муж, которого здесь утром арестовали?

— А за что его арестовали?

— Не знаю за что, господин офицер.

— Это безрукий, что ли? — спросил фельдфебель, стоявший у стены.