— Я был случайным свидетелем того, как вы расправились с солдатом, — начал Саката, — кроме того, я слышал некоторые ваши замечания… мне кажется, вы вообще не одобряете войны?

Капитан спрашивал тоном учителя!

— Я не одобряю войны! — резко ответил Юдзо.

— Вы — сын генерала Футаки, — проговорил многозначительно Саката, — и с вами я буду откровенен. Мы, японцы, пришли к знаменательной границе. Мы больше не можем оставаться тем государством, каким были.

Мы должны господствовать! Но господство дается только войнами. Другими словами, мы будем много воевать. Пригодна ли японская армия для этой цели? Многие наши офицеры подобны Маэяме Кендзо или командиру вашей роты Яманаки. Войну они понимают старозаветно, для них война — подвиг личного благочестия, нечто совершенно религиозное. Что ж, в этом нет вреда. Им хорошо, и японскому государству хорошо. Но вот вы!.. — Саката оперся на саблю и распрямил плечи. — Я встревожен. Я думаю, вы заразились неразберихой, которая творится в головах европейцев. Вы осуждаете войну. Почему? Вам не нравится убивать, и вы не хотите быть убитым? Как с такими чувствами можно осуществить задачу, стоящую перед нашей страной?

— Ее не нужно осуществлять! — еще резче сказал Юдзо. — Я читал вашу философию по поводу географического положения Японии. Вы считаете, что это положение обязывает нас поработить Китай, Монголию и Россию. Чингис-хан, Александр Македонский, Наполеон тоже покоряли. Надоело! Тысячи лет одно и тоже! А народу от вашего покорения лучше? Он узнает счастье?

Саката засмеялся:

— Неисправимый европеец, боги и те не могут изменить течение жизни! Вот видите, с одной стороны, у нас в армии горячие сердца, подобные вашему другу Маэяме, с другой — вы! Но я не огорчен. Основанием армии, будущностью ее, господин Юдзо, является совсем иной офицер. Он исходит из законов жизни. Он знает, что воевать мы будем много. Ибо война, которой вы выражаете свое неодобрение, — орудие неизбежного изменения мира. Когда войну понимают так, к ней относятся с разумным уважением. Представьте себе — идет дождь! Для многих предмет огорчения, недовольных восклицаний, даже брани. Но философ скажет: «Дождь неизбежен!» — и найдет в нем радость. Философ, понимающий жизнь, должен найти радость в войне. Я убежден, что вы скоро станете на мою точку зрения.

Юдзо жестко посмотрел в глаза Сакате:

— В мире утвердились болезнь и сумасшествие. Конечно, болезнь тоже имеет свои законы, но для здоровья эти законы отвратительны.

И ушел… легким шагом, взяв под мышку саблю.

Яков Ли довел Логунова с разведчиками до расположения русских войск и отправился назад.

Штаны закатал до колен, куртку снял, косу заправил под шляпу и шагал по тропинке возле полей, засаженных редькой. В этих местах уже хозяйничали японцы, и Яков шел осторожным шагом, готовый каждую минуту изменить направление. Справа подымались горы. Жаркий воздух полудня затуманивал их, они казались мягкими и даже низкими. Оттуда веял приятный ветер, насыщенный запахом полей и едва уловимым сладковатым запахом хвои.

Яков был членом братства «Вечная справедливость», цель которого была защищать своих членов от произвола чиновников и богачей. Подобных братств, охватывавших все слои населения и носивших разные названия, в стране было много. Но Яков принадлежал еще и к иному сообществу, ставящему себе иные, неизмеримо большие задачи.

Решительную роль в его жизни сыграл сельский учитель Ли Шу-лин. Этот человек много повидал на своем веку. Его отец, солидный и уважаемый провинциальный чиновник, мечтавший даже о должности в Пекине, неожиданно потерпел крушение. Семья впала в нищету. Ли Шу-лин ушел из дому в поисках пропитания. Он работал поденно у помещиков и богатых крестьян и вместе с тем учился. Это были годы, полные упорства и ярости. Он преодолел все, получил образование, и обстоятельства сложились так, что он побывал за границей.

В это время брожение общества, недовольство ветхими порядками достигло степени, говорившей, что примирение со старым невозможно. В образованных слоях все более распространялись революционные доктрины. Ли Шу-лин примкнул к партии, возглавляемой человеком большого ума и горячего сердца — доктором Сун Ят-сеном. Сун основал общество «Обновление Китая» и знакомил китайцев с их собственными правами. Он не обращался к метафизическим принципам справедливости, он считал справедливость общепонятной для каждого здорового человека. Он говорил о точных вещах: для получения народом своих прав необходима революционная армия! Когда будет существовать революционная, поддержанная всем народом армия, тогда встанут задачи: изгнать маньчжуров, освободить Китай и установить республику.

Ли Шу-лин познакомился с Сун Ят-сеном за границей, куда тот бежал после того, как правительство раскрыло в Гуандуне подготовку к восстанию.

Вернувшись в Китай, Ли Шу-лин занял место преподавателя сельской школы, что позволяло ему иметь связь со множеством людей. Среди его учеников был и Яков Ли.

Отец Якова Иван Ли хорошо знал учителя. Во-первых, они были однофамильцами, а это уже все-таки некоторое родство; во-вторых, Иван сделал учителю превосходную кровать и из уважения к достойному человеку взял за нее в два раза дешевле, Яков и сын Цзена-младшего Хэй-ки вместе учились у Ли Шу-лина. Не всем наставник говорил то, что говорил этим своим ученикам. Должно быть, он разглядел в них хорошие способности и готовность действовать. Он рассказывал мальчикам о своих путешествиях по Китаю и за границей. Ученики слышали необычные вещи. Они привыкли слышать с детства, что Китай — страна совершенная, что другие народы не более как тупые варвары. Ли Шу-лин, обучая их всем тайнам иероглифов, постепенно снимал с глаз пелену.

— Послушайте, что говорит русский писатель о человеке и правде… — он переводил страницы Гоголя, Тургенева, Толстого, Горького.

…Это было незадолго до боксерского восстания, когда в мастерскую православного и говорившего по-русски Ивана Ли стал захаживать русский солдат Никифоров.

Он усаживался в уголок и наблюдал, как Ли делает свои знаменитые кровати и шкафы. Вначале они говорили по-русски, но однажды Ли, сидевший на корточках перед спинкой кровати, услышал за спиной китайские слова. Изумленно оглянулся — как будто никто не входил? — и увидел, что китайские слова произносит Никифоров.

От глубокого изумления и столь же большого удовольствия Ли в течение нескольких минут только чмокал губами.

Когда выучился… э, Никифоров? За два года, говоришь, как не выучиться? Можно ли тебя понять? Как можно не понять китайского языка?

Теперь они говорили и по-русски, и по-китайски. Говорили обо всем. По мнению Ли, жизнь на земле была устроена для того, чтобы человек претерпевал всевозможные неприятности. Источниками этих неприятностей были владельцы земель и чиновники. Первые любили большую арендную плату, вторые — взятки и повышения в должностях. Были ли среди землевладельцев и чиновников честные люди? В старину, говорят, бывали, теперь что-то не слыхать.

Вскоре Иван Ли узнал, что русский солдат Никифоров не простой солдат. Он готовился стать ученым: выдержал все экзамены и с успехом учился в университете, но в один злосчастный день не понравился начальникам. Никифорова схватили, заточили в тюрьму, а потом отдали в солдаты. Чем же такой хороший человек мог не понравиться начальникам? Только тем, что знал правду об их неправде! Старик хитро посмеивался: он хорошо понимал жизнь.

Ему пришла в голову мысль познакомить между собой двух хороших людей: Ли Шу-лина и Никифорова.

Накануне грозных боксерских событий учитель частенько приезжал в Мукден.

Однажды он показался на пороге харчевни «Лучезарный покой» в то время, когда Иван сидел в уголку за двумя чашками вина и миской лапши. В харчевне, полной народу, где беседой в эту минуту заправляли губернаторский чиновник Ван Хэ-фу и чайный торговец Шан, стало тихо. Все знали Ли Шу-лина, худощавого, всегда скромно одетого, не носящего никаких знаков своего высокого звания и никогда не пустословящего. Ли Шу-лин не жил ни в Пекине, ни даже в Мукдене, а всего только в далекой деревне, но тем не менее всегда оказывался осведомленным во всех событиях.