Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Денег за колку дров Цацырин не получил. Жаль, вместо ужина он предпочел бы двугривенный. Но если в самом деле… «приходи завтра — и посодействую…» — то бог с ним, с двугривенным. А жена у него складная, так на него и смотрит, недавно поженились, должно быть…

По морозу приятно шагать, и Цацырин зашагал широким шагом в гостиницу Сысоева.

Утром, чуть свет, он стоял перед фабрикой Валевского. Сторож пропустил к Юрченке. Снег во дворе был исхожен и замусорен. Корпуса — одни кирпичные, другие оштукатуренные, окна большие и маленькие, дымят трубы, пар вырывается из дверей котельной. Обычный, неприютный вид фабрики. Но ничего неприютного не увидел сейчас Цацырин, он с жадностью оглядывал толчею строений, поставленных без плана, с завистью смотрел на работниц и мастеровых, торопливо проходивших по своим рабочим делам…

— К Юрченке?.. Вон в ту дверь.

Цех был небольшой, окна упирались в забор и пропускали мало света. Верстаки и станки стояли впритирку, не сразу и проход найдешь.

— Пришел-таки, неверующий! — проговорил Юрченко. — У нас тут на днях хозяин поувольнял слесарей, да спохватился, что поувольнял больше, чем нужно. Есть одно местечко.

Через десять минут Цацырин стоял перед мастером и отвечал на его вопросы.

— Ну ладно, дадим тебе пробу. — Мастер кивнул на свободные тиски и протянул Цацырину чертеж: квадрат в квадрате.

Не пустячная проба, но и не очень сложная. Слава богу, немало этих квадратов переделал Цацырин.

— Заготовку откуда взять?

— Вон из того куска.

Мастер ушел. Юрченко тоже. Цацырин остался одни на один с работой. Давно не работал, даже мускулы онемели без труда. Покажет он здесь, какой он мастеровой!

Быстро вырубил зубилом из толстого листового железа заготовку и принялся опиливать напильником.

Мастер осмотрел пробу и сказал:

— Ну что ж, становись на работу.

— Сегодня встать или завтра?

— Сегодня становись.

«…Вот это удача так удача, — думал Цацырин, прибирая свой верстак. — Напишу Парамонову. Вот и на юг не пришлось ехать…»

Его приняли в партию Юрченки. После шабаша пошли в трактир вспрыснуть зачисление.

Против Цацырина сел за стол слесарь Хвостов. Козырек картуза поднят над высоким лбом. Брит — ни усов, ни бороды. Светлые брови взбегают над внимательными, остро глядящими глазами.

— За нового слесаря! — сказал Юрченко, по-хозяйски разливая водку, которую, как и все угощение, выдал Цацырину хозяин под его поручительство.

— Чтобы работал, зарабатывал и нам не мешал зарабатывать! — добавил Густихин.

— Работу я люблю, вот не поработал месяц, точно друга любимого потерял.

— Особенно коли есть нечего, — усмехнулся Хвостов, опрокинул рюмку, и все опрокинули.

Фабрикой владел путейский инженер Валевский. Несколько их у Валевского, текстильных фабрик; и банками какими-то заправляет…

— Богат, богат! — сказал Юрченко. — А расценки всё снижает.

— Это первое хозяйское дело, — заметил Цацырин, — если кто хочет разбогатеть, драть шкуру с нашего брата.

— А вот мы ему обломаем зубы о нашу шкуру — не больно мягкая, — усмехнулся Юрченко.

Из разговора Цацырин узнал, что обер-полицеймейстер Москвы утвердил «Совет рабочих механического производства» и что совет потребует от Валевского поднять расценки и прекратить штрафы.

Цацырин ушам не верил: в Москве разрешены профессиональные союзы! Оказывается, в Москве можно и требования предъявлять капиталисту?! Каким же это образом?

— Каким образом, господин маловер? Тем самым, о котором я вам вечерком поведал. Правительство помогает!

— Требования вы предъявите, да ведь Валевский плюнет на них!

— Если Валевский плюнет на них, — повысил голос Юрченко, — тогда стачка! Но… стачка не такая, какие у вас устраивали в Питере: камни, дреколья, казаки, нагайки. У нас, если будет стачка, никто не придерется, что бунт, порядок будет как на всенощной!

Юрченко внимательно оглядел застольщину. Лицо его приняло важное выражение, маленькие голубые глаза повлажнели.

— Спроси полдюжины пива.

Цацырин сбегал к стойке.

Когда бутылки были опорожнены, товарищи похлопали Цацырина по плечу, пожали ему руку и разошлись, Последним прощался Хвостов.

— Значит, ты недавно из Питера? Ну что ж, работай да присматривайся, а если есть в тебе правда, правды не теряй.

Нахлобучил картуз, поднял воротник куртки и ушел ровным, широким шагом.

2

Ресторан и маленькая гардеробная, где посетители обычно раздевались, а на этот раз никто не раздевался, — полны. На иных стульях сидело по двое.

Сергей примостился у окна. Порайонное собрание «Общества вспомоществования»! Надо в конце концов посмотреть, что это за общество.

Рядом с Цацыриным на подоконнике устроилась девушка в жакетке, на голове серый платок. Лицо белое, губы очень красные, и глаза настолько синие, что Цацырин даже удивился…

Они посмотрели друг на друга. Девушка не отвела своего взгляда, она точно хотела изучить Цацырина, понять его, решить, хорошо или плохо лежат на его лбу кольца темно-русых волос.

В дверях показался полицейский.

— Господа, прошу потесниться…

Столики и стулья раздвинулись, прошли две дамы и шубках, за ними офицер в пальто с барашковым воротником и в такой же барашковой шапке.

Гостям вынесли три стула, и они уселись у стойки, лицом к собранию.

— Кто этот офицер? — спросил Цацырин соседку.

Девушка внимательно, как и в первый раз, взглянула на него.

— Адъютант великого князя Сергея Александровича!

— Генерал-губернатора Москвы?!

Из соседней комнаты вышли Юрченко и высокий мужчина в хорошем пальто.

— Господа мастеровые, — заговорил Юрченко, — сейчас господин Сомов прочтет свою статью против студентов и интеллигентов.

Мужчина в хорошем пальто вынул из кармана листок и откашлялся. Читать он начал неожиданно тонким голосом:

— Студенты говорят: правительство посылает против нас в помощь купцам и фабрикантам своих жандармов и шпионов… Господа присутствующие на собрании, это они говорят для того, чтобы сеять между русскими людьми раздор. А нам не раздор нужен, а согласие, чтобы стать истинно русскими людьми, а не какими-то заморскими пролетариями.

Он долго говорил в том же духе, все повышая голос и все более озлобляясь, и, когда кончил, руки его дрожали.

— Неужели мы от каких-то студентов будем учиться, как улучшать свой быт? Недавно я прочел статейку. Этот писака поносит Юрченку, меня и ругает на чем свет стоит господина обер-полицеймейстера Москвы!.. А что худого сделал нам господин обер-полицеймейстер? Вот мы собрались здесь открыто и говорим о своих нуждах. Кто нам это разрешил? Господин обер-полицеймейстер! А вот студентам собраться он никогда не разрешит. Я хочу, чтоб все рабочие знали, что самый опасный наш враг — интеллигент, который прикидывается нашим другом… Ловить надо негодяя и представлять куда следует.

У Сомова полное лицо, усики, бородка, вообще он благообразен, но сейчас благообразие нарушила злоба, которую он не хотел, да и не мог скрыть.

«Говорит несообразное, — думал Цацырин, — молчать или возразить?» Взглянул на соседку. Она сидела закусив губы, лицо порозовело, глаза стали черными. Да, сейчас они не были синими, глаза девушки меняли свой цвет.

— Правильно я говорю? — спрашивал Сомов.

— Ура! Ура! — закричали в зале.

— Я прочту свою статью на двенадцати порайонных собраниях. Одобряете?

Но прежде чем раздались новые крики «ура», в зале громко прозвучало:

— Я не одобряю!

Цацырин вздрогнул, как и все вздрогнули, обернулся на голос, как и все обернулись. Кто это? Сомов застыл, глаза его ощупывали каждого присутствующего.

— Кто не одобряет моих слов?

— Это я не одобряю, — прозвучало из середины зала, из группы людей, тесно сгрудившихся вокруг трех столов. — Вот господин Сомов ополчился против интеллигентов; нет, по его словам, врага опаснее для рабочего человека! Господа, рядом со мной рабочий Иванов. «Меня интеллигент грамоте выучил, — говорит он, — глаза мне открыл. Какой же это враг?» Но от себя должен прибавить: разные есть интеллигенты. Те, что в бобровых шапках и воротниках, — те не будут открывать нам глаза.

124
{"b":"184469","o":1}