Вот что произошло с Тераи. Теперь, можно сказать, боевого союза железнодорожников компании «Нихон» не существует и не будет существовать до тех пор, пока в умах всех не прояснится, кто такой Тераи. А он ренегат, изменник, его купила компания лестью и деньгами!..
Все долго молчали. Садилось солнце за вершины гор, и Кацуми видел, как вершины порозовели, а озеро, раскинувшееся вокруг ресторанчика, заигравшее на минуту всеми оттенками радуги, вдруг стало темнеть и лежало между гор под пылающим небом, как черный драгоценный камень.
Островок, на котором расположился ресторанчик, совсем незначительный островок, на нем десять деревьев, в уголку бамбуковая рощица, в скалистой бухточке лодки. Посетителей здесь всегда наперечет.
Гостям на верандочку подали еду. Они попросили простую, и им подали простую: домашний суп из соленого гороха, сасими под соевым соусом, вареную земляную грушу в соусе из толченого гороха, жаренного в масле.
Нисикава съел суп и принялся за сасими, все последовали его примеру: гости должны есть, иначе прислуга будет думать, почему они не едят? Лучше, чтоб она не думала.
Все товарищи, присутствовавшие на совещании, получили серьезные поручения.
Кацуми и Ханако поручили текстильщиц… Да, работницы японских текстильных фабрик! Из родной деревни Кацуми тоже отправлялись девушки на фабрики. В те дни, когда нужно было вносить арендную плату за землю, приезжал контрактатор, покупал по дешевой цене девочек и девушек и увозил их в город.
Сумерки уже спустились на озеро, когда посетители покинули ресторан. Лодочники неторопливо заюлили. Мелко подрагивая, лодки плыли по озеру.
Никто никогда не торопился плыть по этому озеру. Лишнюю минуту — и то приятно пробыть среди торжественной вечерней красоты. Горы уже потемнели, вершины смешались с темнотой неба, вода стала еще чернее, и, если опустить руку, нельзя не поразиться теплоте воды. Хорошо выкупаться вечером в озере, только жутко оттого, что оно бездонное… Что там, в этой черной глубине?
— Нелегкая нам выпала задача, — говорит Кацуми.
Ханако молчит, она очень молода, ей кажется, что все осуществимо; во всяком случае, она все сумеет сделать. Такой в этом возрасте представляется жизнь и так высоко оцениваются собственные силы! Если их оценивать меньше, то не стоит и жить.
2
Ханако пошел шестнадцатый год. Мать ее, бабушка и прабабушка в пятнадцать лет уже рожали. А Ханако, вместо замужества, поступила конторщицей на текстильную фабрику Такахаси Мондзабуро.
Дядя Ген отнесся к ее решению благосклонно. Ныне девушки служат и конторщицами. Не всем же быть гейшами!
Благосклонен он был еще и потому, что заработок Ханако не предполагал отдавать сестре. Так, какие-нибудь пустячки.
Рано утром выходила Ханако из дому и шла в серые утренние сумерки среди серых деревянных домов, покрытых серыми черепичными крышами, среди толпы, спешащей в лавки, на базары, на работу, одетой тоже в серые или коричнево-черные кимоно, изредка в европейские костюмы…
Главные текстильные фабрики страны — в Осаке, но и здесь, в предместье столицы, господин Такахаси поставил свои корпуса, начинив их новейшими американскими и английскими машинами. Такахаси выпускал ткани для офицерского обмундирования, а так как предвиделась кровопролитная война, то, естественно, он принимал заказ за заказом и богател. Многие в это время богатели: рынок был наводнен акциями, процентными бумагами, облигациями… Акции, оцениваемые фондовым обществом в пятьдесят иен, котировались по восемьсот и тысяче.
Мондзабуро частенько посещал лекции генерала Футаки, который рассказывал о великой завоевательной миссии Японии. Обычно генерал говорил длинно, и каждый раз, услышав, что после войны с Россией предстоят войны с другими государствами, фабрикант рассеянно внимал остальным рассуждениям лектора: ничего более приятного он уже не мог услышать.
Новые заказы требовали расширения фабрики. Однако пока фабрика расширится, надо и со старой взять максимум. Работают две смены, по одиннадцать часов каждая. Пропадает два часа. По двенадцать часов работать!
Пятьдесят сен за день получает девушка! Что ей делать с такими деньгами? Не составит для нее большого несчастья, если она будет получать сорок сен…
Что едят работницы? В фабричной столовой Такахаси кормит их рисом, редькой, соей, поит чаем.
Не много ли это: рис, редька, соя? Если сегодня рис, то редьки не надо. Если завтра редька, то риса не надо… Хороший человек не будет есть много, только дурной ест много.
В фабричной лавке Мондзабуро продает своим работницам дешевые материи, дрянные гребни, затхлые сласти и прочее. Но почему не поднять цену на эти товары?
Только глупцу не придет в голову мысль, что на товары можно поднять цену.
Девушки лечатся в фабричной больнице.
Глуп Мондзабуро, что завел фабричную больницу. Хотел показать американцам и англичанам, что он тоже европеец. Пусть стоит себе больница, а врача уволить, и весь штат уволить, а заболевших отправлять домой. Желающих законтрактоваться сколько угодно.
Кацуми слышал от Ханако о всех этих нововведениях фабриканта, но не мог проникнуть на фабрику. Она обнесена высоким забором, ворота наглухо закрыты, работниц за ворота не пускают. Все три года за ворота ни шагу!
Но все-таки выход был найден, когда Кацуми нанялся на фабрику сторожем.
Грозной походкой расхаживал он по территории фабрики. Его боялись, проходившие мимо девушки старались не смотреть на него. А он смотрел на них, он изучал их, маленьких, тоненьких, бледных, усталых от непосильного труда и недоедания.
Низкие длинные казармы, низкие комнаты-клетушки. Пятнадцать матрасиков в комнате. По две девушки на матрасик: когда первые пятнадцать уходят к станкам, приходят спать вторые пятнадцать. Итого в клетушке тридцать девушек.
Сорок сен в день. Из них тридцать возвращаются хозяину в оплату за квартиру и стол!
Кацуми присматривался, прислушивался и строго следил за порядком, введенным хозяином. Помогая надсмотрщикам, он добивался доверия, которого наконец и добился через год службы.
И тогда он на месте преступления поймал работницу Аяко. Через конторщицу Ханако она пыталась, минуя цензуру хозяина, передать письмо родителям!
Письмо было в руках сторожа. Оно оказалось преступного содержания: Аяко ругала хозяина, подробно рассказывала про фабричную жизнь и просила сообщить о невыносимых порядках на фабрике тем родителям, которые уже законтрактовали или собирались законтрактовать своих дочерей.
Улучив минуту, сторож показал Аяко письмо:
— За такое письмо головы не снесешь!
Аяко и сама понимала, что не снесет головы. Но каким образом письмо из рук Хана-сан перешло к сторожу? Конечно, несчастный случай — Хана-сан обронила его!
— Придешь ко мне в комнату, — сурово сказал сторож и назначил время. Это было ночное время, когда кроме работающих одни сторожа бороздили двор, и Аяко поняла, что сторож решил по-мужски воспользоваться ее проступком. Так на фабрике поступали всегда. Большинство ее подруг уже прошло через руки сторожей и надсмотрщиков. Что она могла возразить, кто ее мог защитить? Если письмо ее попадет к хозяину, она все равно этого не минет, но, кроме того, будет и многое другое.
Она пришла ночью к Кацуми. Она сидела у него час и другой. Сторож несколько раз оставлял ее и уходил дозором — он был теперь старший сторож и пользовался большой властью. Возвращаясь, он продолжал беседу.
— Я не ошибся в тебе, Аяко? — спросил он под конец, когда, уходя, девушка отвешивала десятки поклонов. — Сумеешь делать все то, о чем я говорил?
Аяко поклялась: сделает, не отступит!
Раз в месяц Кацуми и Ханако встречались у Нисикавы с другими товарищами.
Доволен ли был Кацуми результатами своей работы? Пожалуй, да. Хотя последнюю тысячу лет японка не имела человеческих прав, она не перестала чувствовать себя человеком: жадно слушали работницы слова о своем человеческом достоинстве и правах.
