— Вы правы, — повторил Гейман. — Я знаю, что это так называемая листовка. Я знаю. Больше того: я сочувствую. — Брови его поднялись. — Сочувствую всякому желанию честного человека облегчить жизнь многочисленных сословий в нашем государстве. Но только исходя из естественных начал, свойственных нам! Будем говорить как офицер с офицером. Существует в некоторых кругах мнение, что люди в положении, подобном моему, нарочно прикидываются искренними для того, чтобы уловить. Я думаю, что между офицерами, старшим и младшим, подобная вещь невозможна. Я хочу говорить с вами именно по душе. Мало ли что бывает у человека, мало ли какие мысли подчас приходят ему в голову, но мне кажется, все честные люди в стране хотят ее блага. Скажите, вот существуют в России различные нелегальные партии… Не поймите, ради бога, что я спрашиваю вас в каком-нибудь особенном смысле, я вас спрашиваю как офицера, несомненно, судя по вашим критическим замечаниям по тактике, мыслящего. Я считаю, что русские дворяне должны сплотиться, их цель — защита государства, это вековая их служба. По моему мнению, различные политические партии — даже социал-демократическая! — сказал он с легким ударением и приподняв брови, — не могут в среде дворян найти поклонников. Социал-демократы мыслят о разрушении нашего государства и о создании неведомого. Стремление к неведомому не есть свойство положительное, благоразумный человек должен всячески от него оберегать и себя и других. За миллионы соотечественников российские дворяне ответственны, поручик! Вот моя точка зрения. Согласны вы с ней?

Гейман говорил, глядя то на Логунова, то поверх его головы на стену. Его спокойный тон, манера говорить, как бы раздумывая и вовсе не убеждая, действовали на Логунова успокаивающе. Он подумал: «Не ожидал, что со мной так скоро будут говорить о Российской социал-демократической рабочей партии. Несомненно, Гейман не имеет настоящих материалов. Листовка и подозрения — вот все».

— Я вас слушал с большим вниманием, — сказал Логунов. — Не скрою, меня занимают реформы. Но только реформы, касающиеся военного дела. В остальном, господин полковник, я профан, политическими партиями не интересуюсь.

— Я, поручик, так и думал.

— А собственно, причину моего ареста можно узнать? Я очень был бы вам признателен, господин полковник!

— Причины?.. Побеседуем, покороче познакомимся, поручик… Я думаю, мы найдем с вами общий язык.

Он взял портфель, стряхнул пепел с брючины, поправил пенсне.

Шпоры на штиблетах приятно позванивали, дверь открылась и закрылась. Часовой прошел мимо окна. Логунов подошел к стене. Она была из кирпича. Он легонько стукнул по ней кулаком и прислушался.

Началось и закончилось чрезвычайно долго подготовлявшееся наступление Куропаткина на реке Шахэ, И закончилось не взятием Ляояна, как обещал Куропаткин и на что надеялись в Петербурге, а потерею шестидесяти двух тысяч человек и возвращением на старые позиции.

Когда все опять расположились в Мукдене, Горшенин привез Неведомскому «врачебное отношение» из лазарета, которое латинскими терминами за подписью доктора Петрова сообщало, что капитан Неведомский болен и нуждается для лечения в стационарных условиях Мукдена.

— Недельки на две, больше ни-ни… — сказал Гернгросс, подписывая приказ.

Неведомский приехал в город и поместился в доме Алексея Ивановича Попова, который открыл в Мукдене торговое представительство по закупке скота в Монголии.

После очередной и очень тяжелой военной неудачи солдатам нужно было как можно полнее объяснить смысл войны и причины поражений.

Вечером дверь приотворилась, и в комнату осторожно вошел зауряд-прапорщик, усатый, краснолицый, в запыленных сапогах.

— А, Медведев! Долгонько ждал тебя! — воскликнул капитан.

Толстоносый Медведев с могучими руками, которые он, усевшись на стул, осторожно положил на колени, в самом деле походил на медведя.

— У нас в полку, — сказал Медведев низким басом, — опора уже есть. Правда, небольшая, три человека. Умные солдаты. Я к ним присматривался давно, а теперь рискнул… Полное понимание. Рассуждают свободно. Надо бы чего-нибудь небольшенького почитать… чтобы, знаете, свернуть — и за голенище сапога.

— Небольшенькое дам, — сказал Неведомский. — А вообще — осторожность и осторожность! Поручик Логунов уже арестован. С одной стороны, нас как будто защищает офицерский мундир. С другой — ведь всегда на глазах у всех! Надо сказать, что царь весьма обеспокоен ростом революционного движения. Еще в феврале тысяча девятьсот третьего года под его председательством состоялось особое военное совещание. Как оградить солдат и офицеров от революционной пропаганды? Решили изучать офицера, образ его мыслей, его нравственные понятия. А для сего повсеместно организовать офицерские собрания, пуская туда и офицерские семьи. Дешевый стол, читальня, биллиард, любительские кружки! А для охранения солдат создать унтер-офицерские собрания. Не пускать сукина сына унтер-офицера в общегражданские места: в трактиры, чайные, где он может встретиться с соблазнителями! Но более существенное в другом: царь приказал военно-судному управлению ежемесячно докладывать ему о делах, связанных с революционной пропагандой. И на одном из таких отчетов наложил всемилостивейшую резолюцию: «Желательно вообще усилить наказания», Так что самодержец весьма обеспокоен… Это вам для сведения, Медведев, а затем для общей ориентации: всегда надо помнить, в среде какого рода оружия действуешь… Непременно это учитывайте! Ну, скажем, имеете вы дело с пехотой… Надо знать, что грамотность среди пехоты не превышает шестидесяти процентов. Пехота, по преимуществу, крестьянская и малограмотная. Работать там надо денно и нощно, и очень часто работа не будет вас удовлетворять. Но пехота для нас важна, ой как важна! В артиллерию и инженерные войска набирают из фабрично-заводского пролетариата. Тут меньше будет трудностей, тут будут читать… Грамотных почти девяносто процентов. Что же касается кавалерии, — Неведомский почесал переносицу, — то не питаю особенных надежд. Она и малокультурная, и, говоря вульгарно, комплектуется из наиболее зажиточного крестьянства. Знание лошадок, умение обращаться с ними — вот и все, что у них за душой. Самый трудный для нас род оружия.

— Господин капитан, а какой в кавалерии процент грамотных?

— Не более шестидесяти пяти процентов.

Зауряд-прапорщик засмеялся:

— Все, братцы мои, высчитано в этой комнате!

Неведомский принес пакет, завернутый в белую бумагу, перевязанный шнурком, — покупка из Гвардейского экономического общества!

— Да, настроеньице, Федор Иванович, тяжелейшее, — сказал Медведев. — Командир нашего полка, бестия и картежник, теперь ни во что куропаткинское не верует. А последнюю штабную новость знаете? Не пришла еще из Чансаматуня? Любопытно, весьма любопытно. — Медведев сощурил глаза и стал окончательно похож на медведя. — Знаю из первых рук. Вот послушайте, Вчера обедают в Главной квартире. Вдруг является ординарец Куропаткина и вызывает Сахарова. Обед нарушен: ушел хозяин стола. Ждут, второго не подают. Наконец Сахаров возвращается к своим подчиненным. «Извините, господа, что я вас задержал, но я принес вам громадную новость: Куропаткин больше не командующий армией… — делает паузу и следит за тем, как вытягиваются лица у всех сидящих за столом, — а главнокомандующий!» И тут такое грянуло «ура», что песок с потолка посыпался.

— Ну, знаете ли, — развел руками Неведомский, — для штабистов Куропаткина подарок, а для армии?..

Медведев ушел, большой, угловатый, топоча сапогами.

Самое главное и сложное в армейских условиях среди людей, постоянно перемещающихся и выбывающих, было сделано: были налажены связи, работали люди, которым Неведомский доверял. Но сейчас как никогда ощущалась потребность в типографии. Нужны тысячи оттисков. Ни в каких условиях так не нужна маленькая, всюду проникающая листовка, как в армии: агитатору ведь трудно проникнуть в воинскую часть. И еще труднее в роте или эскадроне скрытно собраться даже нескольким солдатам.