— Рота Футаки, вперед! — крикнул Юдзо, понимая, что если русские ударят с налету, то от японского батальона не останется ничего.

Этот новый рукопашный бой был короток, Русское «ура» раздавалось со всех сторон. Почему? Юдзо отлично видел, что русских немного, победа над ними была возможна: разбить их, занять окопы и оттуда наступать дальше! Тем не менее русские побеждали… Какая-то неодолимая стойкость была сегодня в каждом русском.

И японцы начали отступать. Через проходы в проволочных заграждениях они бежали бегом и дальше бежали бегом.

Русские не преследовали. Какое счастье, что они не преследовали! Огонь на склонах холмов погас. Спасительная тьма окутала отступающих.

Юдзо шел сзади. Впервые он чувствовал нечто напоминавшее отчаяние.

— Неужели поражение?

Не подобрали ни раненых, ни убитых. Собрались на том же склоне сопки, откуда наступали.

Майор Сугимура лежал прямо на мокрой, грязной земле. Молчал. Уцелевшие офицеры и солдаты тоже молчали.

Так прошел час, может быть, больше. Орудийная стрельба затихла. Все реже и реже ружейные залпы.

Раздалось шлепанье конских копыт по грязи. Всадники подъехали, заговорили.

— Майор Сугимура?

— Вот майор Сугимура.

Майор Сугимура поднялся. Ему вручили конверт. Засветили спички, фонарика уже не было. Майор читал приказ.

В темноте сказал:

— Сейчас приступлю к выполнению.

Юдзо подошел к нему, спросил тихо:

— Я Футаки, каково приказание?

— Отступать на исходные, утренние. Приказ написан грустными словами. Я очень опасаюсь, очень опасаюсь…

Когда Юдзо вернулся к своим, Маэяма сказал ему:

— У меня в кармане лежал запечатанный приказ вашего отца. Я должен был прочесть его в назначенный час. Этот час наступил, я прочел его. Он дан на случай нашей неудачи. Я должен вас на время покинуть, и я хочу вам сказать: я вам прощаю все — вы дрались великолепно.

— Сожалею о том, что мы расстаемся, как никогда не сожалел. Куда же вы?

— Туда, куда мы не пробились силой.

— В Ляоян?

Неожиданная мысль мелькнула в мозгу Юдзо. В первое мгновение она показалась ему безумной, но в следующее он понял, что исполнит ее.

Младшему лейтенанту Косиро он сказал:

— Передаю вам командование ротой. Сам ухожу в разведку. Боевых действий до утра не предвидится.

И тотчас же отошел, чтобы помешать Косиро задать какие-либо вопросы.

— Кендзо-сан, — тихо позвал он.

Маэяма также тихо отозвался.

— Я иду с вами в Ляоян, — сказал Юдзо. — Я так решил. Вы вернетесь к рассвету?

Маэяма молчал. Слышно было, как в темноте тихо переговаривались два усталых голоса.

— Я вернусь утром, — сказал Маэяма. — Майор Сугимура разрешил вам?

— Мне никто не может этого разрешить. У нас нет времени для споров. Я должен вернуться к рассвету. Вся моя надежда на вас: вы знаете дороги, вы бывали там, вы проведете меня, назад я вернусь сам. Долг солдата я сегодня выполнил, не мешайте мне выполнить долг человека.

— Вы сын Футаки… и я ваш друг… — Добавил быстро: — Раздевайтесь… Идти нет времени, нужно бежать. В сапогах, в одежде не хватит сил. В Ляояне у меня есть дом, где мы получим все нужное.

Офицеры сели на землю, сбросили сапоги, одежду. С собой взяли только пистолеты и сабли.

Маэяма сказал:

— Обмотайте саблю рубашкой и беритесь за тот конец.

Это было предусмотрительно: в темноте они сейчас же потеряли бы друг друга.

Снова начал накрапывать дождь, приятный разгоряченному телу.

Ветер дул с запада. Теплый, ночной, не сильный. Кой где во тьме светились пятна — огромные скопления воды.

С того момента, как они побежали, Юдзо перестал думать о роте, войне; думал только о Ляояне и той женщине, которая заперта судьбой в его стенах.

Несовместимы были картины этой ночи — раненые, истерзанные люди, рвы, полные трупов, ветер с дождем, проносившийся над полями смерти, — и любовь: домик где-нибудь в лесной глуши у быстро бегущей воды, наступающая осень — багрянец кленов, медь дубов в темной зелени сосен. Мысли человеческие, заключенные в книги, раздумья и волнения людей, нанизанные на лаконичные строки стихов. Ханако среди всего этого… Мир противоречив и необыкновенен! Разве не священная обязанность человека, умеющего видеть необыкновенное, разъяснить людям страшные заблуждения, которые терзают их?

Мысли сменяли одна другую… Может быть, через несколько минут, через полчаса он увидит Ханако…

Земля под ногами стала ровнее, тверже. Значит вышли на дорогу.

… В городе этот день был полон тревог и суеты. В ресторан Рибо зашли два штабных офицера. Они рассказывали о необыкновенном подъеме войск, о том, что не то в 1-м, не то в 3-м корпусе, после того как была отбита жесточайшая японская атака, солдаты грянули песню, и песню эту подхватили в соседних окопах, и песня эта была такой силы, что японцы, собравшиеся в новую атаку, сначала остановились, а потом отошли на исходные позиции.

Хозяин ремесленной школы старичок Кузьма Кузьмич, с большой выгодой для себя все это время существовавший в Ляояне, закусывал в ресторане. Когда он спросил, что же будет завтра, ему ответили, что завтра бой будет на старых позициях, а послезавтра — победа…

Но тем не менее тыл и штабы эвакуировались, и Кузьма Кузьмич решил эвакуироваться тоже.

Вечером к помещению училища прибыли китайские подводы. Началась суета сборов.

Шел дождь. Во дворе звучали китайские и русские слова. В сумерках Ханако вышла через калитку на улицу. Дважды после благотворительного вечера она встречалась с артиллерийским поручиком Топорниным, и теперь в руке ее была полученная от него бумажка с адресом дома, где она могла найти приют.

Ей казалось, что она идет бесконечно. Но вот путь окончен, она стучит в дверь и высокому широкоплечему мужчине протягивает записку Топорнина.

— Заходите, заходите…

В небольшой комнате с японскими ширмами и низкими диванами горит на столе свеча.

— Вы вся мокрая. Сейчас же мойтесь и переодевайтесь.

— Я у вас в безопасности от моего хозяина Кузьмы Кузьмича? Он ведь за меня, деньги заплатил, он на меня права имеет.

Алексей Иванович поднимает кверху обе руки и смеется. Должно быть, вопрос ее забавен. Она испытывает глубокое успокоение, которого не испытывала со времени отъезда из Японии, и тоже смеется, оглядывая свое мокрое платье, лужицу воды, успевшую набежать с подола.

— О, сударь, я очень хочу вымыться.

Все вдруг ей показалось исполнимым, утихнувший грохот пушек показался утихнувшим навсегда, — в самом деле, разве не могут завтра начаться мирные переговоры? Потом она пишет письмо, получает ответ… Совместная жизнь, совместная работа… ведь он тоже социалист… какое счастье!..

Она вымылась в маленьком бассейне в полу, куда нужно было спускаться по ступенькам, переоделась во все сухое. И вот она сидит с хозяином дома за столиком и пьет кофе. Камышовая штора на окне спущена. На ней изображен длинноногий журавль, собирающийся взмахнуть крыльями. Вот так и она собирается взмахнуть крыльями.

— Я отчасти посвящен в вашу историю, — говорит Алексей Иванович. А Японию я знаю хорошо. Вы где родились? В Нагасаки? Много раз бывал… Ваш отец, передавал мне поручик, русский?

— Да, сударь, русский.

— Гм, — сказал Алексей Иванович и задумался.

Ханако, решив, что он не верит ей, сказала:

— У меня есть семейная фотография. Там папа, мама и я. Правда, я совсем маленькая.

Из своего узла она извлекла маленьким сверток.

Черная коробочка, в ней фотографии. Вот мать, вот их садик, когда они еще жили в Нагасаки. А вот та, семейная. Молодой человек сидит на берегу крошечного озерца, рядом с ним тоненькая женщина держит на руках годовалого ребенка, а за ними сосны и домик с раздвинутыми передними стенами.

Алексей Иванович разглядывал карточку и молчал. Молчал минуту, другую, третью. Долго молчал. Кашлянул. Положил фотографию в коробочку и встал. Подошел к шторе, приподнял ее. Полоса света упала за окно, скользнула по луже. Мокрый ствол дуба засверкал, точно увешанный блестками. Алексей Иванович вернулся к своему стулу, взялся за спинку.