«Гостиница Венеция».

«Гостиница Триест».

«Фотограф», «Фотограф», «Фотограф»…

Да, фотографов было много, русские в Японии любили сниматься — в кимоно, на фоне японских гор…

«Здесь продают рубашки».

«Изделия из черепахи».

Теперь все закрыто, остались одни вывески. Улицы Нагасаки пусты, в порту стоит всего восемь пароходов.

Нагасаки торговал с Россией, война разорила его.

По крутой дорожке, мимо заколоченных домиков русской колонии, по той самой дорожке, по которой она ходила в детстве, она поднялась к гостинице «Бристоль».

Вот на этой площадке отец ее познакомился с матерью.

Гостиница заколочена. У дверей почтовый ящик. За стеклянной доской ящика Ханако увидела письма, адресованные по-русски, русским людям.

Письма пришли сюда до войны. Если это письма морякам, то, вероятно, тех, кому они адресованы, уже нет в живых.

В большом сквере перед «Японо-Европейским соединенным клубом» Ханако увидела толпу.

Говорили сразу несколько человек.

Говорили о застое в делах. Из-за войны не только замерла вся жизнь города, но совершенно упали кустарные промыслы Японии, кормившие миллионы людей.

На столик вскочил господин в коротком пиджачке и сказал, что правительство нашло выход:

— Японию выручат деревянные шляпы!

Начался шум. Господин закричал, подняв обе руки:

— Деревянные шляпы! Мы, японцы, всё сумеем сделать из дерева.

— Какие шляпы? — спросила Ханако соседа.

— Соломенные шляпы непрактичны, — пояснил сосед, — деревянные, из тончайших стружек практичны.

— А кто их будет покупать? — кричали с разных сторон.

— Американцы и англичане введут на них моду!

— Теперь, после войны, англичане и американцы другие.

— Глупости! Будущим летом Япония выпустит полтора миллиона шляп и получит миллион иен. Разве это не поддержит мелких ремесленников?

Ханако не слушала дальше.

Вечером она села в поезд. Вагоны побежали мимо длинных рядов госпитальных бараков. Выздоравливающие раненые сидели в палисадниках. Потом начались горы. Все здесь было знакомо Ханако: и приземистые деревушки, и крошечные поля террасками по сопкам, и крестьяне, шлепающие босиком или в проношенных варадзи.

Она спала в кресле у открытого окна, теплый ветер обвевал ее, скоро она увидит мать!

… Мать состарилась за время разлуки. Она жила теперь у брата, помогая ему в его возросшем хозяйстве, потому что он разбогател за войну. Она трогала руками Ханако, смотрела в ее глаза и не могла прийти в себя от счастья.

— Кацуми здесь, — сказала она таинственно. — Он не захотел быть солдатом и бежал… Он не одобряет войн между государствами; по его мнению, есть только одна истинная война — война против врагов народа. Если захочешь его повидать, я укажу тебе адрес.

Мать смотрела испуганными глазами, но губы ее улыбались. Может быть, и в самом деле дети правы? Слава богу, что они живы и дочь дома.

Под вечер Ханако пошла к Кацуми. Он жил в маленьком домике у вдовы солдата, погибшего под Ляояном.

Было о чем поговорить брату и сестре.

Ханако узнала, что положение японской армии после мукденского боя было тяжелейшим, Все возрасты были призваны в армию и, в сущности, истреблены в кровопролитной войне. Лучших людей уничтожили капиталисты для удовлетворения своих ненасытных аппетитов!

Ойяма не наступал. Он понимал, что продолжение войны немыслимо, и настаивал на мирном договоре. А в Токио группа военных, не способная понять, какая опасность кроется в победах, требовала продолжения войны, если русские не встанут на колени.

В ставку Ойямы отправился генерал Имагава, представитель этой группы.

— Вы побеждали или Куропаткин? — спрашивал приезжий. — Как можно назвать то, что вы не надеетесь победить? Вы потеряли достоинство японца.

Разговор перешел в крик. Имагава выхватил пистолет и объявил, что ему поручено убить маршала, если маршал по-прежнему будет настаивать на заключении мира.

Но Ойяму недаром считали хитрецом. В тот момент, когда Имагава пригрозил пистолетом, — из соседнего помещения выстрелил вахмистр Накамура.

Генерала Имагаву хоронили с честью, было объявлено, что он погиб смертью героя в стычке с русскими.

Ханако узнала, что в Японии условия мира показались всем до того ничтожными, до того позорными, что Комура возвращался из Портсмута под усиленной охраной. Возмущенные патриоты трижды покушались на него.

Комура не только не получил никакой награды, но покинул пост министра иностранных дел и живет теперь частной жизнью. Это неприятная жизнь человека, которого презирает нация.

В день подписания мирного договора патриоты вывесили траурные флаги. Толпы собрались у английского и американского посольств, понося англосаксов — виновников злосчастного мира. Англичане и американцы спешно покидали Японию. Гостиницы Шанхая были завалены телеграммами бегущих из Японии американцев и англичан.

Члены дзинго произносили зажигательные речи и увлекали за собой недовольных. В Токио бушующая толпа разрушила памятник Ито, сооруженный ему при жизни за заслуги перед новой Японией, ибо он тоже был в составе мирной делегации в Портсмуте. В столице ввели осадное положение, войска оружием восстанавливали порядок.

Вот когда дала себя знать безумная пропаганда того, что война с Россией будет легкая, что японские победы опрокинут русского медведя. Какие же это победы, если результаты их таковы? И какие же это легкие победы, если японская армия, в сущности, перестала существовать?

Дядя Ген был в толпе, которая разрушила дом министра внутренних дел, пытавшегося доказать, что мир нисколько не позорный. Дядя своими руками задушил собаку министра, когда она выразила желание укусить его. Он также громил редакцию газеты «Кокумин», выступившую с успокоениями, что все же Япония получила половину Сахалина.

Члены дзинго требовали мобилизации новых армий и продолжения войны! Но это было уже невозможно.

До глубокой ночи разговаривала Ханако с братом.

Она возвращалась домой, раздумывая над судьбами страны, чувствуя как никогда, сколько впереди борьбы и как она будет непроста.

На следующий день к обеду появился дядя и, услышав, что Ханако встретила в Маньчжурии своего отца, долго хохотал. Он сказал, что никогда не был о себе такого высокого мнения, как сейчас, ибо только благодаря его правильному поступку племянница нашла отца.

Ночью Ханако вышла в садик, в тот самый садик, который некогда она так старательно убирала. Тихий ночной гул несся над городом. Одни спали, другие продолжали трудиться. Завтра Ханако пойдет к своим старым друзьям. Она расскажет им, что видела и слышала в маленьком доме в Харбине: про непримиримую борьбу русских революционеров.

Леонтий встретил внука на вокзале в Раздольном. Поезд подходил медленно, и Леонтий еще издали рассмотрел в дверях теплушки молодого солдата. Сходен не было. Корж выкинул свой сундучок, мешок и потом прыгнул наземь сам.

Вот он, родной дом. Родные сопки, покрытые кленами, дубами, черемухой. Тропа, по которой столько раз с дедом, отцом и Седанкой хожено на охоту в самую глубь Сихотэ-Алиня! Воздух здесь какой! Всю Маньчжурию прошел, а воздуха такого, как у нас, в наших раздольях, нет!

Но некогда было отдаваться домашним радостям: пирогам, оладьям, кабанине, дичине, даже ласкам женки, по которой стосковалось сердце. Нужно было ехать во Владивосток.

— Донат Зимников тоже во Владивостоке. Прибыл! — сказал Леонтий.

Приехав в город, Корж попал в знакомую обстановку солдатских волнений. Гибель флота, отступление армии, потеря по мирному договору русской земли — Южного Сахалина, казнокрадство в частях гарнизона, с чем комендант крепости генерал-лейтенант Казбек не считал нужным бороться, наконец революционные события в России — все это наполняло сердца солдат желанием действовать, бороться, отстаивать свою правду.

Собрание солдат, матросов и революционно настроенных горожан происходило в цирке Боровикса у подножия Тигровой сопки.