Слева на столе, как всегда, стояла коробка с папиросами, и на минуту Алешеньке показалось, что он по-прежнему адъютантом у Куропаткина, что где-то еще впереди Ташичао и Ляоян. Тогда хорошо было… какая-то наивная весна. Но хотел ли бы он вернуться к той весне? Нет, ни за что!

— Ну вот, Алешенька Львович, — сказал Куропаткин, — идите… сейчас мы тронемся.

Он протянул ему руку, вялую теплую руку.

Алешенька соскочил на перрон. Поезд Куропаткина тронулся. Торчинов махал рукой.

Вихрь песка поднялся за последним вагоном, взметая бумажки, окурки.

Алешенька прошел к костру. Батарея собиралась в дальнейший путь.

— Видели Куропаткина? — спросил Неведомский.

Алешенька рассказал про свой разговор с бывшим главнокомандующим.

— Куропаткин жалуется, — сказал Неведомский. — Но ведь он сам, так же как и то, на что он жалуется, — плоть от плоти нашего самодержавного правительства. Неисчислимое количество нелепостей. Возьмите хотя бы одну. Кто дерется с японскими кадровыми, хорошо обученными батальонами? Наши кадровые солдаты? Отнюдь нет, войска второй и третьей линии, запасные, да еще вдобавок почти не обученные. А где же наши кадровые? Они, видите ли, внутри страны, на защите существующей власти от народа. Может победить Россия, но не может победить самодержавие! Оно бездарно, оно, выражаясь военным языком, не в силах оценить обстановку ни на фронте, ни международную. Оно в плену традиций, для наших дней уже не существующих. Да что там! Обвинительный акт можно до бесконечности умножать все новыми и новыми пунктами!

Батарея двинулась, Загремели колеса. Капитан вскочил на коня.

Витте обрадовался приезду Валевского. Долго жал ему руку, усадил у открытою окна на диван, сам сел рядом. Красивое, благообразное лицо его выражало радостное удовлетворение.

— Хотел было обидеться, почему не мне первому предложил государь, а потом махнул рукой. Двадцать девятого июня подписано мое назначение первым уполномоченным!

— Какие уж тут обиды, Сергей Юльевич!

— Муравьев, наш посол в Риме, согласился было, а потом на попятный. Я уговаривать его, а он: «Дорогой Сергей Юльевич, не поеду, пусть голову рубят! Вы сами посудите: заключу я мир — будут ругать, уверять, что, если б мир не был заключен, мы победили бы. Не заключу — все последующие несчастья свалятся на мою голову».

Витте засмеялся, вскочил с дивана, пробежался по комнате, оглядел стены, обитые темными с золотыми разводами обоями, портрет государя, висевший над столом.

— Ты, я знаю, по натуре игрок, Сергей Юльевич, — сказал Валевский. — Ты бури любишь. Тебя хлебом не корми, лишь бы попасть в завируху. А государь как смотрит на возможность мира?

— Смотрит просто: ни копейки контрибуции и ни пяди земли.

— Действительно, просто. Как же ты будешь изворачиваться с таким ультиматумом?

— Я уж все обдумал. У меня в руках серьезный козырь: я убежден, что разбита не русская армия, а наши безобразные порядки. Наша армия больше не потерпит поражения, а тем более крушения: в Маньчжурии у нас теперь полмиллиона солдат! Продолжая военные действия, мы неизбежно оттесним япошек за Ялу. Я не собираюсь показывать, что мы хотим мира. Разъясню, что государь согласился на переговоры, исключительно уступая желаниям держав, потому что по натуре миролюбив и добр. Это мой козырь, и очень сильный. У Японии два козыря: пусть вы нас оттесните за Ялу, а высадиться в Японии вы все равно не сможете, флот-то ваш раков кормит! И второй: подлецы знают — денег у нас ни шиша, и денег на войну никто нам не даст. На контрибуцию дадут, а на войну — нет… Особенно усердствуют французы — хотят, чтоб у нас как можно скорее были развязаны руки в Европе.

— Побаиваются Вильгельма.

— Не побаиваются, а боятся.

— Я согласен с государем: ни копейки контрибуции. Контрибуция хуже пощечины, честное слово. Наполеону не выплачивали, а Ойяме будем? Нет уж, уволь.

Витте подмигнул.

— Любопытное письмо прислал мне на днях Куропаткин. Пишет: «Теперь мы победим… если опять не будут сделаны ошибки». — Витте захохотал. Валевский захохотал тоже:

— Весь Куропаткин в этой своей приписке: «если опять не будут сделаны ошибки»! Конечно же будут сделаны. Кто из его фон генералов научился не делать ошибок? В первом же бою наделают! Разве дать генералам по шапке и пустить воевать одних солдат, тогда, пожалуй, разнесем япошек.

— Курьез, но одни солдаты, в самом деле, давно победили бы. Куропаткин и Линевич, знаю, в глубине души молят бога, чтоб я заключил мир и чтоб им не нужно было подвергать испытанию свои утверждения.

— Ну, в добрый час тебе, Сергей Юльевич. Поезжай с богом!

Витте усмехнулся:

— В Америке привыкли, что европейцы чопорны, от первого уполномоченного русского императора ждут особенной чопорности. А я в Америке буду демократом!

Оба засмеялись. В открытое окно теплый летний ветер приносил запах цветов. Кони процокали по аллее, дети кричали за оградой усадьбы. Детям всегда весело. Да и Валевскому сейчас не грустно. Витте — молодец, он сделает дело!

Джемса Хита, уезжавшего в свою ежегодную поездку в Штаты, провожал старый его друг Винтер. Оба были встревожены и ругали Ойяму за то, что под Мукденом маршал побоялся преследовать русскую армию. А ведь мог одним ударом кончить войну. Теперь у русских на Сыпингайских высотах полмиллиона штыков! Другими словами, если мир не будет заключен, из Японии сделают котлету.

— Говорят, — задумчиво сказал Хит, — что, когда Кацура доложил микадо, что резервов нет и финансов нет, он до того ужаснулся своих собственных слов, что лег на пол и пролежал до тех пор, пока император не надумал просить Рузвельта о посредничестве.

— Рузвельту повезло: выступает как миротворец. Миротворцев любят.

Хит уехал в крайней тревоге. Одно время, опьяненные своими победами, японцы собирались наложить лапу на всю Маньчжурию и Корею и не хуже царя захлопнуть туда двери для иностранцев. Теперь спохватились, про свои недавние пакости говорят, что это были дружеские шутки, и взывают о помощи, то есть требуют, чтобы союзники склонили царя к миру.

Конференция была намечена в Портсмуте, и Хит проехал прямо в Портсмут, в маленький городок, где имелась военная гавань, арсенал и дачи богачей. Приехал он задолго до конференции, однако номера в гостинице уже не получил; все, что ему удалось, это снять приличную комнатку в частной квартире.

Все приехавшие в Портсмут составляли как бы отдельное общество, знакомились друг с другом, переполняли бары, рестораны и новые бары, которые предприимчивые люди срочно открывали в павильонах. Заключались пари: мир или война? Хит не заключал пари, для него вопрос был слишком важен: если война будет продолжаться и от Японии останутся одни ошметки, то и от Хита останется не более.

Хит был в близких отношениях с мистером Беком, дальним родственником президента, и через него надеялся знать то, чего не будут знать рядовые американцы.

До сих пор общественное мнение Америки было на стороне японцев. Как же — маленькая, героическая Япония бросила вызов страшной России! Бескорыстно пожертвовала собой ради великих идеалов человечества, то есть принципа открытых дверей в Китае, Маньчжурии, Корее!

Нельзя было не восторгаться японцами, и нельзя было не беспокоиться за их судьбу: военное счастье изменчиво, сегодня — победы, завтра — поражение. Нужно заключить мир теперь, пока на стороне Японии одни победы.

Все были убеждены, что требования бескорыстной Японии будут самые умеренные, как вдруг просочились странные слухи: якобы японцы непостижимо много запросили с России!

Слухи подтвердились, вызвав сначала недоумение, потом осуждение.