Ночью Алешеньку Львовича опять вызвали к Куропаткину.

— Вы и Остен-Сакен, — сказал Куропаткин, — предупредите начальников дивизий, что на заре мы переходим в наступление. Без выстрела. По-русски. В штыки.

Звезд над головой было неисчислимое количество. Больше, чем в России. И оттуда, из небесной глубины, тянул теплый ветер. Хорошо было сырой ночью ощущать дуновение теплого ветра.

Остен-Сакен выглянул из-под бурки:

— Что случилось?

— На заре переходим в наступление. Вставайте, барон!

— Боже мой, почему это вдруг такое решение? Готовились к обороне, рыли окопы, — ведь предстоит принять на себя удар всей армии Куроки! И вдруг мы сами переходим в наступление? Какими силами? Сорока батальонами? Безумие.

— Командующий знает, — торжественно проговорил Алешенька, снова чувствуя в себе ту веру в Куропаткина, которая была у него в Москве, и радостную готовность умереть, но победить.

Остен-Сакен поехал на левый фланг, Алешенька — на правый. Два казака двигались впереди него. Копыта коней чавкали по мягкой земле. Кони то скользили, то спотыкались. Тихо в русском стане. Устали от переходов, рытья окопов, дождя.

Но люди не спят. Весть о завтрашнем бое уже разнеслась. Кое-где дымят костры — защита против комаров. Головы поворачиваются на звуки конских копыт.

«Да, вот он, бивак перед боем, — думает Алешенька, жадно вглядываясь в неясные тени, вслушиваясь в тихие разговоры. — Где только не доводилось воевать русскому солдату! В Италии, в Швейцарии, в Германии, на полях Франции, на Балканах, а вот сейчас в Маньчжурии».

У ближайшего костра он соскочил с коня, вынул папиросу и попросил огонька. Плечистый солдат выхватил из костра горящую веточку и поднес поручику.

— Ну, как? — спросил Ивнев, разглядывая освещенное костром лицо солдата.

— Ничего, вашбродие, будьте спокойны.

Солдаты сгрудились вокруг поручика. Алешеньке хотелось сказать что-нибудь очень умное и простое, чтобы его сразу поняли, поняли, что он свой, то есть тот, кто вместе с ними готов умереть, но ничего такого не приходило в голову, и, вместо слов, он торопливо достал портсигар, раскрыл и дрогнувшим голосом предложил:

— Курите, братцы!

Руки потянулись к папиросам.

— Барские!

Алешеньку кольнуло это слово, но папиросы в самом деле были барские, недоступные народу, и он только просительно повторял:

— Курите, братцы, курите!

— А что, «его» много? — спросил широкоплечий.

— Неважно, сколько «его», ведь с нами Куропаткин!

«Да, да, — думал Алешенька, садясь на коня, — вот он, наш народ, он все вынесет и победит. И как хорошо, что я русский».

Засулич и его начальник штаба полковник Кучеров спали, Алешенька разбудил генерала и передал приказ Куропаткина.

Засулич долго раскуривал сигару. Сидел он на каком-то ящике, в нижней рубахе. Седые волосы барашком покрывали грудь, Уничтожая комаров, он то и дело шлепал по ней ладонью.

— Все, поручик, будет сделано. Одного только жаль: нет со мной моего второго корпуса. Оставили его, к чертовой матери, в Порт-Артуре Стесселю. А меня, к чертовой матери, заставили командовать батальонами третьего корпуса. Ни черта они по сравнению с моими не стоят.

— Но почему так? — пробормотал Алешенька.

— Уж потому, поручик! — грубо сказал Засулич, хлопая себя по груди.

Алешенька отправился к центру, который занимал генерал Романов.

Рассветало, когда Куропаткин выглянул из палатки. Лагерь оживал. Слышались голоса, раздавалась команда. В соседней роте успели сварить чай, солдаты бежали с котелками. Куропаткин подставлял ладони под струю из ведерка, плескал воду на лицо и фыркал.

— Ну, с богом! — сказал он Алешеньке.

Командующему подвели коня. Торчинов сидел уже на своем, с биноклем, подзорной трубой и складным стульчиком. Небо на востоке становилось светлее и выше.

Небольшая группа всадников направилась к вершине сопки, откуда удобно было наблюдать за ходом сражения.

Подъем на вершину занял полчаса, и, когда Ивнев глянул вперед, он увидел долины, покрытые густым молочным туманом. Казалось, могучие реки бесшумно плескались в крутые каменистые берега.

Зрелище было по-настоящему прекрасно, и особую силу всему придавал неяркий свет зари.

В этом тумане наступали полки!

— А что ж, туман нам очень кстати, — проговорил Куропаткин и протянул руку.

Сейчас же к нему подскочил Торчинов и вложил в руку бинокль. Но бинокль мало помогал: перед глазами клубился туман, отливая сизыми, перламутровыми тонами, — вот все, что можно было рассмотреть.

Куропаткин сошел с коня и сел на стульчик. Торчинов стоял около него с подзорной трубой. Остен-Сакен расположился неподалеку над картой. Ивнев подумал: «Зачем ему карта, ведь на ней ничего нет».

Туман, в котором наши незаметно подберутся к японцам, так ободрил Куропаткина, что он подавил свое всегдашнее многомыслие и сосредоточился только на том, чтобы победить.

Полчаса сидел он неподвижно на стульчике, наблюдая, как налетал ветер, как колыхался и плыл туман мимо большой сопки, — ее должен был атаковать центр! Может быть, солдаты уже поднялись по склонам и сейчас покажутся на вершине?

— Ваше высокопревосходительство! — крикнул Ивнев.

Он увидел в бинокль батальон, вынырнувший из тумана.

Солдаты были в ржаво-желтых рубахах, шли ровно и стройно, издали казалось — солдат к солдату, штык к штыку.

Сейчас должны застучать пулеметы, винтовки, взлететь и разорваться японская шрапнель. Каких-нибудь полтораста саженей осталось до гребня сопки!

Сердце Алешеньки бешено колотилось, точно он сам подымался по этому склону, точно над ним сейчас должна была разорваться шрапнель.

Однако японцы молчали, Почему? Что они задумали?

В эту минуту ветер усилился, проник в толщу тумана и разметал его. Сизые клочья полезли вверх по сопкам, солнечные лучи ворвались в долину, все стало праздничным, нарядным: ослепительно белый туман, изумрудные склоны, голубое небо, колонны русских солдат…

Вот оно, солнце, играющее на остриях штыков!

Торжественная и страшная минута! Сколько Алешенька о ней думал!

Куропаткин по-прежнему сидел на стульчике, положив на колени руки. Он одерживал победу.

Батальоны достигли гребня. Японцы не стреляли. Громкое «ура» донеслось со склонов Горбатой сопки, батальон за батальоном исчезали по ту ее сторону. Японцы не стреляли. Они не подавали признаков жизни.

— Ваше высокопревосходительство?. — недоумевающе проговорил Алешенька.

— Да, да… сейчас мы узнаем…

Командующий сел на коня. Прямо спуститься в долину было невозможно: обрывистые крутые склоны, нагромождение скал, ручьи, бегущие через каждые десять шагов и разрыхлившие землю. Нужно было ехать вокруг.

Алешенька двигался впереди, поминутно оглядываясь на Куропаткина и его свиту: полководец вступал в непосредственное руководство своими войсками!

Когда, описав полукруг между сопками, Куропаткин спустился в долину, ее заполняли наступающие колонны Левестама. Куропаткин подозвал генерала:

— Что случилось, это же не ваше направление?

— Ваше высокопревосходительство, наступать на моем участке невозможно — болото, солдатам по колено. Я ударю отсюда.

— Торопитесь, торопитесь. Романов наступает на вашем правом фланге… По-видимому, успех, — обронил Куропаткин.

Туман исчез. Были зеленеющие склоны гор, пегие рубахи солдат, небо, делавшееся все выше и прозрачнее.

Солдаты шли весело.

— Надеюсь, братцы, постараетесь! — кричал Куропаткин.

— Здравия желаем, вашдительство!

— Доложу государю императору о вашей победе!

— Ур-ра! Ур-ра!

Стрелки карабкались на сопку, скользили, падали, тут же подымались.

Куропаткин выхватил шашку. Поднятая над головой, она засияла в лучах солнца.

Из кавалькады Куропаткина Алешенька первым взобрался на вершину сопки. Перед ним раскинулась овальная долина, сжатая к югу пологими горами. По долине двигались наши войска. С левой стороны спускались батальоны Засулича, В небе реял воздушный шар.