— Меня занимает одна мысль, — обратился он к Куроки. — С назначением маршала Ойямы главнокомандующим что останется от нашей независимости?

Под независимостью он подразумевал те планы военных действий, которые ранее были составлены в штабе Куроки.

Ниси затронул больной вопрос. В начале войны Куроки надеялся, что он, Куроки, будет возглавлять полевую армию, что он нанесет поражение Куропаткину, что он будет национальным героем Японии. Но когда появились армии Оку и Нодзу, главнокомандующим назначили старого хитреца Ойяму.

Вся деятельность фельдмаршала, особенно с тех пор как он стал начальником главного штаба, заключалась в желании доказать, что он величайший военный реформатор и мыслитель современности. Он выступал со статьями, проектами и предсказаниями.

Подобная деятельность не вызвала никаких чувств со стороны Куроки. У Куроки был другой путь и другие преимущества — превосходство на поле боя! Маршал Ойяма очень уважал пребывание в тылу, Куроки был прежде всего воин. Не посмеет маршал связать его действия! Поэтому Куроки уверенно ответил:

— Не сомневайтесь, наша независимость останется при нас.

Футаки заметил, что из своего последнего свидания с Ойямой он вынес убеждение, что маршал колеблется между желанием сделать из своих армий заслон и не пустить Куропаткина на помощь Порт-Артуру и между желанием наступать немедленно.

Первое было почетно. Почетно было защищать Ноги с севера, помогая ему справиться с Порт-Артуром, падения которого и Ойяма, и Ноги ожидали, впрочем, со дни на день. И уж после того как эта главнейшая задача японского оружия будет выполнена — выступить против Куропаткина.

Второе было заманчиво. Однако постоянное отступление Куропаткина настораживало Ояму. Ему казалось, что Куропаткин выманивает японские армии из гор для того, чтобы разгромить их на равнине в привычной для русских обстановке.

Куропаткин — странный генерал, — заметил Куроки. — Я не понимаю — что такое был бой под Вафаньгоу? Если он хотел идти к Порт-Артуру, он должен был идти всей армией.

Так и думали, — сказал Футаки. — Если бы не полковник Каваяма, наша армия не только отступила бы, но и сидела бы уже на транспортах. Каваяма спас честь армии.

— Каваяма погиб? — спросил Куроки.

— Труп его снял с дерева китаец Чжан Синь-фу.

— А между тем Куропаткин наступал, в сущности, всего двумя дивизиями против двух наших армий, — Куроки сделал паузу. Он не сказал, но все поняли: «…и только случайность помешала двум русским дивизиям разбить две японские армии». — Что это такое? — продолжал он задумчиво. — Ведь Куропаткин — образованный генерал.

Куроки поднял брови и стряхнул крошки пирога с кителя.

— Этому есть объяснение, — усмехнулся Футаки. — Куропаткина заставили наступать гражданские лица.

— Генерал Футаки, знающий русских, говорит, что у русских гражданские лица вмешиваются в распоряжения и решения полководца! — сказал Куроки. — За такое известие я съел бы еще кусок имбирного пирога. Но предусмотрительный Ниси хоть и сделал пирог довольно большим, однако не настолько большим, чтоб я мог съесть по этому поводу еще кусок.

Он засмеялся. Маленький, толстый Окасаки смеялся громче всех.

Когда смех утих, Куроки проговорил:

— Несмотря на слова нашего дорогого Футаки о том, что Ойяма боится отступления Куропаткина, маршал, конечно, не может не воспользоваться обстоятельствами. Я сделал ему соответствующие представления, — сказал он тише, — мы будем наступать на Ташичао.

Перед отъездом Футаки пригласил к себе сына.

— Я слышал, что в одной маленькой истории действующим лицом был ты. Расскажи-ка, в чем дело…

— Ты подразумеваешь историю с китайским торговцем?

Футаки кивнул головой.

— Совсем маленькая история. Стоит на улице китаец, продает холодную воду и каленые бобовые орехи. Подходит японский солдат, покупает воду и орехи. Платит и получает сдачу. И вдруг видит, что получил сдачу китайскими деньгами. Требует наших денег, у торговца их нет. Тогда ударом ноги он опрокидывает лоток и топчет товары. А когда китаец падает на колени и руками прикрывает свое имущество, солдат вместе с товарами топчет и его. Вот и вся история.

— Нет, не вся. До сих пор действуют два лица: японский солдат и китайский торговец. А где же третье действующее лицо — японский офицер?

— Действия японского офицера, то есть мои, были очень незначительны. Я не мог подавить в себе негодования и схватил солдата за шиворот. Рядом был жандарм, я приказал ему арестовать буяна. Вот и все.

— И все?

— Все.

— А что у тебя было с жандармом Сумино?

— С жандармом Сумино была тоже маленькая история. Он напился пьян, разгуливал по улице и арестовывал всех встречных китайцев. Я увидел длинный поезд из семнадцати человек, в хвосте его с пистолетом к руке шествовал Сумино. Зрелище было отвратительное. Я отобрал от Сумино пистолет, освободил арестованных и приказал жандарму идти спать.

— Жандарма ты не ударил?

— Он не хотел расставаться с пистолетом, тогда я его ударил.

Юдзо сидел на ящике и курил толстую папиросу. Вид он имел рассеянный.

— Ты расспрашиваешь меня таким тоном, точно я сделал что-то худое, — сказал он. — Ведь мы освобождаем Квантун и Маньчжурию от русских!

— Если ты это сделал потому, что мы освобождаем Квантун и Маньчжурию от русских, — это хорошо. Но боюсь, что тобой руководили другие побуждения.

— Юдзо быстро взглянул на отца.

— Да, и другие, — согласился он.

— Какие?

— Я ненавижу грубости подобного рода.

— Но ведь они по отношению к китайцам!

— Что из этого? — запальчиво спросил сын.

Футаки нахмурился. Он никогда не думал, что путешествие за границу принесет такие плоды.

— Японский солдат в своем поведении был прав, — сказал генерал, — он знает: только японец — человек, и только японское — достойно уважения. Жандарм Сумино тоже был прав. Он действовал по тем же побудительным причинам. За это убеждение ты побил Сумино. Между тем только при помощи этого убеждения мы можем выполнить свою задачу освобождения Азии от европейцев и американцев.

Юдзо слушал отца, глядя в землю.

— Ничего этого я не понимаю, — страстно сказал он. — Я перестал понимать подобные вещи. В детстве я их понимал, теперь нет. Теперь для меня это совершенно непереносимый вздор. Да будет вам известно, меня прельщают другие идеи. Я никогда не смел надеться, что вы согласитесь с моими мыслями, но я иногда надеялся, что вы позволите мне исповедовать ту веру, которую я считаю истинной.

Юдзо опять стал закуривать, Футаки молчал. Самое сладкое для отца — видеть сына разделяющим его взгляды. Самое страшное — встретить в сыне противника.

…К чему все это приведет? Сын живет своей жизнью. А ведь когда этому молодому человеку было восемь лет, он сидел перед отцом, полный счастья оттого, что видит отца. Он подбегал к нему и протягивал руки. Он звал его на прогулку. Если отец долго отсутствовал, он не находил себе места.

Права старая сказка: в человеке живут четыре души — ребенка, юноши, взрослого и старика. Нет между ними ничего общего.

— Твое обращение с солдатом, опрокинувшим китайский лоток, и с Сумино наблюдал капитан Саката. Он хочет поговорить с тобой. Я тоже этого хочу.

Надо было уезжать. Около коней ждал Маэяма. Футаки попрощался с сыном.

Всадники отправились по горной тропинке, и скоро скала заслонила их.

Разговор Юдзо с Сакатой состоялся в тот же вечер, Саката сам подошел к лейтенанту. Очень хорошо, очень чисто одетый капитан, точно он не шел вместе со всеми по этим тяжелейшим пыльным дорогам, не мок под дождями, не опалялся на солнце…

Капитан считался талантливым офицером; он выступал со статьями в военном журнале и написал книгу, в которой философски рассматривал географическое положение Японии.

Юдзо читал и эти статьи, и эту книгу, но с автором ему не приходилось беседовать.