Несколько минут друзья отдавались своим думам.
— А правда ли, что Витте злоумышлял? — спросил Ваулин.
— То есть как «злоумышлял»?
— Злоумышлял не то чтобы на священную особу императора, но в некотором роде хотел сравняться с ней. Будто бы великий князь Александр Михайлович досконально обо всем этом проведал, что и послужило причиной падения Витте.
— Не совсем понимаю тебя.
— Будто бы в Маньчжурии хотел обосновать собственную империю. Сначала при помощи России захватить Маньчжурию и Китай, а потом объявить себя императором не то Маньчжурии, не то Китая, не то Желтороссийским.
— Чушь!
Ваулин засмеялся.
— Почему? Мне кажется, что было бы остроумно. Новая династия. У него есть права: по бабке Рюрикович… Говорят, к нему по наследству перешел и крест князя Михаила Черниговского?
Валевский развел руками и сел на диван.
— Об этой реликвии двенадцатого века ничего не могу сказать. Но я не могу себе представить, чтобы Сергей Юльевич возымел мысль о собственной персоне в царских регалиях! Он российский дворянин чистейшей воды. Знаешь его крылатую фразу: «Я враг по принципу, с детства мной усвоенному, всякого конституционализма, парламентаризма, всякого дарования политических прав народу». Для него царь — это царь-батюшка.
— Не поверю, ведь он умен. Впрочем… бог с ним. Мне он ничего плохого не сделал. Да, многое происходит в мире!..
6
Зубков проснулся в своем всегдашнем хорошем настроении. Хорошее настроение определилось у него давно, с того времени, когда ему и всем окружающим стало ясно, что богатство его приумножается и что нет сил, которые могли бы помешать этому приумножению. Он привык чувствовать себя богатым, уважаемым. Привык, чтобы на его пролетку оборачивались, чтобы городовые козыряли ему и даже сам жандармский ротмистр Чучил пожимал ему руку.
Любил выйти из дверей дома или трактира и оглядеться: что еще можно сделать с этим народом, с этой заставской землей? Бачура работал теперь исключительно в его трактире и платил ему процент со своих прибылей.
— Ты поди скоро сам свое заведение откроешь; — говорил ему Зубков. — Мошна-то поди уж больно тяжела?
— В половину тяжести, Игнат Борисович.
Лежа в кровати, Зубков прикинул, что сегодня нужно съездить к дружкам-оптовикам Лебедевым да в Апраксин двор к Антиповым, а затем пройтись по Гостиному, посмотреть, кто как торгует. Самым большим удовольствием его было заходить в магазины, осматривать, как и что там устроено, как стоят приказчики, как держит себя управляющий или хозяин. Он подумывал открыть торговлю сукном, но вместе с тем опасался, что дело это для него чужое. Стоит ли пускаться в незнакомое море, хотя сваток, старший Дрябин из оптовой торговли «Братья Дрябины», обещал принять его в пай и к фирменному объявлению «Братья Дрябины» прибавить многозначительное «и Ко».
— Дворники к тебе, Игнат Борисович, — сказала жена, заглядывая в комнату.
— Какие дворники?
— Да все четыре.
— Что там у них стряслось?
— Что-то несуразное бормочут, выдь поговори.
— Ну что там еще такое? — зевнул Зубков, спуская ноги с постели и берясь за штаны.
Пристегивая подтяжки, он вышел на кухню.
— Игнат Борисович, — заговорили все четыре дворника, — постояльцы съезжают.
— Какие постояльцы? Что вы все разом? Степан, говори ты.
Степан оправил фартук.
— Все, как один, съезжают, Игнат Борисович: и Филимоновы, и Багачовы, и Дудины, и из комнат все. Евстратовы — те уже все барахло выволокли и на подводу грузят.
— Постой, постой, что за околесицу ты несешь?!
— Игнат Борисович, и у нас все съезжают, — сказали остальные дворники, — чисто, как веником! Деньги, кто не уплатил, платят и съезжают.
Зубков беспомощно оглянулся. У него мелькнула мысль, не сошли ли дворники с ума, но не может же быть, чтоб все четыре сразу?!
Жена стояла бледная, кухарка, обтиравшая самовар, замерла с тряпкой у самовара.
— С ума вы все сошли! — рявкнул Зубков. — Поменьше бы водки хлестали! Пиджак! — крикнул он жене.
Он вышел во двор. Во дворе стояли подводы и ручные тележки — постояльцы укладывали вещи.
Ничего не понимая, Зубков остановился на пороге. Его увидели; жена Тимофеева, заводского шорника, человека зажиточного, никогда менее шестидесяти рублей в месяц домой не приносившего, поклонилась ему. С Тимофеевыми Зубков был в хороших отношениях.
— Авдотья Матвеевна! Куда это вы?
— Очень всем довольны, Игнат Борисович, да вот съезжаем… Степану я деньги отдала и расписку получила.
— Да с чего это вы?.. Господи святый! — На лбу Зубкова проступил пот.
— Оставайся, хозяин, со своим добром, — сказал старик Андреев, отец паровозника Андреева. — Много благодарны, хватит…
Ничего не мог понять Зубков, — постояльцы съезжали все до одного; те, кто не съехал сейчас, съезжали в обед или к вечеру. Зубков пробежался по квартирам. Квартиры были в порядке, никто ничего не разорил. В трех его соседних домах была такая же картина. Дворник Степан подошел к нему, когда он стоял во дворе, отупело рассматривая дровяной сарай, и сказал тихо:
— Дело такое, Игнат Борисович… — И совсем тихо: — Решение вынесли мастеровые… это, значит, чтобы начисто у вас… ничего, значит, — ни пить, ни есть, ни жить…
Зубков смотрел на него, вытаращив глаза.
— Откуда ты знаешь?
— Андреев сказывал: «Подохнете, говорит, вы все теперь с голоду. Будет он, твой-то, теперь знать!»
Лицо Зубкова побледнело, потом налилось кровью.
Какое право! — заорал он. — Я не посмотрю, я покажу… господин Чучил им пропишет…
Он привык выгонять неисправных плательщиков. Если в обыкновенный месяц он еще терпел задержку квартирных денег, то за неуплату к рождеству или к пасхе выгонял. Выгонял с наслаждением, ругая, выталкивая, приказывая дворникам подсобить «господам» мастеровым выехать, и те подсобляли кулаками.
Он не мог постигнуть того, что случилось; стоял на улице перед своими домами, не обращая внимания на толпу зрителей, выкрикивавших со смехом и гоготом сквернословия по его адресу, и тупо смотрел, как выезжают со дворов подводы и тележки.
Наконец жена увела его.
Трактир пустовал. Несколько человек подошли было к трактиру — остановились, оглянулись и, заметив на противоположной стороне пикетчиков, сунули руки в карманы и пошли дальше.
Пикунов, впрочем, зашел, и еще несколько человек из его дружков зашли. Но торговли, выручки, конечно, не было, а в следующие дни и Пикунов уже не заходил.
Зубков поехал на дом к Ваулину. Ваулин его не принял. Горничная сказала, сверкая зубами:
— Заняты, просят извинения!
Чучил его принял.
— Да-с, положеньице, — сказал он, выслушав владельца трактира. — Мерзавцы! — И вдруг захохотал.
Зубков развел руками и постарался улыбнуться.
— Господин ротмистр, уж вы как-нибудь образумьте их!
— Не дебоширили? Не ломали?
— Ни боже мой!
— Тогда, уважаемый Игнат Борисович, беспомощен. Говорю откровенно: совершенно беспомощен. Постоялец съезжает. Клиент в трактир не заходит. М-да!..
Зубков привстал и прошептал:
— Но ведь стакнулись… стачка!
— Стачка… Но по совершенно частному и пустячному поводу!
— Так что делать, ваше высокородие?
— Да, мерзавцы, мерзавцы! Эк, как они тебя хватили, Игнат Борисович.
— А всё за мою преданность, ваше высокородие.
— М-да… посмотрю, подумаю… Ах, мерзавцы, мерзавцы!
От Чучила Зубков уехал в подавленных чувствах. Через дворников он узнал, что все его жильцы благополучно устроились на новых квартирах.
Трактир пустовал вторую неделю. Зубков осунулся, перестал есть. Убытки росли с каждым днем. Жена старалась не выходить из дому. Дочь собралась в город — так на нее заставские мальчишки стали показывать пальцами и улюлюкать.
Зубков совещался с Лебедевыми, Авдеевыми и Дрябиными. Авдеевы и Дрябины негодовали, но посмеивались. Лебедевы не посмеивались: они тоже жили заставскими копейками. Расстроенный и подавленный, Зубков написал прошение градоначальнику, умоляя подвергнуть суровому наказанию всех тех, кто мешал ему торговать по святому праву, по праву, предоставленному ему царем.
