Утром, надев лямки досок через плечи, сели на коней. Хлебников остался в таборе.

В Цимухэ, небольшой деревушке, было шумно. Из открытых дверей фанз несся запах пищи и водки.

Пришли охотники из Шкотова, с лоринцовской телеграфной станции на Лефу, телеграфисты Баранова и Раковского. Пришли ближние тазы.

У кого было по паре пантов, у кого по две.

Лэй со своим компаньоном Ло Юнем расположился на площадке у мельницы. Кипели котлы, варилась еда, на циновке лежали банчки с ханшином и спиртом. На глазах у всех лежали, чтобы все видели богатство и силу Лэя.

Но пока торговля шла не блестяще: Лэй давал за панты небывало низкую цену.

— Почему такая низкая цена?

— Моя почем знай?

— Нет, ты послушай, Лэй: оленей не становится больше, а больных, которых надо лечить пантами, наверное, не делается меньше, почему же упала цена?

Охотники шумели, Лэй их успокаивал и усиленно угощал спиртом и ханшином. И те, кто изрядно выпил, соображали, что за угощение они уже задолжали купцу, чем же расплачиваться? И они расплачивались пантами, тем более что и продавать-то их больше некому. До Владивостока не довезешь — закиснут!

— Нет, я своих не продам, — говорил Зимников. — Псу дам, пусть жрет! Не хочешь давать цены — пусть пропадом пропадают.

— Ты шибко мало пил спирт, — угощал его Лэй. — Охотиса, охотиса, надо мало-мало отдыхай… Мадама надо.

— Иди ты к черту со своей мадамой, — сердился Зимников. — Ничего понять нельзя, дают цену, какую хотят… А у тебя, Леонтий Юстинович, здоровенные панты… какого быка положил! Тут тысячей пахнет. Сколько он тебе дает?

— Еще не знаю.

Лэй громко кричал:

— Моя ничего не жалей для знакомых: кушай, пей, хочу продавай, хочу не продавай… панты мало-мало подожди и шибко хорошо киснут еси. Тогда его собака могу кушай.

Увидел Коржа, привстал, перешагнул через угощавшихся.

— Здравствуй, здравствуй, хоросо твоя ходи сюда!

Корж несколько раз встречался с Лэем во Владивостоке в лавке у Су Пу-тина. Лэй казался Леонтию веселым купцом, радующимся всякой, даже небольшой прибыли…

— Ханшина я не любитель, Лэй… Вот спирта глоток сделаю…

— Гусятина свежая еси. Будешь кушать? Печенка гуся еси. Крылья гуся кушай…

Леонтий выпил разведенного спирта, снял с плеч панты и положил их перед Лэем.

Панты были великолепны. Могучие, но не перезрелые, в самой поре.

Лэй взглянул на панты и заговорил с Ло Юнем. Они осматривали панты, осторожно прикасались к ним пальцами, поворачивали доску.

Леонтий, прищурившись, смотрел на все эти таинственные действия. Зимников крикнул:

— Чего твоя, Лэй? Эх, какие панты, я таких еще не видел.

— Моя покупай нету, — сказал Лэй.

— Почему? — удивился Леонтий.

Опять Лэй и Ло Юнь говорили по-китайски, обсуждая им одним ведомые пороки и недостатки пантов.

— Твоя, Леонтий, не понимай, это шибко худой панты еси.

Зимников присел перед пантами, тоже нюхал и щупал их. Свежие, хорошие панты.

— Хочет сбить цену, Леонтий! Эх, кабы можно было в другом месте продать, во Владивосток свезти, а чтобы не закисли, здесь сварить… Да некому сварить, Ло Юнь свои варит, а если тебе и сварит, то так, что не обрадуешься.

— Кушай, еще кушай… — угощал Лэй. — Шибко большая машинка еси. Смотрю — панты хороши. Моя думай: деньги Леонтию давай, богата будет Леонтий, много гуляй будет. Потома моя смотри: панты не годиса, машинка еси, твоя не понимай. Другой раза такого не стреляй, большой убытка еси…

Он снова осматривал панты, водил пальцем по их нежному ворсу, нюхал и чмокал толстыми губами.

— Сто рубли могу давай, больше не могу.

— Побойся ты бога, — сказал Леонтий, — ведь они тысячу стоят.

— Сто рубли, больше не могу.

Ло Юнь, равнодушно посвистывая, пошел к мельнице, к двум большим жерновам, из которых верхний приводила в движение лошадь, шагавшая с завязанными глазами по кругу. Сейчас мельница бездействовала, около жерновов Ло Юнь варил панты: горел под котлом костер; дымились жаровни, поблескивая синим огнем, в чаду дыма консервировались панты, ожидая очереди попасть в котел.

— Сто рубли — хорошая цена, — сказал он, приподнимая у котла крышку и смотря на воду.

Седанка, заходивший в фанзу к знакомому, подсел к костру. Леонтий кивнул ему на панты, которые с недоумевающим видом разглядывал Зимников.

— Может быть, в самом деле они, Леонтий, того, с брачком? — говорил Зимников. — Мы, брат, мало в них понимаем, нам бы только убить да вырубить, а манзы из них снадобье варят.

— Почему ты не покупаешь панты? — спросил по-китайски Седанка.

Лэй внимательно оглядел его.

— Если я не беру, — значит, так надо, — сказал он внушительно.

— Я думаю, так делать не надо, — сказал Седанка, не обращая внимания на внушительный тон Лэя. — Охотник добыл панты и имеет право получить за них настоящую цену.

— Не люблю поучений!

— Ты думаешь охотник в первый раз добыл панты, покупателей, кроме тебя, нет, так ты хочешь у него даром взять панты?

Торговец и Седанка сидели друг против друга. Лэя, хозяина большой реки, так возмутили слова зверовщика, что он ничего не мог придумать в ответ. Выпученными глазами он смотрел на палец своей руки, приминавший в трубке табак, и пыхтел.

— Уходи отсюда, — сказал он наконец. — Кто ты такой, что вздумал меня учить?

Седанка набил табаком ганзу, прикурил ее от уголька и сказал громко, по-русски, оглядывая охотников, одни из которых угощались яствами Лэя, другие внимательно следили за всем, что происходило с пантами Леонтия Коржа:

— Эй, купеза, набавляй цену, чего твоя… сто рубли! Тысячу сто давай!

Даже те, кто угощался, перестали угощаться, услышав эти слова.

— Твоя, Ван, играй, играй, — деланно засмеялся Лэй, — новый купеза пришела, шибко богатый купеза!

Он не знал, как отнестись к словам Вана. Наверно, много выпил спирту, и теперь в голове шумит.

— Тысячу сто давай! — так твердо повторил Седанка, что Лэй перестал улыбаться.

Охотники поднялись с циновок.

— Если не дашь, сами сварим панты, отвезем во Владивосток и там возьмем тысячу двести пятьдесят!

Теперь Лэй мог опять засмеяться:

— «Сами сварим»! Кто сварит? Может быть, ты? Суп ты сваришь, а не панты!

Седанка, не отвечая, взял из рук Леонтия панты.

Толпа повалила за ним.

— Вари, вари, моя мало-мало помогай, — кричал Лэй, отлично знавший всех пантоваров тайги.

Седанка подошел к котлу, подбросил в костер хворосту. Из котла повалил густой пар. И вот в этом пару, в вечернем сизом воздухе, Седанка стал священнодействовать над пантами.

Лэй сразу понял, что перед ним опытнейший пантовар. Все движения его были рассчитанны и точны. Разговоры смолкли, Ло Юнь стоял вытаращив глаза. Седанка не довел воду до кипения, расстегнул сумку, вынул таблетку кирпичного чая, разбил ее на колене и бросил в котел для вязкости. Осмотрел деревянные вилки Ло Юня и кинул их с презрением. Тут же выстрогал для себя новые, с маленькой выемкой, удобной для подхватыванья.

— Моя прибавляй! — сиплым голосом сказал Лэй.

Седанка привязал рога к вилкам и погрузил их в воду на одну секунду.

Передержать панты в кипящей воде даже на одну сотую секунды — значит погубить их: они не законсервируются, а сварятся; но столь же губительно и недодержать.

Движения Седанки становились все методичнее. Он опускал и вынимал рога, сдувал с них пар и осматривал прищуренным глазом: нет ли трещин.

Трещин не было. Он продолжал варить панты с тем же искусством.

Лэй не выдержал, чмокнул, ударил себя по ляжкам.

— Давай, моя покупай, — схватил он Леонтия за плечо, — моя здеси хозяин!

— Ты что, шутки со мной вздумал шутить? Я добыл, я охотился, а ты — сто рублей?

— Моя мало-мало играй! — Лэй оглядывал охотников, подносивших к котлу свои панты.

— Сваришь мне? — спросил Зимников.

— Давай.

— Седанка варит панты! — разнеслось по деревне. — Шибко большой купеза, всё сам покупает, Лэя долой…