В час дня она предъявит генералу Казбеку требования, принятые на митинге в цирке Боровикса.

Моряки, десять тысяч солдат Хабаровского резервного полка, рабочие портовых мастерских, железнодорожники, почтово-телеграфные служащие — все ожидали у пристани возвращения делегации.

Делегация долго не возвращалась. Наконец вернулась, но ни с чем: комендант отказался ее принять.

Корж взобрался на забор городского сада и отсюда, видный всем, говорил:

— Товарищи, генерал отказался принять наших представителей! Не хочет говорить с солдатами и матросами, плюет на наши требования!.. Но мы заставим его принять нас и говорить с нами, Мы все пойдем к комендантскому дому, мы окружим его и посмотрим, как не будет Казбек с нами разговаривать!

Это было правильное предложение, но события приняли иной оборот.

По базару с раннего утра блуждали подозрительные группы подвыпивших. Они угощали вином солдат и матросов и подбивали громить магазины и питейные заведения.

Перед обедом двое подозрительных покупали у китайца малосольную кету.

— Ты что, ходя, продаешь тухлятину? — спросил один из них и ударил китайца по лицу рыбьей тушкой.

— Эй, господа почтенные! — закричал второй. — Вот чем они нас кормят! — И ударами дубинки стал крушить лавчонку.

— Бей, бей! — раздались голоса.

Десяток неизвестных пьяных и полупьяных ринулся на ларьки и магазины. Посыпались стекла, на улицу летели товары.

Матросы и запасные, которых неизвестные успели напоить, приняли участие в погроме базара.

Толпа погромщиков росла. Даже те, кто не был пьян от вина, были пьяны от негодования: «Комендант не хочет с нами разговаривать, не хочет знать манифеста, данного его же царем!»

Тысячная толпа вышла на Светланку. Впереди бежали юркие господа и кричали:

— Вот сюда, вот сюда! Бей Попова и Кунста. Бей Лангелитье! Бей, бей!..

Алексей Иванович при первых слухах о беспорядках вышел на улицу. С трудом пробрался он до Китайской улицы: солдаты, матросы и запасные стояли стеной. Из ворот ремесленного училища выкатилась толпа громил с дубинами, топорами, ломами и с криком: «Спасай Россию!» — бросилась к магазинам Кунста.

Над восточной частью города подымались столбы дыма: горело морское собрание, здание военно-морского суда, пылали офицерские флигеля…

Алексей Иванович, бормоча, крича и размахивая тростью, кружным путем пробирался к своему центральному магазину. Пробрался он к нему через несколько часов.

Из окон выскакивали пьяные и трезвые, волоча штуки мануфактуры, бутыли и бутылки, колбасы, мешки с сахаром и всякой всячиной. Дым черным столбом стлался из окон верхнего этажа.

Алексей Иванович, сгорбившись, опершись на трость, стоял на каменной лестнице, которая вела по крутой стене сопки к задним дворам его магазинов.

Где же защита, обещанная Казбеком?

Вот чем обернулось «свержение самодержавия»! Разве мыслимо в России свергать самодержавие?! Разве Россия — это Франция или Америка?!

Уничтожить! Расстрелять, перевешать всех! Леонтия и его внука на первой перекладине вздернуть!.. Распаляли, мерзавцы! Зотик Яковлевич милейший… глаголал, глаголал!.. О правде все рассуждал, собирался направить Россию на истинный путь! Знает он, сумасшедший, где для России истинный путь! На виселицу сумасшедшего! Расплодили подлецов и сумасшедших!

Над городом розовело зарево.

Поздно вечером Алексей Иванович узнал, в чем заключался план Казбека. Оказывается, это он руками охранки устроил грабежи и пожары… Он разгромили уничтожил достояние Алексея Ивановича и других! Когда разгром принял нужные для замысла Казбека размеры, он вызвал двенадцать, по его мнению, дисциплинированных, неразложившихся батальонов с пулеметами, артиллерией и приказал открыть огонь по толпе.

Он хотел утопить в крови гарнизон и горожан, осмелившихся предъявить ему требования!

Но дисциплинированные батальоны и батареи отказались стрелять, Офицеры сначала командовали, кричали, угрожали, потом, увидев каменные, хмурые лица нижних чинов, не предвещавшие для них ничего доброго, скрылись.

Вот как распоряжаются жизнью и имуществом Алексея Ивановича коменданты и прочие генералы! По их мнению, единственный путь обуздания народа — провокация и кровь! А когда провокации проваливаются, тогда что?

Попов встретил Винтера, который возвращался с пепелища своего магазина.

Молча зашагали рядом. Винтер курил сигару чудовищными затяжками, обращая в пепел по четверти сигары сразу.

— Завтра поднимаю все паруса, завожу все моторы… навсегда! К черту! Пропади все пропадом!

Стояли на углу Светланки и Алеутской, смотрели на розовое зарево в стороне Гнилого угла, потом разошлись.

Сон не коснулся глаз Алексея Ивановича. Комнаты были пусты, дочь за неделю до его приезда уехала в Японию. Еще недавно он был доволен своей дочерью, но ведь она тоже была заражена подлостью и сумасшествием!

К черту, к черту всех!

Оставаться в России, быть свидетелем гибели всего, быть предметом комбинаций для тупых генералов и добычей разнузданной толпы? К черту! К черту все и всех! Прав Винтер!

На заре он вышел из дому, бойки несли за ним чемоданы. Спустились к набережной, погрузились в шампунку.

Через четверть часа Алексей Иванович вступил на палубу «Акулы».

Винтер осмотрел его с головы до ног и захохотал: — Напрасно мы с вами когда-то ссорились, Попов, — сказал он и ударил его по плечу. — Коммерсанты — единая нация! Пойдем выпьем рому…

Через полчаса «Акула» подняла якорь.

На третий день после занятия Мукдена японцы повесили на базаре семнадцать китайцев, обвинив их в дружеском расположении к русским.

Хэй-ки отправил из города Якова Ли, на которого мог поступить донос, а сам продолжал оставаться дома.

Деятельность союза ширилась, уже насчитывались по провинциям десятки отрядов, вооруженных винтовками и пистолетами.

Ходили слухи о том, что Юань Ши-кай готов примкнуть к революции во главе своих лучших в Китае войск.

Ши Куэн, обитавшая в одном из дворов цзеновского дома, любительница чтения, оказалась талантливой поэтессой.

Но, может быть, впервые в истории китайской литературы женщина писала о вещах совершенно не женственных. Писала о народе, жаждущем свободы, о храбрецах, разбивающих цепи. Писала о крестьянине, который нашел в поле винтовку, брошенную солдатом, и унес ее к себе как сокровище. Он знает — близок день, когда винтовка ему потребуется…

Стихи были просты, лаконичны и лишены той изысканности, которую обожал Цзен-старший. К счастью, Цзен-старший умер и не мог прийти в ужас от подобных произведений.

Стихи расходились по городу, по провинции, по стране. Их читали в Пекине.

Это была очень сильная проповедь революционных идей. Но это было неблагоразумно: разве можно так открыто призывать к уничтожению порядка, укоренившегося веками?

— Какое может быть благоразумие у источника, который вдруг выбился на свет из-под земли? — смеялась Ши Куэн и говорила Хэй-ки:

— Не беспокойся! Я всего только женщина. Ведь к поступкам женщины не относятся серьезно, она — игрушка! Что могут сделать с женщиной? Ничего! Она ничто…

Ши Куэн говорила грустно, но глаза ее блестели.

Да, действительно, по старому закону было так!

И когда в дом Цзепов пришел офицер с десятью солдатами, Хэй-ки решил, что это за ним… Спрашивая офицера, что ему угодно, он был уверен, что офицер ответит: «Мне угодно арестовать вас» — и предъявит распоряжение дзянь-дзюня.

Но офицер сказал другое. Он назвал имя Ши Куэн.

— Господин офицер? — изумился Хэй-ки.

Офицер глупо ухмыльнулся:

— Давайте ее.

Молодую женщину увели.

Чтобы узнать меру опасности, грозившей Ши Куэн, Хэй-ки отправился к губернатору. Губернатор принял его не сразу.

— По поводу этого ареста? — спросил старик, вяло приподнимая веки.

— Вы арестовали женщину! Пришел офицер с обнаженным палашом и повел ее по городу.