— Ну как же, барыня! Елизавета каждый день к ним ходит. У них первейший лабаз. Товары лучше, чем в городе.

— Какие ужасные люди! Не смотрите на меня с удивление… Да, да!

Клаша наливала Марии Аристарховне чай, подвигала печенье.

Спирит Владимир приехал позже — он не ожидал, что беседа кончится так рано. Он сидел в кресле, а Мария Аристарховна ходила по комнате и рассказывала о том, что было.

Она попала в глупое положение и ничего не сумела сказать.

Во-первых, нельзя устраивать диспуты в чайной или в трактире. Почему Женя, эта умная девушка, избрала местом собеседования чайную? Не понимаю, Владимир, совсем не понимаю… Во-вторых, плохо говорил Тырышкин. По-видимому, он решил, что он на уроке в своей гимназии. Он все испортил. После его речи невозможно было найти дорогу к человеческой душе. Тырышкин представляет себе, что мир — это веселая игра, и хочет в этом убедить других. Молодой рабочий спросил: «А вы когда-нибудь видели, как люди работают на заводе? Пошли бы вы на завод и посмотрели бы, какая это игра!» И все захохотали, понимаете, Владимир! Я решила созвать собрание сама! Я уверена, что скажу то, что надо. Время такое, что нельзя молчать, надо учить…

Мария Аристарховна тихонько опустилась на кончик дивана. Владимир смотрел в потолок.

«Он настоящий учитель», — подумала Мария Аристарховна, вглядываясь в его бледное, с черной бородкой, лицо.

О том, что в воскресенье в восемь часов вечера в большой рабочей столовой будет «вечер, посвященный новейшим открытиям в области человеческой души», и что лекцию на эту тему прочтет жена управляющего заводом Мария Аристарховна Ваулина, — об этом сообщали в каждом цеху мастера и об этом же были расклеены афиши.

Послушать споры дочери адвоката Андрушкевича с Цацыриным и другими передовыми рабочими ходили в кооперативную чайную многие. На этот раз тема, объявленная Марией Аристарховной, не всех заинтересовала, но всех интересовало то, что о душе будет говорить не священник отец Геннадий, выступавший с проповедями в «Обществе русских рабочих», а жена управляющего.

Был воскресный день, когда застава — хорошо ли, худо ли ей жилось, спокойное было время или неспокойное — выходила гулять. Шли с Канатной фабрики, с заводов Стеаринового, Александровских, Чугунного и Механического, шли по улицам, в трактиры, в гости друг к другу, шли, чтобы подчас где-нибудь в переулке поссориться и завязать драку… Шли женщины с фабрик Спасской, Петровской, Паля. Шли девушки на проспект, дочери мастеровых и сами уже фабричные, погулять с теми, кто мил.

А в этот воскресный вечер заставские обитатели кучками потянулись к столовой. Из переулка вышел Пикунов, за ним, несколько сзади, Пикунова в новом драповом пальто и сверкающих калошах. Неторопливо шагал Пудов в короткой поддевке, с руками, засунутыми в косые карманы. У ворот столовой стояли Цацырин и Варвара. Прошел Баранов с женой и кинул:

— Народу столько, что на улице будут стоять.

И тут же Варвара увидела Дашеньку. Дашенька, скромно повязанная платочком, как работница с фабрики Паля или Торнтона, прошла мимо Сергея и Варвары, скользнула глазами, никого не признала и исчезла за дверьми.

У столовой и по двору прохаживались полицейские. Сам заставский пристав Данкеев вошел во двор в белых перчатках, перетянутый шарфом и портупеей. Увидел инженера Коссюру — начальника корабельного отдела, щелкнул каблуками, приложил руку к околышу, потом оглядел двор.

Все было пристойно. Рабочие шли с женами, пьяных не было, господа инженеры стояли кучкой.

Через своего мужа Мария Аристарховна просила инженеров не приходить на ее лекцию. Она будет говорить таким простым языком, что не доставит никакого удовольствия интеллигентным людям.

— Ни одного чтоб… навеселе! — сказал Данкеев полицейским. — Смотрите в оба.

И те усиленно ходили от ворот к дверям, и в дверях стал седоусый Никандров, поблескивая тремя медалями на груди. Он внимательно посмотрел на Пикунова, но Пикунов пьян не был: глаза у него, правда, были красны, но красны могли быть и от ветра.

Столы из помещения вынесли, рядами поставили скамьи, слитный гул голосов наполнял зал.

Рядом с Варварой сел Михаил. Снял шапку, рукавицы, пригладил волосы. Сзади Кривошея, член пикуновского общества, говорил соседу:

— Вот послухаем о душе. Что такое душа? Одни говорят — пар, другие — полное естество…

Варвара стала разыскивать глазами своих. Цацырин сидел крайним на последней скамье, а Дашенька — через два человека от Чепурова. Подумала: «Правильно. Везде, где собираются рабочие, должны быть теперь большевики».

Перед скамьями сделали подмостки и покрыли пестрым ковром.

«Должно быть, от самой Ваулихи ковер», — подумала Варвара. Ей было грустно: вот она, Варвара, одна, а женщины пришли с мужьями. За что ей такое несчастье? Что бы ни было в жизни, а счастья, простого человеческого счастья — обнять близкого человека, услышать его голос, взять его за руку — этого счастья не будет у ней никогда.

Мария Аристарховна вышла на эстраду в сером платье, около нее поставили стул и маленький столик. Она заговорила. Заговорила слабеньким голосом. Голосок ее точно не вылетал, а оставался в груди.

В первых рядах слышали хорошо, а в задних стали привставать, прикладывать руки к ушам.

Мария Аристарховна говорила о том, что люди сейчас переживают трудное время. Все недовольны друг другом, государства воюют, даже граждане одной и той же страны готовы воевать друг с другом. Все это оттого, что люди забыли о самом главном — о душе. Мало того, в последнее время появились безбожники, которые учат, что души и бессмертия нет. А кто и думает, что это не так, так о всем этом думает невежественно, и его вера в общем не отличается от неверия. А все дело в том, что в наше время относительно души можно уже не только верить, о ней можно знать.

И она стала рассказывать, что некоторые души получили повеление возвратиться на землю и сообщить людям о загробной жизни и что эти души уже приходят на землю, их можно осязать, трогать руками — они уже плоть и кровь. Души получили такой приказ, потому что на земле очень плохо. Она лично видела индуса, умершего очень давно, может быть тысячу лет назад, его раздавил слон, а теперь он воплощается и вещает людям о загробном мире. А там удивительное счастье. Если бы люди знали, что их ждет после смерти столько удивительного, столько приятного, то разве они ссорились бы из-за того, что им не всегда удобно на земле?

Она говорила все громче и громче, она раскраснелась. Ей казалось, что она говорит общепонятные вещи: души получили приказ являться на земле — и они являются. Это так просто!

В первом ряду против себя она видела отца Геннадия. Он сидел с веками, налитыми кровью, с шишкой около переносицы, которая пунцовела все более и более. Митрофанов, председатель отдела гапоновцев, устроился в углу на стуле.

Справа смотрела на нее женщина, простодушно раскрыв рот. Какой-то мужчина все вытирал пот со лба. Вытрет и через секунду опять вытрет.

Но иногда Мария Аристарховна не видела в зале никого: ей казалось, что она больше в эту минуту в потустороннем мире, чем на земле.

Она все чаще и чаще стала повторять ту мысль, что если люди по-настоящему узнают про загробный мир, то они перестанут ссориться, потому что смешно ссориться из-за каких-то кратковременных благ. Немножко уступят одни, немножко другие — и будут жить легко, не прилепляясь к земному.

Потом она смолкла. Ей было очень жарко и вместе с тем легко.

— Как-то я беседовала с современными материалистами, — сказала она, светло улыбаясь. Она была уверена, что ее не только поняли, но что возражать ей невозможно. — Я им сказала, что душа есть, что мы можем в нее не только верить, но и пощупать ее вот этими своими руками.

— Фома тоже вкладывал персты, — не выдержал вдруг отец Геннадий, — и сие осуждено всеми.

К отцу Геннадию нагнулся инженер Коссюра, и священник слушал его, упрямо склонив голову.