Маленькие быстрые глаза Тишиной на маленьком лице смотрели упрямо. Всегда, сколько Катя помнила, она носила серое в клетку платье.

— Как же не брать прибыли? — усмехнулась Варвара. — Торгаш ведь трудится, он и берет свою копейку.

— На копейку, Варвара, каменных палат не построишь… А вот кабы эти копейки шли в кооперативное товарищество…

— Мы, мастеровые, торговать не научены! — Наталья подкладывала гостям картофель и подливала в селедку постное масло. — Честное слово, в один день проторгуемся. Не то что капиталы, в трубу вылетим!

— А между прочим, надо бы и торговать выучиться, — заметила Маша.

На следующий день Катя уехала. На перроне остались родители и сестра. Отец махал шапкой. Маша вдруг побежала за поездом, точно хотела догнать убегающий вагон.

Мимо окна поплыли станционные службы. Черный потный паровоз, усиленно пыхтя, неторопливо катил товарный вагон по соседнему пути. Поезд пересекал улицы, они как-то бочком приближались к переездам и, повернувшись, исчезали вместе с грязными строениями.

Еще подростком Цацырин работал в мелкой механической мастерской Подвзорова. На всю жизнь запомнил Сергей свой первый разговор с обитавшим в том же дворе студентом Антоном Егоровичем.

Как-то весенним утром Сергей, расположившись у груды лома, приколачивал железкой подметку. Крыши домов таяли в бледно-голубом небе, занавески колыхались на ветру в распахнутых окнах. Из мастерской доносился однозвучный, тонкий, почти пронзительный звук дисковой ножовки, но сейчас на дворе, под высоким солнцем, под ветром, налетавшим с Невы, звук этот казался даже приятным. Подметка никак не приколачивалась: ботинок был старый, сапожники уже не брали его в ремонт.

Антон Егорович подошел к Сергею, посмотрел на ботинок:

— Никуда он не годится, юноша. В мусор его надо. Плохо живешь, что ли?

Вопрос Сергею показался наивным. Он хотел ответить: «Живу как все», — но студент проговорил с усмешкой:

— Подвзорову хочется выйти в заводчики — вот он и жмет из тебя все соки. Русский рабочий, брат, живет из рук вон плохо.

Антон Егорович был высок, худощав. Верхняя пуговица его косоворотки была расстегнута, тужурку он накинул на одно плечо. Он ушел, негромко посвистывая. Через несколько дней они встретились снова, и студент снова заговорил. Он говорил мягко и даже весело, но с таким страстным убеждением, что Сергей слушал его затаив дыхание. О своей невеселой жизни он думал частенько и сам. Но думы эти были простые, скучные думы. В мире существовали богатые и бедные. Он, Сергей, принадлежал к бедным. Может быть, когда-нибудь он и выбьется в люди, станет мастером или даже хозяином мастерской… Но Антон Егорович повернул все иначе. Он сказал, что рабочий, не переставая быть рабочим, может и должен жить хорошо.

— Что же для этого нужно сделать? — спрашивал он Сергея, теребя пальцами бородку. — Для этого нужно твоего хозяина Подвзорова и других Подвзоровых силой заставить поступиться своими доходами.

— Силой? — не поверил Сергей.

Студент засмеялся. Смеялся он так же, как и говорил: мягко и весело.

— Ты думаешь, как это тебе своего Подвзорова заставить силой?! Да, одному тебе трудновато…

Он присел рядом, привалясь спиной и локтями к доскам. Золотистые глаза его то погружались в широко раскрытые глаза Цацырина, то уходили далеко в небо… И Сергею казалось, что именно там он находит свои необыкновенные слова.

— Понял? — спросил под конец студент. — По глазам вижу, что понял. Ты, брат, не дурак. Слету хватаешь.

— Понял, — каким-то чужим от охватившего его волнения голосом подтвердил Сергей.

В эту минуту он точно прозрел. Он увидел правду и неправду там, где раньше видел неизбежный, от века установленный порядок жизни.

Антон Егорович ушел, пожав ему, как равному, руку. Тужурка по-прежнему висела на его плече, а фуражка сидела немного к затылку, обнажая высокий покатый лоб. Во двор зашел тряпичник и стал выкрикивать свое: «Костей-тряпок, бутылок-банок!» Женщина выглянула из верхнего этажа и позвала тряпичника. Потом зашли шарманщик и человек с макакой на цепочке, Шарманка играла. Человек с обезьянкой стоял вытянув шею, разглядывая окна, не появится ли на звуки шарманки чья-нибудь голова.

Сергей побрел в мастерскую — низкое кирпичное здание с темными, бурыми окнами.

Он стал часто встречаться с Антоном Егоровичем. Виделись они тут же во дворе или на берегу Невы, где усаживались с удочками в руках, разглядывая катера, баржи и бесчисленные лодки, бороздившие реку. Но как-то случилось, что в условленное место студент не пришел. Минуло две недели — он не появлялся и во дворе, и окно его комнаты даже поздним вечером не светилось.

Сергей забеспокоился; он представлял себе студента в больнице на койке тяжелобольным или еще хуже: Антон Егорович утонул, — он любил купаться.

Только во время разлуки Сергей понял, как нужен ему его новый знакомый.

Наконец Сергей решил пойти к нему на квартиру.

Поднялся на четвертый этаж. Дом был древний. Лестницы узкие, каменные ступени истерты, железные перила погнуты. Вдруг он дома? Может быть, всего-навсего он рано уходит и поздно возвращается? На звонок долго никто не выходил. Открыла женщина, в темноте Сергей ее не видел, но слышал голос. Голос был приятный, но сказала она неприятные слова:

— Вы к Антону Егоровичу? Он здесь больше не живет, он кончил университет и съехал с квартиры… Куда? Не знаю куда…

С тех пор Сергей не видел своего друга. Куда уехал Антон Егорович? Почему не сказал ни слова? Если б узнать его адрес, написать ему всего несколько слов:

«…Я по вас так скучаю, дорогой Антон Егорович! Мне надо вам так много сказать. Вся моя жизнь стала иной».

Нельзя было таить про себя все то, что он узнал от Антона Егоровича, и Сергей исподволь принялся разговаривать в мастерской с рабочими. Один из таких разговоров кончился бедой. Пожилой мастеровой донес на него Подвзорову. Хозяин вызвал юношу к себе, осмотрел с головы до ног:

— Это ты говорил, что меня надо заставить силой?

Сергей не сразу ответил. Хозяин был как будто добродушно настроен и даже посмеивался. Сергей тоже усмехнулся.

— Пошел вон, мерзавец! — крикнул Подвзоров. — Чтоб духу твоего не было!

Он выгнал Сергея из мастерской, не заплатив ему ни гроша. Сергей поступил на Семянниковский завод. Завод нисколько не походил на кустарные мастерские Подвзорова. Огромные и мрачные цеха: паровозостроительные, вагоностроительные, судостроительные; мартеновские печи, котельные. В мрачных, огромных помещениях Сергей точно утонул.

Его поставили подручным к слесарю Парамонову. Он работал на заводе уже несколько месяцев, как вдруг в цехах начали сбавлять расценки и поползли слухи, что дела на заводе плохи.

— Десять лет назад за девять с половиной часов работы слесарь получал рубль, — сказал Парамонов, — а теперь, чтоб заработать рубль, нужно не выходить из цеха восемнадцать часов.

Сергей понимающе кивнул головой и добавил несколько слов. Парамонов внимательно посмотрел на него:

— Вон ты какой! После шабаша пойдем вместе.

Они вместе вышли из завода и до позднего вечера просидели в полутемном трактире.

Сережа нашел товарища и единомышленника.

Как-то в одну из суббот Парамонов сказал:

— Получил тут я одно приглашеньице… оно и тебя касается.

Цацырин спросил:

— Кто же это приглашает тебя и меня?

Но Парамонов прищурился, подмигнул и молча взялся за напильник.

Работа в субботу закончилась в три часа. Цацырин поспешил домой помыться, почиститься, переодеться. Приглашение?.. К кому же приглашение?

Надел черную, недавно сшитую курточку, приличные ботинки и зашагал рядом с Парамоновым на остановку паровичка.