Цзен начинал ненавидеть японцев. Он никогда не соглашался с братом, ненавидевшим русских по каким-то своим философским соображениям. С русскими можно было вести дела, и Цзен торопился вести их.

Японцы если и победят, то еще не так скоро победят, Цзен успеет отлично нажиться… Что же касается Якова Ли, против которого японцы имеют зуб, так больше он не служит у Цзена. Передан фудутуну и осужден. Доноси, если хочешь, уважаемый цензор господин Тоань Фан.

Все шло хорошо, но вдруг начались неприятности.

Чжан Синь-фу ходил в Сунь Я к арендаторам и вернулся ни с чем — арендаторы не дали ни зернышка.

Вечером Чжан долго сидел в комнате хозяина, Лампа догорала, горьковатый запах масла тянулся к окну. Цзен лежал на кровати и слушал монотонный голос агента. С тех пор как японцы разграбили ляоянскую усадьбу Чжана и нанесли ущерб здоровью всех его женщин, голос преуспевающего агента приобрел этот монотонный оттенок.

По мнению Чжана, в деревне Сунь Я все сошли с ума. Крестьяне должны подчиняться помещику, отдавать ему и восемьдесят и девяносто процентов урожая, а в Сунь Я не хотят. Почему? Чжан решил силой отобрать арендную плату, но подошел Ван Дуй, взял его за косу, подтащил к стене и ударил головой о стену. После этого агента выкинули из деревни. Крестьяне, вооруженные не только пиками и ножами, но и ружьями, стоят у деревенских ворот.

— Необычайно зловредный человек Ван Дун! — сказал Цзен. — Су Пу-тин много раз мне на него жаловался. Там, в Хай Шэнь-вэе, он мешал и вредил Су Путину, а через Су Пу-тина и мне. Теперь он вернулся и уже прямо вредит мне и почему-то, негодный человек, неприкосновенен. Все ждут каких-то событий, какого-то ниспровержения и боятся тронуть мошенников, подобных Ван Дуну. Появился некий Сун Вэнь… Мой собственный сын слушает не меня, а его. Презренный воришка Ли явился ко мне с требованиями, как равный к равному. Э, да что там!

Он вытянулся на постели и мрачно, с недоумением смотрел в темный угол комнаты.

— Ван Дун, наверное, не только бил тебя, но и всевозможные слова произносил?

— У него громкий голос! — вздохнул Чжан при воспоминании о казни. — Небольшую шайку хунхузов, хозяин! Хунхузы быстро вернут крестьянам добродетель.

Цзен взглянул на желтый огонек лампы, на огромную тень от головы Чжана на стене… Какие могут быть хунхузы, ведь он, Цзен, член братства! Нужно действовать с умом. Особенно в этом последнем убедился Цзен, когда пришла весть о гибели Аджентая.

Занятый делами, он не сразу понял, что происходит у него на дворе. Скачала он думал, что крестьяне, ремесленники и солдаты, которые исчезают во дворе между фанзами, — это субагенты Чжан Синь-фу по продаже ему чумизы, гаоляна, курток, штанов и прочих нужных для армии Куропаткина вещей. Но потом задумался: что могут продавать Чжану солдаты? Солдаты удивили Цзена.

Он стал следить за посетителями и наконец понял, что Чжан здесь ни при чем. Посетители приходили к Хэй-ки.

И тогда Цзен испугался.

Мальчишка, студент! Что это такое?

Он хотел спросить его, но сына не было дома, — оказывается, его не было уже три дня!

Сын появился на четвертый день, пыльный и усталый. Цзен вышел навстречу и, как будто ничего не было особенного в долгом отсутствии молодого человека, сказал:

— Ну вот, как раз завтрак, идем!

Хэй-ки вытер лицо и руки полотенцем, смоченным в кипятке, и прошел в столовую.

За столом сидели бабушка и ее брат, дряхлый старичок. Они равнодушно взглянули на внука и продолжали разговаривать между собой.

Хэй-ки проголодался, ел рис, вареную капусту, сою со свиным салом, редьку в соевом соусе, выпил чашку бобового молока. Ел, о чем-то думал и не замечал, что отец смотрит на него исподлобья.

— Осенние дни хороши, комаров уже мало, — заметил многозначительно Цзен.

Хэй-ки как будто не слышал его слов.

— У меня к тебе дело, отец.

В комнате отца Хэй-ки сказал:

— Собрание союза удобнее всего устроить в нашем доме.

Цзен спросил резко:

— Какого союза?

— «Вечной справедливости».

Цзену показалось, что рукава халата слишком спустились на его ладони и мешают ему, и он постарался отбросить их подальше. За стеной раздался басистый голос бабушки, которую вели курить опиум.

— Я что-то не понимаю… Я удивлен! — пробормотал Цзен.

— Я думал, отец, что ты о всем догадался, я — уполномоченный.

— Какой уполномоченный?

— От Сун Вэня, от его партии. Союз «Вечная справедливость» подчиняется партии.

Первым желанием Цзена было отдаться гневу, закричать: «Не знаю и знать не хочу никакой партии!» Но он сдержал себя. Он почувствовал, что нельзя закричать на этого молодого человека с суровыми глазами.

Вздохнул, проглотил слюну и сказал доброжелательно:

— Я не знаю, кто решил, что мы подчиняемся этой неизвестной партии, но пусть собираются.

За двором и домами был сад. Цзен мало интересовался им. Только иногда для сокращения расстояния он проходил на пустынную улицу через калитку в высокой стене. В задней части сада блестел квадратный пруд.

Вечером в садовую калитку входили гости. Пришедшие издалека — в запыленных куртках и халатах, мукденцы — в чистых костюмах. Витые красные свечи горели в зале на шкафах и одна невитая, огромная — посередине стола.

Цзен разослал из дому слуг и агентов. На пустынном дворе остался только старик Ляо — сторож, в ватном халате, в шапке-ушанке и толстых войлочных туфлях. Двор был пустынен, но сторожу лень было догадываться о причине этой пустынности. Он сидел, смотрел в небо на серые тучи, медленно плывущие над двором, и прислушивался к шуму на улице, потому что теперь, когда в Мукдене были тысячи русских, лавки хотя и закрывались по-прежнему в шесть часов вечера, а с заходом солнца закрывались и все городские ворота, но русские у каждых ворот имели своих часовых с ключами, и жизнь города продолжалась.

Цзен топтался на пороге своей спальни.

Почему его дом избран местом собрания? Как случилось, что его сын — уполномоченный? Революционная партия «Кемин — ниспровержение!» Кого они будут ниспровергать? Только Цинов или еще кого-нибудь?

Когда он пришел в зал, зал был уже переполнен. Свечи тускло горели в сумеречном воздухе. Люди сгрудились вокруг стола.

Цзен не сразу узнал голос Хэй-ки. Не было ничего мальчишеского в его голосе! Хэй-ки говорил отрывисто, короткими фразами:

— Восстание против маньчжуров будет везде в один день, в один час. Повсеместно — на юге и на севере. Таково распоряжение Сун Ят-сена. Больше народ не в силах терпеть угнетателей.

— У дзянь-дзюня четыре батальона, вооруженных немецкими ружьями, — предупредил высокий молодой человек.

— Ну что ж, — возразил хрипловатый голос, — всем нам известный хунхуз Мын недавно задержал сборщика податей и взял целый мешок серебра. Мын — член союза, большая часть серебра поступит в нашу казну. Будут деньги — будет и оружие.

Цзен наконец разобрал, кому принадлежал хрипловатый голос. Говорил Ли Шу-лин, Старший брат союза, сельский учитель!

Пожилой крестьянин сказал с недоумением:

— Маньчжуры! Где эти маньчжуры? Я живу сорок лет и не видел ни одного маньчжура. И отец мой не видел.

— Триста лет назад их было пять миллионов, — пояснил Ли Шу-лин. — И теперь есть маньчжуры, но где? Во дворце — императорская семья, по ямыням — чиновники да полицейские. И они правят нами! Триста лет китайцы восстают против маньчжуров, и триста лет безуспешно. Каждый вправе спросить: почему? Я отвечу: во-первых, потому что мы не можем сговориться между собой, каждая провинция действует обособленно. Во-вторых, из-за вмешательства иностранцев. Иностранцам выгодно, чтобы в Китае была дряхлая власть.

Недалеко от учителя Цзен увидел Ван Дуна. Бунтовщик спокойно, ничего не боясь, пришел в его дом!

Кровь ударила Цзену в голову, он вышел из зала, прошел одну комнату, вторую, вышел в коридор. В прорванную бумагу окон увидел бледный свет луны на серых плитах двора. Сторож прошаркал войлочными туфлями мимо окна и заговорил с Ши Куэн, с той самой женщиной с тонкими бровями, которую уводили японские солдаты.