Пока здесь только люди с комбината и города, они же передадут всё отсутствующим. Потом слетаю на север, так же поговорю с охраной завода, и в Питер, где уже почти открыт наш новый филиал на базе другой фирмы.

— Много говорить не буду, — сказал я, забравшись на ящик. — Меня вы знаете все, в курсе, что я за слова отвечаю, что никого из вас не подвожу и не бросаю. Времена наступают тяжёлые, но обязательства по зарплате и остальному мы не нарушаем, всё будет, как и раньше. Вся социальная часть тоже актуальна. Комбинат — держится, мы стоим на своих двоих. И будем стоять, всех будет штормить, а мы устоим. А тех, кто против нас, будет штормить ещё больше. Так что отобьёмся, и наезды на комбинат закончатся надолго. У меня всё. Но если у кого проблемы с финансами из-за всего этого, подходите ко мне, Леснякову или Ковалёву, поможем, не бросим.

Спрыгнул и подошёл к толпе, потому что прилюдно выступать не любил, а спокойно говорил со всеми желающими, кто подходил ближе. Только конкретика, без лишних слов, все и так понимают, что в ближайшее время ничего хорошего не будет, но лучше перетерпеть трудности, чем остаться без работы и средств к существованию в дальнейшем.

Продержится ЧОП, продержится и комбинат, с ним город и область, а там, глядишь, и целая страна.

— Максим, — ко мне подошёл Машуков, когда я закончил встречу. — Хотел поговорить. Не знаю все твои планы полностью. Но те, кто против нас, денег не пожалеют, чтобы тебя достать.

— А я их уже не жалею, — сказал я. — Пока мы тут говорим, всё крутится, Денис. Ничего не будет зря.

Санкт-Петербург

Официально это историческое здание на Университетской набережной не принадлежало генералу Рыбаченко, и арендовала его совсем другая фирма, с которой он никак не был связан по бумагам. Но работал он здесь, не по делам министерства, а по своим личным.

Нравилось ему подойти к большому окну и смотреть на город, с этого места как раз было видно Сенатскую площадь, Исаакиевский собор, шпиль Адмиралтейства и много чего ещё из городских достопримечательностей. Можно смотреть и при этом ещё попивать вино и раздумывать о судьбе страны.

Но в этот раз роскошный вид его не радовал. С самого утра начались какие-то проблемы, когда из банка пришла странная бумага.

Генерал Рыбаченко снова всмотрелся в визитку банка и набрал номер по сотовому. Банк находился на Кипре, поэтому каждая секунда разговора стоила немалых денег, и генерал из-за этого злился.

— Алё! — кричал он в трубку. — Рыбаченко это! Позови мне банкира! Банкира, говорю! Этого, как его… — генерал на несколько секунд задумался, вспоминая имя. — Андреас Патеас, во! Позови мне его, говорю! Позови… Да идите вы…

Рыбаченко выругался и бросил трубку. На той стороне тоненький женский голосок всё это время отвечал на греческом, на котором генерал не знал ни слова.

А ещё вчера с ним беседовал банкир Патеас, который говорил на русском без акцента. Беседовал он вежливо, приглашал на Кипр за счёт банка и радовался денежному клиенту.

Но сегодня по факсу пришло уведомление на греческом и английском. Слова Рыбаченко разобрать не мог, но зато понимал красноречивый ноль в разделе баланса вместо семидесяти миллионов долларов, которые были там три дня назад.

Он набрал другой номер.

— Где Петров? — проорал Рыбаченко в трубку, грохнул кулаком по столу.

— Не могу знать, товарищ генерал, — ответил на другой стороне испуганный голос. — Со вчерашнего дня не видел.

— Как он проверял зачисление средств⁈ — прохрипел генерал. — Он же говорил, всё пришло… а, я понял, — произнёс он, глядя перед собой. — Кинуть они меня решили, п***сы! Хрен там! Отгрузку отменить! Вагоны не отпускать. Пусть стоят там, где стояли!

— Но товарищ генерал, вчера Петров принёс нам бумагу от вас, что вы дали добро на отгрузку! Всё уже ушло ночью, как вы и приказали.

Генерал сматерился и чуть не швырнул телефон в стену, но сдержался.

— Как хочешь, но чтобы составы никуда не ушли, понял? И даже те три вагона тоже. Хоть танками блокируй, хоть мосты разбомби, майор, но чтобы…

С той стороны линии раздался шум, и связь оборвалась. А в дверь деликатно постучали. А потом сильнее, так, что аж задрожали бутылки в мини-баре.

— Откройте! ФСБ!

Рыбаченко сразу понял, зачем к нему пришли. Он уронил телефон на пол и сильным рывком открыл ящик стола, рассыпав всё по полу. Из груды бумаг он вытащил лакированную деревянную шкатулку.

В ней лежал наградной ПМ с дарственной надписью от Министерства Обороны и Павла Грачёва лично. Этот пистолет генерал зарядил и приставил к подбородку.

И тут-то генерал-майору Рыбаченко, которого солдаты после штурма Грозного прозвали Толик-мясорубка, стало страшно умирать.

Так страшно, что он замер на месте как парализованный, а спецназ ФСБ спокойно выбил дверь, отобрал у него пистолет и заковал в наручники, всё это делая под запись оперативной съёмки. После этого генерала увезли в Большой дом на Литейном.

А помощник генерала, полковник Петров, сидел в первом классе самолёта, летящего в далёкую Читу, пил шампанское, ел бутерброд с красной рыбой и в уме считал свой процент от семидесяти миллионов, которые он перевёл на другой счёт, подделав подпись генерала и назвав его секретный код от счёта в кипрском банке…

Московская область, на следующий день

Сегодня Платонову было не до сауны. Он сидел со своими секретарями, зарывшись в бумаги, а потом вызвал к себе Каримова и Дженготова.

Встреча была назначена в конференц-зале на втором этаже, просторном помещении с большим телевизором на стене и несколькими телефонами. Безопасник и спец по особым поручениям ждали хозяина, сидя за длинным чёрным столом, между собой не разговаривали. Каримов иногда листал стопочки досье, иногда покачивая головой и досадно крякая, когда читал что-то неприятное.

— Ну и Волков, хитрюга, — шепнул он.

— Впечатляет, Альберт Иваныч? — насмешливым тоном спросил Ахмед.

— А ты-то чё лыбишься? — грубо ответил Каримов. — Это у тебя обосрам-с. Я-то сразу сказал, что Волков хитрит, вы оба не поверили. А ты мало того, что с чеченами ошибся, так ещё и он в прошлый раз тебя сделал, как сопляка малолетного.

— А Григорьев разве не твоя зона ответственности? Этот чекист сделал копию записи в ресторане и отдал Волкову. За двести тыщ долларов, как я слышал. Куда ты смотрел, Альберт Иваныч, дорогой?

— Я говорил, что Григорьев мать родную продаст, а меня не слушали. Знаешь, я в своё время Андропова знал, когда он председателем Конторы был, и предупреждал еего, что страна под откос несётся. И Крючкову с Багатиным говорил то же самое. Никто не слушал. Вы тоже меня не слушаете.

— Чего мы не слушаем? — в зал зашёл Платонов. — Чё опять недоволен, Иваныч? Спину ломит?

— Не слушали, что Волков себе на уме, и что Григорьева он купил с потрохами, как и многих, — проворчал старик. — Потому что у Волкова сейчас твёрдые деньги есть, а у нас кредиты, которые мы тоже понабрали, на него глядя, пока на дворе опять плохие времена. И в итоге его схему не вычислили вовремя, он в шоколаде, а мы в…

— Не ворчи, Иваныч, — Платонов уселся на место, взял яблоко из стеклянной вазы для фруктов на столе и с хрустом откусил. — Выправимся. В масштабах моего бизнеса это не потери, знаешь ли, а так, досадное недоразумение. Так что в итоге с генералом?

— Взяли его за хвост, — начал Ахмед. — Что с оружием пока непонятно.

— Волков забрал его себе? — Платонов снова захрустел яблоком. — Что с деньгами? Я же говорил тебе заняться вопросом. 70 миллионов твёрдой валютой — хороший актив в это время.

— Схема оказалась сложнее, чем мы думали, — неохотно произнёс Дженготов. — Волков не поскупился на аналитиков, финансистов и адвокатов. Деньги, которые ему передали, он отправил генералу, чтобы тот отправил груз. Переправил через множество путей на счёт банка в Кипре, и не все эти переводы удалось отследить.